Женя смотрел на Калягу и думал о том, что кроется в молчании этого молодого человека, который работает в обнимку со смертью. Привык ли он к этому? Или каждый раз каждое новое задание вызывает у него сомнение и страх?
И Борис Сергиенко, который не видел лейтенанта - он пристально смотрел на дорогу, - думал о нём с чувством уважения и даже, можно сказать, преклонения.
Борис всегда считал, что сапёры воюют и в мирное время, рискуя ежедневно, ежечасно, ежеминутно.
В этой поездке он призвал к себе на помощь всю свою отчаянную лихость шофёра-смельчака. Лихость эта дремала в Борисе, но он никогда ещё не давал ей проснуться. А теперь ему казалось, что баранка - продолжение его рук, педали - продолжение ног. Своё волнение, своё желание обогнать всех людей и все автомобили он, казалось, хотел передать своей машине.
НА СКОЛЬЗКОЙ ДОРОГЕ
Они сидели в кабине втроём, тесно прижатые друг к другу, и Борис слышал всё, о чём разговаривали Женя с Игорем Калягой.
- Как хорошо, что я застал вас дома! - говорил Женя. - Хотя я был в этом почти уверен: кто же уходит в такую рань...
Потом разговор перешёл на тему войны. Теперь больше говорил лейтенант Каляга:
- ...Совсем недавно в Новгороде подорвался на мине шестилетний мальчик. Это было где-то здесь. В окрестностях города заминирован оставленный фашистами склад боеприпасов. Бои тут были такие жестокие, что не успевали убирать убитых, и многие бойцы считаются без вести пропавшими...
В это мгновение Борис ощутил, что ему тепло и приятно сидеть, тесно прижавшись к этим молодым парням, которые ещё час назад были для него совсем чужими, неизвестными, затерявшимися среди миллионов других незнакомых людей.
Какие бы неудачи ни были у Бориса в поисках отца, он никогда не забывал о нём. И вот теперь этот, казалось бы, случайный разговор случайных для Бориса людей вдруг воскресил в нём надежду: "Найду. Обязательно найду!"
При этом Борис почувствовал нечто вроде озноба: ему было и жарко и холодно в одно и то же время.
Наступило утро. Дорога стала светлее, но только на несколько минут. А потом всё пространство, что было видно в ветровое окно автомашины, заполнилось серо-белым туманом.
Борис невольно пригнулся к баранке, наморщил лоб, отчего морщинки сбежались вокруг глаз. Глазами он хотел как бы пробуравить туман, увидеть дорогу сквозь марлевую завесу.
Да, в такие мгновения километр пути для шофёра более тяжёл, чем обычные сто километров...
Туман понемногу светлел, потом отплыл куда-то в сторону, на мгновение воздух стал прозрачным, хотя и потемнело, будто не рассвет был, а закат. И вдруг начал накрапывать дождик. Мелкие капли медленно стекали по ветровому стеклу - чаще задерживались, будто прилипали.
"Надо пустить в ход "дворник", - подумал Борис. Он до отказа выжимал педаль, крепко стискивал баранку. И вдруг на повороте баранка эта как будто отделилась от тяги - стала вращаться без всякой нагрузки, совсем легко. Ещё секунда, и машина съехала бы в кювет. Борис плавно притормозил и вдруг почувствовал, как пот стекает у него струйкой по позвоночнику. А его пассажиры и не заметили, что были на волоске от катастрофы. Теперь Борис не выжимал до отказа педаль, а слегка надавливал на неё носком сапога. "Тише едешь - дальше будешь, - думал Борис. - Если что случится и мы опоздаем, мальчики натворят там дел. Рисковать нельзя. Дорога скользкая, как мыло..."
Мальчики подходили уже к карьеру.
Костя был в короткой спортивной куртке нараспашку и в большущих бахилах. Во всей его фигуре и в одежде было что-то необычайное. Стороннему наблюдателю это могло показаться даже комичным.
А Володя был как бы по-военному строг и очень подтянут. В нём не было и малой доли Костиной расхлябанности и несуразности.
- Смотри. Видишь, - сказал Костя, - вон за тем поворотом на столбе рельс и рядом человек стоит? Это регулировщица с флажком. Видишь?
Рассвет всё напористее вступал в свои права. Утренняя серость как бы растворялась в свете дня, пусть дождливого, но всё-таки дня. И этот дневной свет проник уже вниз, и здесь уже нельзя было скрыться - каждый бугорок был на виду.
- Пошли с тыла! - скомандовал Володя.
- Ой, Володька, боюсь! Там знаешь как скользко! Покатимся.
- "Боюсь, боюсь"! Вот как дам тебе!
- Ну дай, Володька, попробуй.
- Помалкивай. Ползи!
Добрый парень этот Володя. Даже его это "как дам тебе!" звучало как-то не зло. Тут же он прошептал:
- Рукава закатай, грязь черпаешь. Слышишь, Костя?
- Слышу. Не глухой.
ПО-ПЛАСТУНСКИ
Вы никогда не ползли по-пластунски? Думаете, это простое дело? Как бы не так!
Мальчики ползли и в это время переговаривались шёпотом:
- Костя, ниже голову. Ты же на карачках ползёшь, а совсем не по-пластунски.
- Не выходит, Володька. Ой, чувствую, будет нам капут - засыплемся!
- А у меня почему выходит? Голову нагибай, ещё ниже нагибай! Кому говорят? Капут несчастный!
- Нет, не выходит... Володь, а Володь, а что это за красные флажочки на палочках? Почему, а? Вчера их не было.
- Было, не было - какая разница! Голову прячь. Сколько раз тебе говорить! Представь себе, что ты на фронте. Голову поднимешь, и тебя сразу вжик - и готов. Как ты говоришь?
- Капут.
- Давай, давай, капут, ползи. И меньше трепись. Увидит нас с тобой регулировщица, и будет нам с тобой полный капут. Понял?
- Понял. Только ты, Володька, скажи, почему это красные флажочки на палочках? Они какие-то страшные.
- Трусишь, Коська, так и скажи. Тогда ползи обратно. Без тебя обойдусь.
Костя промолчал. Он промок, казалось, насквозь. Ноги, особенно колени, живот, грудь, подбородок - всё было в липкой грязи.
Ведь бахилы совсем не были приспособлены для того, чтобы ползти по-пластунски.
"Эх, - ругал себя Костя, - не послушался я утром Володю! Говорил он мне - не надевай эти раструбы. Всё же это так, один фасон только. Не послушался, а теперь мучаюсь".
Косте казалось, что ползут они не меньше часа. Но до цели было уже совсем близко. Вот это место, где лежал Перун. Оно со всех сторон окружено красными флажками величиной с ладонь.
- Володька!
- Я? Что?
- Видишь флажки? Тама.