Райан
— Вот дерьмо. — произнёс Сэм Тойлон, когда мы первый раз столкнулись с ним на съёмочной площадке.
Он нервно обвел глазами павильон и только после того, как убедился в отсутствии своей подопечной в зоне видимости, протянул мне руку для приветствия.
— Тоже рад видеть. — усмехнулся я в ответ.
Мне уже давно нечего было терять, а вот агент русалочки боялся, и страх отчетливо читался в его глазах. Значит, правильно я думал — он ничего не рассказал ей о наших встречах.
И почему это меня расстраивает, разве не я сам его об этом просил? Я.
— Пошёл в жопу! — а это его первая фраза при нашем знакомстве в Париже. — Я тебя к своей девочке и близко не подпущу! — напоминая разъярённого медведя, защищающего своего детеныша, грозно говорил здоровяк. — А если попробуешь выкинуть что-нибудь, натравлю на тебя лягушачью полицию, сказав, что пытался лезть к моей широкой заднице!
— Но я…
— Вали я сказал! Она тебя больше не желает видеть, понял?
В первый мой приезд город любви встретил меня серостью и дождем. И холодом, умножающим глухое одиночество. Не понимаю тех, кто обожает это мрачное место. Я точно не в их числе. Для меня Париж стал главным разлучником, забравшим и спрятавшим от меня русалочку.
Подобраться к актеру во время плотного графика съёмок сложно, а при наличии такого опекуна, как Тойлон, коршуном охраняющего своих подопечных…
— Почти невозможно. — вынесла вердикт Хелен, сделав большой глоток вина за столиком нового модного ресторана Sunset, куда ей удалось затащить меня руганью и старыми клятвами. — Если только ты его там не пристрелишь. Я понимаю, что ты влюблён, мой мальчик, но, надеюсь, не настолько не в себе.
— Не настолько. — подавленно подтвердил я.
— Очаруй его. Твоей харизме поддаются все, независимо от пола и возраста. — она кинула многозначительный взгляд на соседний столик и ехидно добавила. — Вон та женщина, кажется, забыла, что пришла сюда с мужем и ребенком и все время смотрит на тебя, как на луч надежды.
Аура недружелюбного города-разлучника очевидно сбоила мою харизму, открывая Тойлону истинную и паршивую натуру Райана Лива, отчего первые два раза моего приезда я был словесно отправлен им в самые сказочные направления.
Мне оставалось только урывками наблюдать ее игру, спрятавшись в толпе зевак или скрывшись под крышами какого-нибудь кафе.
На третий раз погода смилостивилась, подарив лучи хоть и не теплого, но все же солнца. Она перестала неисправно засорять эфир, и какая-то искра, в которую я уже сам давно перестал верить, наблюдая в зеркале лишь убогое подобие себя, попала на старика. Разжалобила его послать меня в новое путешествие только после короткой встречи в баре.
Интерес к моей пламенной речи был демонстративно показан мне сразу же в довольно бесцеремонной форме.
Стоило нам сесть за небольшой столик, а мне попытаться открыть рот, как Тойлон достал книгу, которую всю дорогу нёс подмышкой, раскрыл ее и, сосредоточенно сдвинув брови, начал читать.
Увесистый, толстый и потёртый томик «Источника» Айн Рэнд. Уставившись на каменного человека, изображённого на красной обложке, я закрыл рот обратно и стал ждать.
Через минуту Сэм недовольно буркнул:
— Ты пришёл помолчать? Клялся же, что нам надо встретиться? Или захотел поесть за мой счёт? Времени у меня мало, поэтому если это все, тогда я лучше встану и пойду. — и досадливо перелистнул страницу.
Тогда-то я начал говорить. Но совершенно не то, что собирался. Не то, что готовился сказать все те часы, которые летел в этот недружелюбный город, прорабатывая интонацию каждого слова.
Заготовленный сценарий слетел с меня, словно старая кожа, давая выход откровенной и чистосердечной исповеди. Нельзя было юлить или выкручиваться — я это понимал. Поэтому рассказал все, как есть.
