Оак
Я не очень опытный кулинар, но люди часто делают комплименты по поводу моей лазаньи, поэтому я приготовил её для Евы, а также большую порцию сырного чесночного хлеба.
Просто безумие, что я нервничаю.
Это первый раз, когда я буду проводить время с Евой не в учебной обстановке или не трахая ее, даже если и хочу, чтобы вечер закончилась именно этим. Мне нужно узнать о ней больше, узнать, хочет ли она уничтожить своих родителей так же сильно, как я.
Совершенно ясно, что я не могу держать свои руки при себе, когда дело касается ее. Вместо того чтобы бороться с этим, пришло время выяснить, можем ли мы стать партнерами по преступлению и завершить мой путь возмездия, с ней на моей стороне.
Единственная проблема в том, что это означает, что мне нужно раскрыть свои истинные намерения в отношении нее. Еще не зная Еву, я планировал уничтожить её вместе с ее семьей. Это не та тема, которую я хотел бы затрагивать сегодня вечером, но во время совместного двухнедельного отпуска мне придется признаться.
Я бросаю взгляд на часы и замечаю, что уже четверть восьмого. У меня сжимается челюсть. Либо Ева просто опаздывает, либо ее поймали, когда она пыталась улизнуть из школы. Учитывая, что она часто опаздывала на урок дисциплины, я предполагаю первое.
Раздается тихий стук в дверь, и напряжение охватывает мое тело. Руки дрожат, когда я тянусь к дверной ручке. Я делаю глубокий вдох, чтобы успокоить свои нервы, но это не срабатывает.
Открываю дверь, и вот она, одетая в красивое струящееся бледно-голубое платье, заканчивающееся чуть ниже колен.
— Ты выглядишь сногсшибательно, — говорю я, прежде чем она успевает заговорить.
Я оглядываю окрестности, убеждаясь, что поблизости никого нет.
— Заходи. — Отступаю в сторону и позволяю ей проскользнуть мимо меня.
— Что бы ты ни готовил, пахнет потрясающе, — говорит Ева и улыбается, глядя на меня.
Я сжимаю челюсть, когда в голову приходит глупая, мимолетная мысль.
Я мог бы привыкнуть к этому.
— Я готовлю лазанью. — Киваю головой в сторону дивана. — Присаживайся. Что ты будешь пить?
Она слегка наклоняет голову.
— То же самое, что и ты.
Я поднимаю бровь.
— Не уверен, что тебе понравится скотч. — Я подхожу к холодильнику и достаю бутылку белого вина. — Как насчет шардоне?
Ева улыбается, а затем кивает.
— Звучит здорово.
Я не должен предлагать несовершеннолетней ученице выпить, но тогда и мне не следовало бы держать ее здесь, в своем коттедже. С Евой я делаю все, что мне не положено делать. Я наливаю большой бокал и подношу ей, ставя на кофейный столик.
— Еда в духовке. Присоединюсь к тебе через минуту, — говорю я, и отправляюсь за бокалом скотча.
Когда возвращаюсь из кабинета, где храню виски, Ева стоит у книжного шкафа в гостиной, ее пальцы нежно перебирают корешки книг первого издания. Она вздрагивает, услышав меня за спиной.
— Я не слышала, как ты вернулся, — говорит она, выглядя немного смущенно. — У тебя много старинных книг.
Я улыбаюсь и киваю.
— Да, я коллекционирую их. — Мои брови хмурятся. — Делаю это с юных лет.
Она подносит бокал к губам и делает маленький глоток, прежде чем вернуться на диван.
— Ты любишь читать?
Я иду за ней, изо всех сил стараясь отогнать с переднего плана моего разума мысленную картинку, где она стоит на коленях с моим членом во рту.
— Да, но не так сильно, как мне нравится собирать редкие книги. — Бросаю взгляд на одну из картин на стене. — И картины тоже. — Я наклоняю свой бокал в ту сторону, и глаза Евы расширяются.
— Это оригинал? — Спрашивает она, таращась на картину Ван Гога "Звездная ночь".
Я киваю и подношу бокал к губам, залпом выпивая виски. — Да, хотя музей современного искусства считает, что оригинал у них.
Она приподнимает бровь.
— Не думаю, что хочу знать, как к тебе попала эта картина.
Я смеюсь. — Не думаю.
Она улыбается, поднося бокал вина к губам и делая глоток.
— Где твои картины?
Я скриплю зубами, вспоминая, что говорил ей о том, что люблю рисовать. Никто никогда не видел моих картин, и мысль о том, чтобы показать их Еве, вызывает у меня такое беспокойство, какого я никогда раньше не испытывал.
— Спрятаны где-то на чердаке, — говорю, махнув рукой.
Она хмурит брови.
— Почему? Я бы хотела их увидеть.
