Ева
Я резко выпрямляюсь, мое сердце колотится так сильно, что кажется, что оно вот-вот остановится.
Оак возвращается на свою сторону стола и садится в кресло.
— Кто там? — Он спрашивает, затем одними губами говорит мне. — Сядь на стул, Ева.
Я тяжело сглатываю и опускаюсь на стул напротив него, чувствуя, как горят мои щеки.
— Это профессор Джеймсон.
Мой желудок опускается, когда я задаюсь вопросом, слышала ли она, как я стонала имя директора.
— Входите, — зовет Оак, едва ли выглядя задетым тем фактом, что мы чуть не оказались в довольно бескомпромиссном положении.
Я неловко ерзаю на своем стуле, оставаясь напряженной, когда смотрю вперед, притворяясь, что сосредоточена на учебнике на столе Оука. С тех пор, как мы начали эти гребанные уроки, он почти не притрагивался к книге. Все, что он делал, это шлепал меня с первого дня, и теперь…
Я с трудом могу думать о том, что мы только что сделали и что это значит.
— Привет, Оак. — Она останавливается, когда видит меня. — О, прошу прощения. Я думала, что ты сам.
Оак качает головой.
— Нет, я учу Еву дисциплине в её свободные часы, поскольку она новенькая в школе.
Профессор Джеймсон улыбается мне, но в ее улыбке есть что-то натянутое.
— Здравствуй, Ева.
— Здравствуйте, профессор.
— Мне зайти позже, Оак? — Она кокетливо пропускает прядь своих рыжевато-русых волос сквозь пальцы. — Я хотела обсудить приготовления к зимнему балу. — Она хлопает ресницами, и у меня внезапно возникает желание встать и ударить ее по лицу.
У меня сводит живот при одной мысли о насилии. Мое влечение к Оаку становится чем-то вроде навязчивой идеи. Профессор Джеймсон кажется для него идеальной парой, умной и красивой и, самое главное, примерно его возраста.
— Конечно. — Он достает свое расписание. — Мы можем обсудить это после уроков в учительской с Арчером и Гэвом.
Я замечаю разочарование на ее лице, но она быстро маскирует его фальшивой улыбкой, которая не касается глаз.
— Конечно. — Она кивает ему. — Тогда увидимся позже.
Он хмыкает, когда она отворачивается и выходит из его кабинета, закрывая за собой дверь. Как будто в тот момент, когда она уходит, поведение Оака полностью меняется. Его плечи слегка опускаются, и он встает на ноги, расхаживая по своему кабинету.
— Ты в порядке, Оак? — Я спрашиваю.
Он перестает расхаживать и смотрит на меня с выражением чистой муки.
— Нет, Ева. — Он качает головой. — Я не в порядке.
Я смотрю, как он возвращается к своему столу и садится, уставившись на меня.
— Мне очень жаль. — Он запускает руки в свои темные густые волосы. — То, что произошло, было неприемлемо.
Я открываю рот, чтобы сказать ему, что мне не жаль, но он поднимает руку, останавливая меня.
— Послушай. — Его взгляд становится суровым. — Ты никому не будешь говорить об этом, и с этого момента у нас не будет совместных уроков дисциплины.
От его заявления у меня сводит живот и ноет в груди.
— Но…
— Я сказал, слушай, — рычит он.
Я замолкаю, вертя пальцами на коленях, как капризный ребенок. Именно так он заставляет меня чувствовать себя прямо сейчас.
— Ты забудешь, что это вообще произошло, и мы будем держаться подальше друг от друга. — Его глаза холодны и бесчувственны, когда он смотрит на меня. — Это была глупая ошибка.
Эти слова сильно ударяют меня в живот, и я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, но я не позволяю им пролиться. Вместо этого я высоко поднимаю подбородок и встречаю его каменный взгляд, позволяя ему увидеть все эмоции, которые я сейчас испытываю.
— Я никогда не хотела приезжать сюда, Оак. — Я качаю головой. — Это не то место, где я должна быть, и даже если у меня есть друзья, всегда есть одна вещь, которая мешает мне когда-либо вписаться. — Я тяжело вздыхаю. — Я совсем не такая, как они. Я никогда не хочу быть связанной с криминалом. Я никогда не хочу стать главой своей семьи. — Я тяжело сглатываю, когда лицо Карла вспыхивает в моем сознании. — Знаешь ли ты, что сделало эту школу сносной?
Оак не отвечает.
Я чувствую, как боль сжимает мое горло, словно когти, скребущие изнутри.
