Шарлотта
Я думаю, меня сейчас стошнит. Этого не может быть на самом деле.
Каким-то образом я стою среди толпы из тринадцати других женщин, все они великолепны, как супермодели, и в нижнем белье — если это можно так назвать.
Я делаю это ради Эмерсона. Я не могу сказать, говорит ли он мне сделать это, потому, что я ему нужна, или потому, что он сам этого хочет. Он действительно собирается позволить кому-то другому выиграть час со мной, предполагая, что кто-то вообще сделает ставку?
Неужели я так мало значу для него?
Я не могу перестать заламывать руки, когда мой взгляд встречается с женщиной из тронного зала, самой мадам Кинк. Со своими длинными черными волосами и обезоруживающими зелеными глазами она подходит ко мне с теплой улыбкой.
— Еще раз снова здравствуй.
— Привет, — заикаясь, бормочу я, стараясь смотреть ей в лицо, а не на грудь, прикрытую только тканью.
Я никогда не чувствовала себя более нелепо из-за того, что ношу одежду.
Я выпрямляю спину и пытаюсь притвориться сексуальной и уверенной в себе. Хотя я не уверена, что это работает.
— Ты ведь не нервничаешь, правда?
— Нервничаю? Нет…
— Да, я определенно не собираюсь это рассказывать кому-то. — Она отвечает с улыбкой.
— Да, я немного нервничаю, — продолжаю я. — Это не совсем нормально для меня.
— Как тебя зовут? — Спрашивает она.
— Шарли, э-э, я имею в виду Шарлотта.
Ухмыляясь, она говорит:
— Я Иден.
— Приятно познакомиться, — шепчу я, все еще заламывая руки.
— Можно мне? — Она дотрагивается до пуговиц моей блузки.
Глядя в ее добрые зеленые глаза, я глубоко вздыхаю и киваю. Есть что-то в том, как она снимает с меня одежду, что заставляет меня чувствовать себя немного спокойнее из-за того, что я вообще снимаю ее на публике.
— О, это мило, — говорит она, замечая мой черный кружевной лифчик под рубашкой.
— Тебе определенно стоит это показать.
Она стягивает с моих плеч белую блузку. Затем, стоя у меня за спиной, она расстегивает молнию на моей юбке.
— Как долго вы с Эмерсоном вместе? — Небрежно спрашивает она.
— Мы не вместе. Я всего лишь его секретарша, — поправляю я ее.
Раздается тихое хихиканье, когда она наклоняется вперед и прижимается губами к моему уху.
— У тебя на ягодице след от укуса, Шарлотта.
Я ахаю, привлекая внимание окружающих меня девушек.
— О боже мой.
Я пытаюсь скрыть свое унижение, но Иден просто кладет руки мне на плечи, пытаясь утешить меня.
— Расслабься. Это чертовски жарко.
— Это действительно заметно? — Спрашиваю я, пытаясь прикрыть это рукой.
Она встает передо мной, кивая головой.
— Очень. Значит, Эмерсон этого не делал?
На данный момент я даже не могу пытаться скрывать это. Скривив губы, я слегка пожимаю плечами, и она понимающе кивает.
— Ты не думаешь, что он слишком стар для меня? — Спрашиваю я, пытаясь прочесть выражение ее лица. Но она только смеется.
— Нет, я не думаю, что он слишком стар для тебя. А ты?
Я пожимаю плечами.
— Это сложно.
— Я знаю Эмерсона уже несколько лет, и я никогда не видела, чтобы он уделял кому-то столько внимания, сколько он уделяет тебе.
Это заставляет меня чувствовать себя лучше, но только на мгновение. Я сосредотачиваюсь на ее лице, и страх охватывает меня, когда я спрашиваю:
— Подожди… у вас с Эмерсоном никогда не было… не так ли?
— Нет, — прямо отвечает она.
— Эмерсон очень доминирующий… и я тоже.
— Ой.
Иногда я чувствую себя здесь такой идиоткой, как будто ничего из этого не понимаю и, возможно, никогда не пойму. Я словно вступаю в чужой мир, частью которого никогда по-настоящему не стану. Я существую только на руке Эмерсона, только здесь как его аксессуар, а не как я сама.
