Ромкину девяносто девятую Шур нашёл сразу. Открыл дверь, шагнул и тут же споткнулся об эмалированный зелёный бачок, сверх которого стояло ведро и на полу рядом с бачком другое ведро. Оба пустые. Удивился, огляделся. Ким лежал на втором этаже, уткнув нос в зачитанную книжку. Ром сидел на первом этаже около столика, вделанного в стенку, и крутил колёсико транзистора. А с другой стороны столика тоже на первом этаже оказался чёрный, похожий на мальчишечий, Фанерин затылок и спина. Девочка сидела, упёршись лбом в стенку, и не шевелилась. Все молчали.
— Вы чо, воду носить собираетесь? — спросил Шур, показав на вёдра и бачок.
Молчание продолжалось. Только из-под Ромкиных пальцев вырвались обрывки непонятных фраз, потом музыка. Шур в недоумении пожал плечами. Ким, перевёртывая страницу, подал голос:
— Молодой человек, когда входишь, положено здороваться.
— Так виделись же!
— Мы с Ромкой не одни в каюте.
— Это с Фанерой, что ль, здороваться?
— Хха-а! — выстрелил Ромка.
Если б даже такой вежливый парнишка, как Шур, в школе персонально поздоровался с Фанерой, весь класс грохнул бы от смеха.
— Эх ты, — крикнул Ром, — надо было войти и сказать: здравствуй, Фанера наша драгоценная.
— Что за драгоценная? — сдвинул брови Ким.
— А она у нас самая драгоценная в школе. Она же — Алмазова!
— М-м-м, — мыкнул Ким, углубляясь в книжку, наверно, попалось интересное место.
— Чо читаешь?
Ким не ответил. Значит, интересное место ещё не кончилось.
— Братья её написали. Модные. Забыл фамилию, — сказал Ромка.
— Вайнеры, — буркнул Ким.
— Точно. Один в Москве живёт, другой в Ленинграде. Как вместе пишут?
— Это Стругацкие, а не Вайнеры, — поправил Ромку Шур.
Текст пошёл, наверно, менее интересный, Ким оторвал нос от страницы.
— Шур всех авторов знает, а ты? Когда последний раз читал книжку добровольно? Всё музыку ловишь?
— А чего их читать, время терять? Всё равно забудутся. А под музыку потанцевать можно.
Ромка было начал выделывать кренделя ногами и туловищем, но стукнулся о Фанерины ноги. Она молча подобрала их. Ноги тонкие, длинные, согнутые в коленках, как у кузнечика. Так подумал Шур, глядя на Фанеру, которая, казалось, лбом собиралась продавить стенку каюты.
Задвигалась ручка двери, потом дверь распахнулась, и в каюту шагнула, споткнувшись о бачок с ведром, низенькая круглая женщина, на которой, действительно, всё блестело. И платье, и платок на плечах, и лицо.
— Здрасьте, Зина Вольтовна, — вежливо сказал Шур.
Она молча кивнула. Лицо было красным и сердитым. Когда Фанера оторвала лоб от стенки и посмотрела на мать, Шур увидел, какая она зарёванная. А на лбу малиновое пятно от стенки. Цыганские, чёрные глаза распухли, руль увеличился в размерах.
Рулём ребята в классе называли Фанерин нос. Для женского, а там более девчачьего лица он совершенно не годился. Это был нос большой и выразительный, словно оторвали его у какого-то дяди и против желания посадили этой черноволосой девчонке.
— Не кажется ли вам, — обратился Ким к мальчишкам, — что нас слишком много в каюте?
Ромка с Шуром переглянулись и, не говоря ни слова, вместе с транзистором вылетели вон.
— Чего у неё руль распух? Ревела?
— О-ой, что тут было-о… — Ромка махнул рукой, — ругань стояла! Столбом! Мама с дочкой сцепились. У этой Вольтовны голос — труба! Только на сцене выступать. А электричества в ней! Так и искрит! Фанере по спине кулаком ка-ак даст! Ким мне кивал-кивал, чтоб я вышел, а мне ж интересно.
