Шарли
Он методично расстегивает рубашку, пока я неловко жду у своей машины. Я не могу оторвать глаз от его толстых, мужественных пальцев, которые продевают каждую крошечную пуговицу в дырочку. Под рубашкой у него белая хлопчатобумажная футболка, которая сидит на нем так плотно, что я могу разглядеть контур его грудных мышц и выступающие соски.
Господи, Шарли. Его соски? Ты смотришь на мужчину…
— Открой для меня капот, — говорит он, и у меня пересыхает во рту.
— Хм?
— Капот, Шарлотта. Мне нужно добраться до батареи.
— О, — запинаюсь я, бросаюсь к водительскому сидению, чтобы найти защелку, которую Софи показала мне в прошлый раз, когда нам приходилось это делать.
Он хлопает, и когда я смотрю в окно, то вижу, что Эмерсон полностью снял свою рубашку с длинными рукавами и повесил ее на крышу своей машины. Я ловлю себя на том, что смотрю на его плечи, поражаясь тому, насколько мускулистее он выглядит без рабочей одежды, пока он не откидывает капот, загораживая мне обзор.
Он такой… простите за клише… мужчина. Не совсем папа, но все же настолько старше меня, что мне странно даже смотреть на него в таком состоянии. И подумать только, я поцеловала его.
А пару часов назад я терлась ногой о его впечатляющую эрекцию, пока он массировал мои ступни.
Боже, что происходит?
Все это выходит из-под контроля, но я почти не хочу, чтобы это прекращалось.
Мне приходится встать, чтобы снова увидеть его, и я знаю, что он чувствует, что я наблюдаю. Мое любопытство становится моей самой большой ошибкой, заставляя меня хотеть делать вещи, которые, я знаю, я не должна делать этого, но как я могу устоять?
И он просто заряжает мой аккумулятор, не то что это очень сложно, но наблюдение за тем, как он подсоединяет эти соединительные кабели, что-то делает с моим сердцебиением. Тепло разливается внизу моего живота, когда я представляю, как провожу руками по его груди и прессу.
— Ладно, заводи, — рявкает он из передней части машины.
Когда я поворачиваю ключ в замке зажигания, он заикается еще на мгновение, что намного больше, чем сегодня утром. И через мгновение оно оживает.
— Успех! — кричу я, подняв руки.
Он с любопытством приподнимает брови, прежде чем отсоединить кабели от аккумулятора и закрыть капот.
Когда я подхожу, чтобы поблагодарить его, он преграждает мне путь, протягивая черную кредитную карточку.
— Тебе нужна новая батарейка. И тебе нужно будет подобрать платье для открытия на следующей неделе. Что-нибудь подходящее к моему синему смокингу.
Я смотрю с открытым ртом на кредитную карточку.
— Я не могу это взять.
— Ты можешь, — отвечает он так обыденно, как будто у меня нет выбора.
— Зачем тебе покупать мне новую батарейку?
— Меня так и подмывает купить тебе новую машину.
— Эмерсон, — говорю я, свирепо глядя на него.
— Мне нужно иметь возможность рассчитывать на то, что ты придешь на работу, а это значит, что тебе нужен надежный автомобиль для твоей работы. И это платье тоже для корпоративного мероприятия, так что просто возьми его. Никаких ограничений по расходам.
— Эмерсон!
Я смотрю на него снизу вверх, когда он опирается на дверцу моей машины. Выражение его лица говорит о том, что он хотел бы поставить меня на место за то, что я наорала на него, и я позволяю своим грязным мыслям блуждать, гадая, как именно это будет выглядеть.
Есть что-то в кредитной карте, что заставляет меня чувствовать, что это как-то связано со звонком Бо. Как будто это его способ извиниться или загладить свою вину передо мной, поскольку я знаю, что он, должно быть, рассказал Бо о том, что я здесь работаю.
Мне не следовало бы это принимать. Я до сих пор понятия не имею, почему его сын с ним не разговаривает. Это лишь в минимальной степени похоже на мое дело, и у меня не хватает смелости спросить, боясь расстроить Эмерсона еще больше. И, честно говоря, услышав, как Бо ругает меня за то, что я устроилась на работу к его отцу, и буквально обвинял меня в том, что я с ним сплю, я действительно испортила себе настроение после обеда. Не говоря уже о том, чтобы прекратить этот чертовски горячий массаж ног, который я как раз собирался получить.
Ты что, трахаешься с ним? Он трахает своих секретарш, Шарли. Ты думаешь, что знаешь его, но понятия не имеешь кто он. Он болен.
Я должна была убедиться, что Эмерсон не услышал последнюю часть, чего, я думаю, он и не слышал. Я хотела сказать Бо, что знаю все о компании и об истории его отца с секретаршами, но было слишком странно пытаться обсуждать это в присутствии Эмерсона.
Я медленно смыкаю пальцы вокруг карточки.
— Ты уверен? Я могу позволить себе починить это сама.
— Я тоже могу.
Я поджимаю губы, глядя на него, но все равно беру карточку.
Опустив взгляд на свои колени, мы некоторое время стоим в тишине, прежде чем я тихо бормочу:
— Мне жаль, что сегодня позвонил Бо. Я не ожидала, что он будет так зол.
— Все в порядке. Очевидно, что он заботится о тебе. Если тебе неудобно работать…
Я вскидываю голову и в шоке смотрю на него.
— Мне совершенно комфортно. Я не уйду из-за Бо.
Ладно, может быть, мне и не нужно было так говорить, но думать о том, чтобы отказаться от такой хорошо оплачиваемой работы в среде, которая мне нравится, нелепо. Меня злит одна мысль об этом.