Иден, должно быть, чувствует мое беспокойство, потому что берет мои руки в свои.
— Расслабься, Шарлотта.
И тогда я спрашиваю то, о чем мне до смерти хотелось спросить с тех пор, как она заговорила со мной.
— Могу я задать тебе вопрос?
— Конечно.
— Ты собираешься… переспать с ними сегодня вечером?
Она ухмыляется и бросает взгляд за занавеску на мужчин и женщин, ожидающих на первом этаже. Затем, пожав плечами, она говорит:
— Я в клубе, не так ли?
Меня снова охватывает ужас. На что, черт возьми, Эмерсон меня записал?
——
Я наблюдаю со стороны, как девушки одна за другой выходят на сцену, где они расхаживают полуобнаженными, в то время как мужчины и женщины в толпе борются за свое время.
Некоторые девушки предложили составить им компанию за выпивкой, в то время как другие, как Иден, пообещали провести время в определенной комнате.
Они начинают торги с тысячи долларов, а большинство девушек просят больше пяти, и у меня чуть челюсть не отваливается, когда мужчина на заднем сиденье выигрывает ночь с Иден за пятьдесят тысяч.
Мои каблуки стучат по полу сцены, когда я пробираюсь в центр внимания.
Будь сексуальной. Будь уверены в себе. Будь Шарлоттой.
Ведущий представляет меня, и я едва слышу из того, что он говорит, оглядывая толпу. Все смотрят на меня с теплым, любопытным выражением на лицах. И мне становится немного комфортнее, хотя все они выглядят так, словно хотят проглотить меня — это лучше, чем выглядеть незаинтересованными или скучающими.
Я сразу замечаю впереди знакомого мужчину. Он в черном костюме, потягивает из бокала что-то янтарно-коричневое. Это тот же самый мужчина, который играл в покер в первый вечер в клубе с женщиной, стоявшей рядом с ним на коленях, пока он гладил ее по голове. Что-то в нем пугает меня. Он излучает власть и богатство, и я могу только предположить, что в постели он был бы столь же ужасен.
Подняв глаза, я мельком вижу Эмерсона, стоящего у задней стены. Его руки крепко сложены перед собой, и в языке его тела есть что-то такое, что кажется странным. Он напряжен.
— Развернись немного, дорогая, — говорит мужчина с микрофоном, и я выдавливаю лучезарно улыбку, обходя сцену, позволяя толпе увидеть мою задницу с ярко-красными отметинами от зубов.
Спасибо, Эмерсон.
— Десять тысяч, — раздается мрачный голос с пола, и я удивленно оборачиваюсь, ища источник.
Человек в черном подмигивает мне, делая глоток своего напитка. Мое тело заливает жар. Этот человек заплатит десять тысяч, чтобы провести со мной час. Будет ли он разочарован, если я не займусь с ним сексом? Конечно, он должен знать, что просто завоевывает мою компанию. Я не могу с ним спать. Эмерсон бы этого не допустил… не так ли?
— Десять тысяч для мистера Кейда. Я слышу одиннадцать тысяч?
Движение в задней части зала привлекает мое внимание, и я прищуриваюсь в свете прожектора, чтобы увидеть, как Эмерсон поднимает руку. Мы встречаемся взглядами на долгое, напряженное мгновение. Он должен победить. Что, если мистер Кейд перекупит его? Я пытаюсь не показывать своей паники, но здесь, наверху, у меня дрожат пятки.
Почему он так поступил со мной?
— Мистер Грант за одиннадцать тысяч, — кричит мужчина.
— Пятнадцать, — рявкает мужчина впереди.
— Двадцать, — отвечает Эмерсон.
Я едва могу пошевелиться, пока мужчины мечутся взад-вперед, в комнате царит напряжение, поскольку они постоянно переигрывают друг друга.
Когда человек в черном кричит:
— Пятьдесят.
С самодовольной ухмылкой на лице, мне хочется плакать. Я примерно в двух секундах от того, чтобы сказать им остановиться. Я не стою таких больших денег. Они никак не могут быть готовы заплатить за меня столько.