— Ты, — бормочу я, сдерживая слезы, которые так отчаянно хотят упасть. — Ты был единственной хорошей вещью. — Я смеюсь над этим. — Звучит нелепо, учитывая, что ты причинял мне боль каждый день чуть больше двух недель.
В глазах Оака что-то слегка меняется, но непонятно, о чем он думает.
— Я думаю, вот насколько я чертовски жалкая, что цеплялась за тебя, даже когда ты причинял мне боль. — Я встаю и бросаю учебник по дисциплине на стол. — До свидания.
Я выхожу, и только оказавшись в коридоре, позволяю слезам скатиться по моим щекам. Маленькая, жалкая часть меня надеялась, что Оак мог бы остановить меня, мог бы сказать мне, что он чувствует то же самое.
Кого я обманываю?
Директор Оакли Бирн не в моей лиге и всегда таким был. Я не знаю, почему он поцеловал меня и почему он прикасался ко мне таким образом, но ясно, что это не имеет никакого отношения к тому, что он чувствует ко мне.
Он, вероятно, ненавидит меня так же сильно, как и мои родители. Это история моей жизни. Все, кто мне дорог, отвергают меня. Единственным человеком, который этого не сделал, был Карл, и его больше нет.
Я мчусь по коридору к своему общежитию, зная, что больше не смогу выдержать ни одного занятия сегодня.
К черту это.
Если меня накажут за это, пусть будет так. Мне уже все равно. Я хочу убраться из этого места и из жизни моих родителей. Все, чего хочу, это начать все сначала там, где меня никто не знает — второй шанс, но я знаю, что, несмотря на мой план сбежать от них, это, вероятно, принятие желаемого за действительное.
Просто сбежать от родителей не получится, а значит, нужен новый план — безотказный.

До конца дня у меня больше нет уроков, и я отправляюсь в библиотеку, чтобы встретиться с Натальей.
— Эй, сюда. — Шепчет она.
Я улыбаюсь, когда вижу ее в окружении книг.
— Привет. — Я сажусь рядом с ней. — Что ты изучаешь? — Тихо спрашиваю я.
— Допрос, — отвечает она.
Я поднимаю бровь в ответ.
Она пожимает плечами. — Это полезный навык в Братве.
Я киваю в ответ, нервно загибая пальцы, потому что мне нужно задать ей вопрос.
— Ты умеешь хранить секреты?
Ее глаза поднимаются, чтобы встретиться с моими, и она лукаво улыбается.
— Какого рода секрет?
Я качаю головой. — Очень важный. Сможешь сохранить?
Она кивает. — Конечно. Я даю тебе слово.
Я с трудом сглатываю.
— Я не хочу быть частью бизнеса или жизни моих родителей.
Ее хмурится. — Правда? Что же тогда ты хочешь делать?
— Я хочу стать ветеринаром, но я не настолько наивна, чтобы верить, что сбежать от них будет легко.
Она размышляет.
— Нет, это было бы нелегко. — Наталья откладывает книгу, серьезно глядя на меня. — Твои родители известны своими международными связями, а не только национальными.
— Да, в этом-то и проблема. — Я встречаюсь с ней взглядом. — Как это сойдёт мне с рук?
Наталья барабанит пальцами по столу.
— Я знаю, ты хочешь сохранить это в секрете, но Камилла, возможно, единственная, кто может помочь. — Она наклоняет голову. — У нее есть средства для того, чтобы кто-то исчез. В конце концов, ее семья специализируется на торговле людьми.
У меня сводит живот от того, как легко Наталья говорит об этом.
— Торговля людьми? — Я уточняю.
Наталья кивает.
— Да, криминальная семья Морроне годами руководила крупнейшей сетью по торговле женщинами в Северной Америке.
— Тебе не трудно смириться с тем, что таких женщин, как ты и я, забирают из их домов и продают?
Наталья слегка морщит лоб, обдумывая вопрос.
— Да, честно говоря, трудно, но, к счастью, моя семья не торгует людьми.
— Чем они торгуют?
Она поджимает губы, прежде чем сказать.
— Всем остальным.
Я качаю головой.
— Я не могу этого вынести, Наталья. Несправедливость мира, частью которого мои родители заставляют меня быть. Если бы мой брат был все еще жив…
— Тогда что? — нажимает Наталья.
— Я надеялась, что мои родители позволили бы мне жить так, как я хочу.
Наталья смотрит скептически.
— Сомнительно, тебя все равно было бы полезно выдать замуж и укрепить связи семьи с какой-нибудь преступной организацией.