— Не вышел?
— Неа.
— А чего ругались?
— Эта Вольтовна взяла вёдра и бачок — в Астрахани насолить рыбы.
— А что у нас, в Чебоксарах, есть, что ли, нечего? — удивился Шур.
— Во! Фанера ей так и выпалила. Из-за них, говорит, в каюте не повернуться. Позоришь, говорит, меня. А та: живёшь на всём готовом! Нет заботушки семью кормить! А сама пожирней любишь!
Шур представил тощую, как палка, Фанеру. А тут «пожирней»…
— А потом съехала на какого-то Антона Валентиныча, что Фанера его не любит. А он к ней всей душой, кроссовки ей купил.
— Тоже мне душа — кроссовки, — усмехнулся Шур. — А кто этот Валентиныч?
— Ненай. А Фанера говорит: у меня родной отец есть. А кроссовки носи сама. Вот тут Вольтовна ей кулаком по спине.
— А может быть, это отчим? — предположил Шур.
— Может.
— А мы ничего в классе не знаем, с кем живёт, как живёт. Только насмехаемся.
— Точно, — кивнул Ромка. — Может, дома она её кулаком по голове трескает! Вот Фанера и молчит у доски, как пробка, с отбитыми мозгами. А мы даже подсказать не хотим, болваны.
Ребята поднялись по трапу и остановились в коридоре, который вёл в музыкальный салон. Оттуда были слышны звуки пианино.
«Она играет,» — подумал Шур, и сердце покатилось-покатилось куда-то, а куда именно, он пока ещё не понял.
Мимо них прошла Лия, направляясь на эти пианинные звуки. Волосы её, длинные и прямые, занавесочками висели с двух сторон лица до самой груди, и от этого лицо казалось узким и тоже длинным. А может, оно и без волос было такое? И Шур сейчас же представил себе волосы Лилии, блестящие, золотые, а не тускло-серые, как эти. Они мягкими волнами лежали на плечах, а не грустно свисали вниз.
Вдруг Лия обернулась к Ромке:
— Когда твой брат книжку прочитает? На неё очередь.
— А он что, ЭВМ? Ты же час назад дала её.
— Поторопи.
— И не подумаю.
Ромка рявкнул над её ухом транзистором.
— Сумасшедший, — и ушла, тряхнув своими прямыми волосами.
— Она за нашим столом сидит, — сказал Шур.
— Ну-у? Не нравится она мне.
— Почему?
— Задаётся. А Ким на неё пялится и прямо тает весь. Не понимаю, чего в ней нашёл? — Ром вздохнул. — Глаза у него тогда делаются какие-то чужие, прямо страшно смотреть.
— Ну, какие?
— Как у Иванушки-дурачка. Глупые.
— Ты чо, Иванушка-дурачок самый умный.
— А у него глупые, — ещё раз вздохнул Ромка, — и что мне с братом делать, не знаю. — Вдруг толкнул Шура в бок: — Капитан!
Шур обернулся. По длинному коридору к ним приближался высокий стройный, красивый человек в капитанской форме. Из-под фуражки белели седые виски. Светло голубые глаза, как два ледяных шарика, смотрели строго и серьёзно.
Ребята почувствовали, как на них надвигается холодная волна. Вот-вот подплывёт и окатит с головы до ног. Оба, не сговариваясь, шмыгнули в дверь, ведущую на среднюю палубу, и примолкли. Ром только успел выключить транзистор, как капитан в ту же дверь вышел на палубу, молча глянул на ребят и твёрдой, размеренной походкой направился в сторону кормы. Холодная волна отхлынула, ребята переглянулись.
— Ух ты, — выдохнул Ромка, — команда, наверно, дрожит перед ним. А он их на ковёр! И драит! А что? Так и надо. Капитан ведь.
— Зато какой… — улыбчиво произнёс Шур. — От такого и ругань приятно слышать.
— Ну, сказанул! — не согласился Ромка, — если меня кто ругает, так уродом кажется.
— Эх ты, — почему-то сказал Шур, будто пожалел Ромку.
Но Ромка этого не заметил.