Я качаю головой в сторону Эмерсона, делая это так незаметно, что, надеюсь, никто не заметит, но, думаю, я могу сорваться, если он действительно выложит больше пятидесяти тысяч долларов всего за час со мной.
— Пожалуйста, не надо, — шепчу я, хотя меня никто не слышит. Я знаю, что он может прочитать слова по моим губам.
Он стискивает челюсти и гневно смотрит на меня.
Человек в черном оглядывается на Эмерсона, ожидая, что тот сделает ставку. Я прикрываю щеки, молясь, чтобы это поскорее закончилось. Я никто, даже близко не такая сексуальная, как Иден, и вполовину не такая красивая и не такая интересная, как любая другая женщина, которая приходила сюда. Как он может вот так просто выбрасывать деньги на ветер?
— Пятьдесят тысяч, один раз…
— Семьдесят пять, — говорит Эмерсон, глядя на меня так, как будто он на меня сердится.
Мои глаза расширились, как блюдца, и я, должно быть, бледна, как привидение.
Человек в черном громко смеется.
— Ты стоишь каждого копейки, милая, но я думаю, мистер Грант хочет, чтобы ты принадлежала только ему.
Я все еще пялюсь на Эмерсона с открытым ртом, пытаясь осмыслить семьдесят пять тысяч.
— Продано! — кричит диктор. — За семьдесят пять тысяч долларов владельцу клуба Эмерсону Гранту!
Толпа начинает аплодировать, и я замечаю, что Иден хлопает с лучезарной улыбкой, сидя у кого-то на коленях в глубине зала.
Прежде чем я понимаю, что происходит, я наблюдаю, как Эмерсон направляется ко мне, выглядя скорее раздраженным, чем обрадованным своей победой.
Он злится на меня? Я сделала что-то не так?
— Я… я… извини, — заикаюсь я, когда он берет меня за руку и перекидывает через плечо.
— Что ты делаешь? — Спрашиваю я.
Реакция окружающих представляет собой смесь смеха и одобрительных возгласов, когда меня поднимают через всю комнату, а мою голую, покрытую следами укусов задницу перекидывают через плечо Эмерсона.
Он не останавливается, когда мы исчезаем в коридоре справа. Это не зал для вуайеристов, а тот, в котором находится комната, в которой мы были сегодня, где мы по-быстрому трахнулись на кровати.
— Куда мы идем? — Вскрикиваю я.
Сзади темно, но я слышу, как за нами закрывается дверь, когда мы добираемся до тускло освещенной комнаты с черной кроватью, которую я помню.
Мой желудок сжимается одновременно от возбуждения и страха.
— Я заплатил за час твоего времени, Шарлотта.
Он швыряет меня на кровать и смотрит на меня сверху вниз с плохо скрываемым гневом.
— Пришло время забрать то, что я выиграл.
Его большие руки хватают меня за лодыжки и притягивают к себе. Я взвизгиваю.
Я не боюсь Эмерсона. Я доверяю ему, но прямо сейчас… он кажется расстроенным. Злится на меня по причинам, которых я не понимаю, и я не могу точно сказать, должны ли мы участвовать в игре или он говорит по-настоящему.
— Напомни мне, Шарлотта, — просит он, когда что-то мягкое обвивается вокруг моей правой лодыжки.
Когда я пытаюсь убрать ногу, я понимаю, что это ограничение. Он приковывает меня наручниками к кровати.
— Что ты внесла в этот маленький список наказаний?
— Я…Я не… За что меня наказывают?
Он дергает меня за другую ногу и обматывает еще одним мягким манжетом мою лодыжку. Мои ноги раздвинуты, и мое сердце начинает бешено колотиться в груди.
— Что ты сказала сегодня утром об аукционе? Что произойдет, когда ты оказалась бы на сцене?
— Что?
В его словах нет никакого смысла, и я, кажется, не могу избавиться от нервозности.
К тому же, то, как я сдержана, и предвкушение того, что должно произойти, затуманивают мой мозг. Он такой злой и ведет себя грубее, чем обычно, и это так горячо и пугающе, что мое тело не знает, напугано оно или возбуждено.
— Сверчки, Шарлотта. Ты сказала, что там будут сверчки.