— Верно. — Я тяжело вздыхаю, зная, что она права. Мои родители слишком бессердечны и эгоцентричны, чтобы позволить мне жить так, как мне хочется.
— А если серьезно. Камилла — та женщина, которую следует спросить. — Она пожимает плечами. — Ты можешь ненавидеть то, что делает ее семья, но она единственный человек, которого я знаю, у которого есть средства, чтобы сделать так, чтобы ты исчезла, и твоя семья не смогла тебя отследить. — Она хмурит брови. — Но ты собираешься подождать до конца учебного года, верно?
Я киваю в ответ, зная, что сэкономленных денег более чем достаточно, чтобы оплатить обучение в колледже и стать ветеринаром, но не я учла, что придется нести большие расходы, если кто-то со стороны поможет мне сбежать от родителей. К тому времени, как я закончу здесь учебу, у меня будет достаточно денег и на то, и на другое.
Хотя мои родители никогда особо не заботились обо мне, они всегда давали мне деньги, и много.
— Как ты думаешь, сколько это будет стоить? — Я спрашиваю Наталью.
Она приподнимает бровь.
— Я уверена, что для подруги Камилла сделает это как одолжение, если только сможет убедить своего отца. — Она пожимает плечами. — Если нет, то она не возьмет много.
Из меня вырывается ранее сдерживаемое дыхание, и я размышляю, хватит ли моего нового плана, чтобы вырваться из их лап.
— Как ты думаешь, мне нужно будет покинуть страну?
Наталья хватает меня за руку и сжимает.
— Не беспокойся об этом прямо сейчас. Я бы сказала, что вполне возможно, потому что твои родители имеют большое влияние, и я не знаю, насколько легко исчезнуть от них в Америке, но мы разберемся с этим, когда до этого дойдет. — Она улыбается. — И, конечно же, я, Адрианна и Камилла навестим тебя независимо от того, где ты окажешься.
Я смеюсь над этим.
— Я думала, что меня невозможно будет отследить?
Наталья закатывает глаза.
— Не для твоих друзей.
На мой взгляд, это лишает смысла весь план, ведь если люди из школы будут знать, где я, тогда это означает, что мои родители могут попытаться извлечь эту информацию. Хотя Камилла, Адрианна и Наталья все из одинаково влиятельных криминальных семей, и я сомневаюсь, что они смогут их допросить.
— Однако ты уверена в этом, Ева? — Спрашивает Наталья.
Я киваю в ответ.
— Я была уверена в этом столько, сколько как себя помню. — Я тяжело вздыхаю, проводя рукой по кончикам своих волос. — Я не создана для той жизни, которую хотят для меня мои родители.
Она качает головой. — Мало кто создан.
Я поднимаю бровь. — А как насчет тебя?
— Я чувствую долг перед своей семьей и братом. — Она пожимает плечами. — Смогу ли я оправдать ожидания, еще предстоит выяснить. Я блестящая ученица, но ничего не применяла на практике. — Ее брови хмурятся. — Я не думаю, что мне нужно беспокоиться о том, чтобы занять это место надолго. В конце концов, моему брату всего тридцать один год.
— Это слишком молодо для того, чтобы быть главой Братвы.
— Ему был двадцать один год, когда умер наш отец.
— И с тех пор он главный? — Я спрашиваю.
Наталья кивает с печалью в глазах.
— Это заставило его быстро повзрослеть. Немногие люди в возрасте двадцати одного года несут такую большую ответственность. — Она вздыхает. — Мне всегда было жаль Михаила. Его жизнь ему не принадлежит.
— Разве у него в любом случае не будет наследника? — Спрашиваю её. — Кто-то, кто мог бы взять на себя управление?
— Я всегда ему это говорила, но он твердо решил, что брак и дети — это не то, чего он хочет. — Она улыбается, но улыбка не достигает ее глаз. — Хотя я надеюсь, что он найдет девушку, которая сделает его счастливым. Он заслуживает немного счастья в своей жизни.
Мне трудно думать, что такие люди, как ее брат или мои родители, заслуживают чего-либо, кроме страданий. Они ежедневно причиняют боль, убивают и калечат, так как же такие люди могут чего-то заслуживать? Они преступники.
Вместо того, чтобы выразить свое отвращение, я киваю в ответ. Наталья, может быть, и хороший друг, но я знаю, что мы никогда не будем смотреть на мир одинаково. Я благодарна ей за то, что она понимает, почему я хочу уйти, и готова мне помочь. Это больше, чем у меня когда-либо было.