Только вместо священника передо мной сидел Сэм Тойлон, уткнувшийся в «Источник». Говорил я дольше десяти минут, которые он щедро выделил. Но мужчина ни разу не стал меня останавливать, лишь добавлял временами меткие тихие ругательства в некоторые части истории. Когда последнее слово вылетело изо рта, я замолчал и почувствовал себя полностью опустошенным.
Он не простил мои грехи, только небрежно подтолкнул стакан с водой и кинул сухое:
— Пей.
Повинуясь, я взял стакан в руку и выпил всё до капли. И тогда он, наконец, закрыл свою книгу и хмуро посмотрел на меня:
— Ты редкостный кретин, раз не поверил Бэмби. Но я такой же идиот, когда ревную. Поэтому поступим так…
Как я понял, русалочка превосходно вжилась в роль своего персонажа, и Сэм боялся, как бы наша встреча не помешала игре его подопечной.
Первая роль, к тому же главная, требует определённой концентрации. А наводить в девушке смуту из-за оказавшегося придурком бойфренда, агент не хотел. Однако через три месяца все самые напряженные моменты должны были быть отсняты, и он не видел причин снова гнать меня в шею, обещая организовать нам с ней встречу.
Возможно, мое согласие не высовываться показывало новые грани идиотизма, но на тот момент я считал, что поступаю правильно. Не эгоистично. Не отвлекаю ее от съёмок. А для себя договорился приезжать раз в месяц и наблюдать за ней со стороны.
Мы не виделись с Хлоей уже три месяца, и оставшиеся три шли долго. Но не мучительно. Ведь я грел себя мыслью о предстоящей встрече. Столько слов копилось в голове. Написать или позвонить, сказав простое «извини» означало бы многоуровневую и трусливую Хрень.
Высказал женщине тонну необоснованного дерьма — будь добр, подтяни яйца и явись лично.
Конечно, словами нельзя ничего исправить, но я готов был сделать все, чего она захочет.
За пару дней до моего прилета, Тойлон обещал лично организовать нашу с русалочкой встречу. Но по итогу его планы изменились. Он укатил куда-то на виллу режиссера, оставив мне координаты бара, в котором вечером съемочная площадка собиралась что-то там праздновать.
Найти нужный бар не составило труда. Признаться, я был рад, что старика не будет рядом и ждал, прислонившись к стене соседнего здания, откуда открывался обзор на черный вход. Что-то подсказывало мне, она выйдет оттуда.
Подняв воротник куртки, зевнул в предвкушении встречи, заодно оценивающе поглядывая на здание. Единственное понятное слово в названии давало отсылку на африканские мотивы, к которым я относился индифферентно, но память решила напомнить об убийствах куду, детально прорисовав в голове описания Хэмингуя. И какое-то неприятное предчувствием кольнуло внутри. Мотнув головой, вновь посмотрел на дверь, которая в ту же минуту открылась, выпуская сначала француза, ее партнера по фильму, а затем и ту, ради кого, я несколько часов изображал неподвижное изваяние.
Первое что неприятно покоробило — они держались за руки. Затем все стало еще хуже. Я не успел сделать и шага, не успел выйти из тени и показать себя, когда парочка начала целоваться.
Глаза наполнились кровью, а внутренности захлестнула холодная колкая пустота. Я мог бы убить этого парня в ту минуту или пристрелить, но вместо этого просто стоял, слившись со стеной. Потеряв способность дышать, потому что она отвечала ему, и пули раз за разом попадали не в него, а в меня. Не было ни одного жеста, о котором я безмолвно молил Хлою. Ни одного крохотного жеста, свидетельствующего, что ей неприятны его прикосновения. Ни одного.
Пожелав им про себя счастья, я развернулся и пошел прочь.
Хемингуэй жалел подстреленных, но не убитых им куду, ведь они не могли найти успокоения сразу же, брошенные на мучения.
И в тот день я стал одним из этих куду.