— Эм… да, — отвечаю я.
Он пересекает комнату и открывает ящик стола. Я пытаюсь заглянуть за его спину, чтобы увидеть, что он достает. Когда он снова поворачивается ко мне, в его пальцах полоска черного шелка.
— Там были сверчки, Шарлотта?
— Нет… — Отвечаю я.
Он стоит у изножья кровати и смотрит на меня, нахмурив брови, пропуская шелк сквозь пальцы.
— Сколько я заплатил за этот час с тобой?
— Эмерсон, ты не можешь заплатить столько…
— Ложись, — рявкает он строгой командой.
— Я не понимаю.
Он приподнимает бровь, наклоняя голову в мою сторону.
— Ты хочешь, чтобы я остановился, Шарлотта? Если ты боишься, мы можем выйти прямо за дверь.
— Нет… — Шепчу я.
— Ты доверяешь мне?
— Да.
— Тогда ложись.
От его холодного голоса у меня по спине пробегает холодок, и я заставляю свои легкие дышать, откидываясь назад и уставившись в потолок.
Эмерсон приближается к моей голове и тянется за спину, возясь с застежкой моего лифчика. Оно расстегивается, и он снимает его, освобождая мою грудь. Затем он сводит мои запястья вместе, связывая их черным шелком.
У меня едва заметная дрожь в костях, но я делаю все возможное, чтобы скрыть это. И теперь я понимаю, что если Эмерсон злится на меня, он собирается сделать что-нибудь, чтобы наказать меня.
И, как ни странно, это именно то, чего хочу я.
Я наблюдаю, как он возвращается к ящику и достает еще один кусок шелка.
— Мы не установили стоп-слово, потому что оно нам еще не понадобилось.
Стоп-слово?
Мой желудок переворачивается.
— Если ты хочешь, чтобы я остановился, просто скажи, пощади. Хорошо?
— Да, сэр.
Я снова и снова повторяю это слово в своей голове, стараясь не забыть его.
Пощади. Пощади. Пощади.
Но мне это не понадобится, не так ли? На самом деле он не собирается причинять мне боль.
— Шарлотта, скажи мне, почему ты думаешь, что я наказываю тебя сегодня вечером.
Я делаю вдох, глядя на него снизу вверх. Черты его лица смягчились, и я сосредотачиваюсь на ткани в его руках, зная, что через минуту он закроет мне глаза, и мне нужно подготовиться к этому.
— Потому что я… эм, — заикаюсь я. — Это из-за денег, не так ли? Потому что я обошлась в семьдесят пять тысяч долларов?
Он рычит, делая шаг ко мне. Закрывая мне глаза тканью, он холодно отвечает:
— Нет.
Комната погружается во тьму, когда он завязывает шелк у меня на затылке, и мое дыхание учащается. Все мгновенно становится более напряженным, мои ноги хотят бороться с ограничителями, потому что я чувствую себя такой беззащитной.
Когда я чувствую, как его мягкие руки гладят мои щеки, я вздрагиваю.
— Ты стоила мне так много денег, потому что ты того стоишь, Шарлотта. Я вывел тебя на эту сцену, надеясь, что ты увидишь это сама, но, наблюдая за тобой там, наверху, я могу сказать, что ты все равно не поверила в это.
Что? Это из-за того, что я не верю, что стою столько денег? Он не может быть серьезным.
— Мне не нравится игра с ударами, и, если я правильно помню, тебе не понравилась идея того, что тебя будут грести или шлепать, верно?
— Эм… да, я имею в виду…
Он гладит меня по голове.
— Расслабься.
Мне приходится напрячь всю грудь, чтобы вдохнуть. Я просто хочу, чтобы он снова прикоснулся ко мне.
— К счастью, есть и другие способы преподать тебе урок. И я признаюсь тебе в чем-то…
Я слышу, как он что-то делает в другом конце комнаты — выдвигает ящик, передвигает вещи, раскладывает их на кровати. Я не могу сказать, что это такое, но меня переполняет любопытство.
— Что? — Спрашиваю я.
Он приближает свой рот к моему уху и шепчет:
— Я запомнил все, что ты написала в этом списке.