— Хорошо. — Его глаза расфокусированы, он смотрит вдаль, явно о многом размышляя.
— Тебе не некомфортно, что я здесь, не так ли?
Он колеблется, и мое сердце замирает.
Его глаза слегка прищуриваются, и я могу сказать, что он не очень быстро отвечает
по какой-то причине. Ему здесь со мной неуютно.
Блять.
— Не из-за Бо, нет.
Что это значит? Это значит, что я действительно причиняю ему какой-то дискомфорт, но не по отношению к его сыну.
— Ты чувствуешь себя некомфортно, когда я здесь? — Спрашивает он, повторяя мой вопрос.
И вдруг это трение ног, о котором мы не говорили, встает между нами, как гигантский, неизбежный слон. Я думаю, Эмерсон спрашивает, не переступает ли черту его возбуждение вокруг меня или влечение его ко мне.
— Нет, — отвечаю я без колебаний. Что и есть правда. И это заставляет меня хотеть узнать гораздо больше, например, хотел ли он, чтобы массаж ног стал таким сексуальным, или действительно ли он хочет меня так же, как я хочу его.
Прежде чем я успеваю задать еще один вопрос, он говорит:
— Веди машину осторожно, Шарлотта.
Затем я смотрю, как он уходит, его белая футболка натянута на мускулистой спине, и мне кажется, что без него рядом со мной становится немного холоднее.
——
— Что мы опять будем покупать? — Софи скулит, когда мы входим в универмаг торгового центра.
— Мне нужно платье для открытия клуба на следующей неделе.
— Что это за клуб? — Спрашивает она.
— Э-э… как танцевальный клуб, — неловко отвечаю я, когда мы направляемся в официальную секцию.
Я уже обескуражила выбор, ничего, кроме расшитых блестками выпускных платьев и платьев в стиле матери невесты. Совсем не то, чего я хочу.
— Как танцевальный клуб или настоящий танцевальный клуб?
— Перестань задавать вопросы.
Она плетется за мной в своих рваных джинсах и черно-желтой футболке Nirvana. Обычно пятничные вечера мы проводим на катке, и я не хочу упускать шанс пообщаться с ней, поэтому я решила, что она будет хорошей подругой по магазинам.
— Но у меня их так много! Например, где ты нашла эту новую работу? Почему это требует от тебя одеваться как дорогой эскорт? И с каких это пор ты ходишь в танцевальные клубы?
— С тех пор, как мне начали платить. И я нашла работу через Бо, и это не требует, чтобы я одевалась так, как я это делаю. Я сам этого хочу.
— Ну, ты никогда раньше этого не делала, так что мне стало любопытно… — Она не смотрит мне в глаза, и я чувствую, что от нее волнами исходит нечто большее, чем осуждение.
Я думаю, это беспокойство.
Я почти потеряла надежду найти здесь что-нибудь, поэтому поворачиваюсь к Софи и спрашиваю то, что мне до смерти хотелось узнать за последние три недели.
— Я кажусь счастливой?
Она спросила меня о том же самом два года назад, когда открылась мне, раскрыв свой единственный секрет и всю свою неуверенность. В то время она казалась совсем не счастливой, и я поняла, что что-то происходит, что побудило меня вынудить от нее информацию. Я до смерти испугалась за нее, поэтому мы заключили договор. Всякий раз, когда нам нужно поболтать, мы спрашиваем, Я кажусь счастливой?
И мы друг с другом должны быть честны.
Когда ей прокололи уши, она спросила меня.
Когда я начала встречаться с Бо, я спросила ее.
И когда она перекрасила волосы в голубой цвет и впервые накрасилась, она спросила снова.
Она, кажется, немного удивлена моим вопросом, и, возможно, она думает, что я спрашиваю из-за Бо, а не из-за новой работы, но она мгновение оглядывает меня с ног до головы, как будто изучает в поисках признаков.
— Да… но.
— Что но?
Ее лицо немного вытягивается, и она отводит глаза.
— Ты меняешься, вот и все.
Неужели? Я не чувствую, что изменилась, и, кроме одежды, нет ничего, что действительно ощущалось бы по-другому.
Потом я снова думаю о тронном зале. И что Эмерсон сказал о желаниях и о том, насколько они нормальны. И поцелуй, и поглаживание ног, и я понимаю, что то, как я думала всю свою жизнь, изменилось.
О некоторых вещах, о которых мне не очень удобно говорить со своей младшей сестрой, я думаю, что нахожусь в эпицентре серьезных перемен. Превращаюсь в то, чего я всегда хотела, но никогда не чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы попросить об этом.
Сексуальной. Сексуальной.
Как будто я стою у руля своего собственного опыта. Как будто я могу дотянуться до всего, что заставляет меня чувствовать себя хорошо, без стыда или смущения. Бо никогда не заставлял меня чувствовать себя так. Секс с ним был хорош, но всегда на его условиях. С тех пор я даже не прикасалась ни к одному мужчине, не считая того поцелуя, и я чувствую, что все изменилось.
Я просто не понимала, что это проявляется и снаружи.
— Эй, перемены — это хорошо, — говорю я, с улыбкой наклоняя к ней голову.
— Перемены пугают, — отвечает она, уставившись на свои туфли.
Мое сердце замирает.
— О, маленький смурфик.
Я обнимаю ее, целуя в макушку. Я знаю, о чем она думает, что наш отец ушел, потому что не смог справиться с переменами. Что вся ее жизнь меняется каждый день, и последний человек, которого она хочет потерять, — это я.
Но эта перемена во мне не пугает, по крайней мере, меня. Это захватывающе. Потому что я чувствую, что нахожусь на пороге чего-то огромного, и мне не терпится увидеть, что это такое.