Блять. Мой мозг лихорадочно работает, пытаясь вспомнить, за что я поставила плюсы, но их было больше двухсот. Мог ли он действительно запомнить это?
— Глубокий вдох, — бормочет он мне на ухо.
Как только я делаю вдох, что-то сильно сдавливает мой правый сосок, и я издаю крик, извиваясь, пытаясь отодвинуться от боли, но она не ослабевает. Мне требуется секунда, чтобы понять, что это зажим для сосков.
Моя грудь вздымается, когда я принимаю боль, позволяя ей поселиться внутри.
— Сколько я заплатил, Шарлотта?
Мой мозг лихорадочно ищет ответ.
— Семьдесят пять… — Я дышу.
— Тебе не кажется, что это было слишком?
— Да. — Вздыхаю я, зная, что сейчас произойдет, еще до того, как успеваю вымолвить хоть слово.
Когда второй зажим затягивается, я не вскрикиваю, потому что это не так удивительно, как первый, но почему-то больнее.
Теплые, влажные губы прижимаются к плоти моей груди, и я мычу в ответ.
— Ты понимаешь, почему я злюсь?
— Нет, — отвечаю я.
Его руки чертят глубокие линии по моим бокам, по бедрам, забираясь под трусики. И я знаю, что будет дальше, еще до того, как он это сделает. Быстрым рывком он разрывает мои стринги, легко разрывая их надвое.
Я лежу голая, привязанная к кровати, и меня наказывают. Это жарко и пугающе, и я вроде как не хочу, чтобы это заканчивалось.
Когда его пальцы касаются меня между ног, я вскрикиваю. Я уже настолько возбуждена, что от одного прикосновения чувствую, что готова взорваться.
— Потому что ты моя, Шарлотта. И я не люблю, когда кто-то плохо отзывается о чем-то, что принадлежит мне. Ты думаешь, у меня плохой вкус?
— Нет… — Шепчу я.
Он проводит указательным пальцем между моими складками, и я жажду большего.
Затем он вводит свой палец внутрь меня, как будто играет со мной, дразнит меня.
— Ты думаешь, я дурак, что плачу за тебя так много?
— Нет!
Он кружит вокруг моего клитора, и я борюсь с ограничителями.
— Ты стоишь семьдесят пять тысяч, Шарлотта?
Я пытаюсь откликнуться на его прикосновения, жажду этого давления. Но он расслабляется каждый раз, когда я приближаюсь к кульминации.
— Ответь мне, — настаивает он.
— Нет, — отвечаю я, зная, что это не то, чего он хочет услышать.
И в ту секунду, когда это слово слетает с моих губ, он отстраняется. Я могла бы солгать. Я знала, каков правильный ответ, но по какой-то причине я не хочу избавляться от этого наказания.
Он на мгновение исчезает, и я слышу, как он собирает еще какие-то вещи, открывает ящики и что-то ставит на место. Затем я слышу безошибочно узнаваемый звук, с которым он зажигает спичку. До моего носа доносится запах серы. Секунду спустя я слышу, как он задувает спичку.
Зачем ему нужен огонь?
На мгновение становится тихо, затем я слышу шорох одежды и расстегивание его ремня.
— Хотел бы я, чтобы ты видела то, что вижу я, — бормочет он, и я чувствую его вес на кровати рядом со мной.
— И мне неприятно наказывать тебя за то, что ты всегда так плохо отзываешься о себе, но я не собираюсь лгать, Шарлотта. Я собираюсь насладиться этим.
Его рот прижимается к моему, наши губы переплетаются, когда его язык проскальзывает в мой рот. Я мычу ему под нос, пытаясь углубить поцелуй.
Мои соски онемели, и боль утихла. Но что-то в его поцелуе снова заставило их заболеть.
— Глубокий вдох, — шепчет он мне в губы, и я делаю, как он говорит, вдыхая теплое дыхание, пахнущее им.
Он расслабляет и успокаивает меня, как раз в тот момент, когда жгучая боль пронзает мою грудь, заставляя меня закричать.
— Шшш… Не заставляй меня затыкать тебе рот кляпом, детка, — бормочет он мне в рот.
— Это больно! — Кричу я, извиваясь от жара, но он уже начинает остывать.
Воск. Он только что облил меня гребаным свечным воском!
— Тебе нужна милость? — Спрашивает он, но моему мозгу требуется минута, чтобы сообразить.
Он спрашивает, не хочу ли я остановиться. Правда ли это? Боже, это больно, но он делает это не просто так. И, несмотря на все это, мое тело бодрствует, чувствительно и немного возбуждено из-за боли.
— Нет, — хнычу я.
— Хорошая девочка.
Прежде чем снова прикоснуться ко мне, он садится, и я чувствую, как его руки скользят вверх по моим ногам, массируя бедра.
— Хотел бы я, чтобы ты видела, как ты сейчас прекрасна. Ты само совершенство, Шарлотта. И я ненавижу причинять тебе боль, но почувствуй, что это делает со мной.
Его бедра прижимаются к моей ноге, и я чувствую его твердую, как камень, эрекцию. Он обнажен, и я извиваюсь, пытаясь почувствовать его сильнее.
— Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя, малышка?
— Да, — кричу я.
— Скажи мне, что ты этого стоишь. Скажи мне, какая ты красивая.
Эмоции обжигают мне горло.
Нет, нет, нет. Пожалуйста, не поддавайся эмоциям. Пожалуйста, блять, не плачь.
Предполагается, что это будет сексуальный момент, и я собираюсь все испортить, потому что знаю, что он прав. Я знаю, что никогда не говорю о себе ничего хорошего, но ничего не могу с собой поделать. Не имеет значения, насколько я красивая и какой меня видят другие люди. Голос в моей голове, говорящий мне, что меня недостаточно, становится громче.
Я действительно не ожидала, что все это всплывет прямо сейчас, но остаточная боль и напряженность от того, что мне завязали глаза и связали руки, делают все это таким трудным для удержания.
— Я не могу, — говорю я и мой голос дрожит.
— Все в порядке. Ты это сделаешь.
Огонь снова обжигает мою грудь, и я прикусываю нижнюю губу, чтобы не закричать. Это безумие, насколько сильная эта боль заставляет меня чувствовать себя почти под кайфом. Эта интенсивность переносит меня на другой уровень существования. Это подпространство?
— Зачем Ронан Кейд так дорого заплатил бы, чтобы заполучить тебя, если бы ты не была такой красивой, Шарлотта?
— Я не знаю, — плачу я.
— Ты думаешь, что те женщины красивее тебя?
— Да!
На этот раз горячий воск ложится мне на живот, делая его еще более чувствительным.
— Ты ошибаешься, Шарлотта.
Моя повязка на глазах промокает. Боже, я надеюсь, он не заметит, что я плачу.
— Скажи это. Скажи мне, что ты этого стоишь.
Рыдание вырывается наружу, и я закрываю лицо связанными руками. Эмерсон отводит их и прижимается своими губами к моим.
— Почему ты не можешь просто сказать это, Шарлотта? Почему ты просто не можешь признать, какая ты замечательная?
— Потому что это не так, — всхлипываю я. — Я просто все порчу. Я не заслуживаю тебя. Сейчас ты думаешь, что я такая замечательная, но в конце концов ты поймешь, что я недостаточно хороша, и бросишь меня. Как и все остальные.
Я все испортила.
Я рыдаю, и это унизительно, и я уверена, что теперь он действительно покончит со мной. В комнате воцаряется тишина, и я дрожу.
Мгновение спустя с моего лица сдергивают повязку, и я пытаюсь отвернуть свое залитое слезами лицо. Я уверена, что по моим щекам стекает косметика.
— Господи, Шарлотта.
Он берет мое лицо в ладони и прижимает меня к себе.
— Посмотри на меня, — рявкает он.
Я проглатываю комок в горле и перевожу взгляд на него.
— Ты ошибаешься, — убежденно говорит он, встречаясь со мной взглядом.
Когда я пытаюсь покачать головой, он останавливает меня.
— Скажи это. Скажи, что ты ошибаешься.
— Я ошибаюсь, — шепчу я.
— Громче, — рявкает он.
— Я ошибаюсь.
— Громче!
— Я ошибаюсь! — Вскрикиваю я, слезы текут по моим щекам и падают на волосы.
Когда он целует меня, плотина прорывается, и меня захлестывает чувство эйфории. Наклоняясь, он по очереди расстегивает ремни на моих ногах, и я быстро оборачиваю их вокруг него.
— Ты моя, — рычит он в кожу моей шеи, и я поднимаю свои связанные руки и обхватываю ими его голову.
— Забудь всех, кто был до меня, Шарлотта. Просто сосредоточься на мне. Я бы заплатил миллион долларов за этот час с тобой. Ты меня слышишь?
— Да, — выдыхаю я.
Его пальцы находят зажимы для сосков, отпускают их, и это почти так же больно, как когда он их надевал.
Когда его губы смыкаются вокруг правого, впитывая боль, я толкаю свои бедра вверх.
Теперь они очень чувствительны, заставляя все мое тело петь, когда он ласкает их своим языком.
— Пожалуйста, трахни меня, Эмерсон, — умоляю я.
Мне нужно знать, что он все еще хочет меня после того, как я только что выставила себя полной дурой.
Он, не колеблясь, прижимает мои бедра к кровати и вонзает свой член мне между ног. Сильно толкаясь, он крепко сжимает меня в своих объятиях.
— Черт возьми, посмотри, что ты делаешь со мной, Шарлотта. Ты сводишь меня с ума.
Я не могу насытиться им. Мои ноги обвиваются вокруг его талии, и я притягиваю его губы к своим для еще одного поцелуя.
С Эмерсоном я не чувствую себя такой неполноценной. Каким-то образом этот идеальный, удивительный мужчина заставляет меня чувствовать себя достойной, и мое сердце разрывается в груди каждый раз, когда я думаю об этом.
— Я зависим от тебя, — стонет он, трахая меня.
— Ты была создана для меня, Шарлотта. Ты моя, и я никогда не хочу тебя отпускать. Ты меня понимаешь? Я бы трахал тебя вечно, если бы мог.
Мое тело кричит, когда он вонзается в меня все сильнее и сильнее, ощущение того, что он делает с моим телом, смешивается со словами, которые он использует, чтобы разбить мне сердце.
— Я бы хотела, чтобы ты мог, — плачу я.
Глядя ему в глаза, я шепчу:
— Я была создана для тебя.
Выражение его лица, кажется, на мгновение удивленным моим признанием.
Прижимаясь своим лбом к моему, он доводит меня до экстаза, прижимаясь своим телом к моему, как будто пытаясь заставить меня поверить в то, что он мне говорит.
Когда я кончаю, мои ногти впиваются ему в спину, прижимая его так крепко, как только могут. В соответствии с моей интенсивностью, он рычит мне на ухо, замедляя свои толчки и входя в меня.
Подхватив меня на руки он ложится на матрас.
Я опираюсь на его грудь и позволяю моменту окутать меня.
Он ослабляет узлы на моих запястьях. Схватив мокрую мочалку со столика рядом с кроватью, он осторожно проводит ею по моей коже. Когда я смотрю вниз, то вижу черные пятна у себя на груди и животе. Мне больно, когда он счищает воск с моей нежной кожи, но по прошествии последнего часа это ничего не значит. И сейчас я почти приветствую эту боль, как будто она сближает нас.
Затем он берет мое лицо в ладони и притягивает к своим губам, нежно целуя.
— Ты больше не злишься на меня, не так ли? — Спрашиваю я, мой голос дрожит от эмоций.
Его лицо смягчается.
— Я никогда не злился на тебя, Шарлотта. Я просто хочу, чтобы ты увидела то, что вижу я.
Я не вижу того, что видит Эмерсон, но хотела бы увидеть. Может быть, я никогда этого не сделаю.
Дело было не только в Бо, но я думаю, что с тех пор, как мой отец бросил нас, я воздвигла стену между мужчинами и собой, заставила себя поверить, что если я была недостаточно хороша для них с самого начала, я никогда не смогу быть хороша для кого либо. Мне никогда больше не пришлось бы переживать ничье разочарование.
— Я бы тоже хотела, — шепчу я, позволяя ему крепко обнять меня.