Я двигаюсь к ней и сажусь рядом на диван.
— Я никогда никому их не показывал.
— Ох, — говорит она, переплетая пальцы на коленях. — Возможно, ты сможешь нарисовать меня сейчас, раз уж ты уже видел меня обнаженной.
Я стону, качая головой.
— Шанс, что я когда-нибудь закончу эту картину, был бы ничтожно мал.
Я ставлю свой бокал на кофейный столик, убираю ее струящиеся золотистые волосы с шеи и прижимаюсь губами к ее коже.
— Я бы не смог удержаться от того, чтобы трахнуть тебя.
Ева хихикает, качая головой.
— Ты мог бы попробовать.
Я вижу, что ей не терпится, чтобы я ее нарисовал, но знаю, что из этого ничего не выйдет. Вместо этого меняю тему.
— Скажи мне, Ева. Ты знаешь мою страсть. А какая тебя?
— Животные, — говорит она.
Я хмурю брови.
— Так вот почему ты хочешь стать ветеринаром? — Я провожу рукой по затылку. — Но что заставляет тебя так страстно любить животных?
— Забота о них приносит мне радость. — Она широко улыбается и лезет в карман, вытаскивая телефон. — Там, где мы живем, в Атланте, рядом с нами находится лесной заповедник. — Она пролистывает фотографии, на которых в основном изображены животные. — Эти две белки были ранены, и я выходила их. — Ева гордо улыбается, протягивая мне телефон. — В мире нет лучшего чувства, чем помогать тем, кому повезло меньше, чем тебе.
Я тяжело сглатываю, в горле образуется комок. Ева права, и все же я поступаю с точностью до наоборот. Без сомнения, слух об убийстве Хенли распространился по школе. Это поведение, которому я способствую.
— Уверен, что так и есть, но мне это чувство незнакомо.
Я встаю и иду на кухню, беру бутылку скотча и наливаю еще одну большую порцию.
— К сожалению, моя работа не приносит ничего хорошего.
Ева наклоняет голову, наблюдая за мной.
— Не знаю, правда ли это. Ты даешь этим людям место, к которому они принадлежат, и учишь их дисциплине, даже если они выходят в мир и совершают плохие поступки. Это не твоя вина.
— Разве не так? — Спрашиваю я, мой голос звучит резче, чем я намеревался.
Однако Ева не съеживается. Вместо этого она качает головой.
— Нет, кто-то должен их учить. Возможно, студенты, которые пройдут через это место, не будут такими жестокими, как те, кто этого не сделал.
Я поднимаю бровь.
— Ты не слышала, что случилось сегодня с Хенли Андерсоном?
Она недоуменно хмурится, и качает головой.
— Я даже не знаю, кто это.
— Этим утром, когда я выходил из класса. — Я провожу рукой по волосам, когда перед моим мысленным взором вспыхивают ужасающие образы, — Другой парень жестоко убил Хенли Андерсона.
Ева задыхается, качая головой.
— Ты серьезно?
— Удивительно, что ты не слышала, как сплетни распространяются по школе. — Я возвращаюсь к ней и сажусь на диван. — Он был заложником войны, в которой участвовал его отец. — Я встречаюсь с широко раскрытыми глазами Евы. — Не заблуждайся. Это место такое же темное, поганое и жестокое как и мир, к которому они принадлежат за пределами этой территории.
Ева ставит свой бокал с вином на журнальный столик и берет мои руки, сжимая их.
— Зачем ты занимаешься этим, если это делает тебя несчастным?
— Занимаюсь чем? — Я спрашиваю.
— Руководишь этой школой.
Когда я смотрю в ее глаза, у меня сводит живот. Я не могу дать ответ на этот вопрос, пока не буду уверен, что могу доверять Еве.
— Я не знаю, — говорю я, отнимая свои руки от её.
Это безумие, как хорошо она меня знает. Неужели меня так легко прочитать?
— Мне нужно проверить, что там с едой.
Я оглядываюсь на Еву и вижу, что она смотрит на меня с разочарованием в глазах. Дело в том, что она пока не может знать правду. Нет, пока я не определю, насколько далеко простирается ее ненависть к родителям.
— Всё готово, — говорю я, улыбаясь. — Присаживайся за стол.
Она делает, как я говорю, встает и садится на стул рядом со мной.
— Здесь нормально?
— Идеально, — говорю я, ставя блюдо с лазаньей на противень в центре. — Минутку. Нельзя забывать про чесночный хлеб.
Её желудок урчит. — Всё пахнет очень вкусно.
Вернувшись к столу, я подаю ей хорошую порцию, а затем беру себе.
— Налетай, — говорю я.
Она так и делает, издавая тихие постанывающие звуки во время еды.
— Вау, эта лазанья потрясающая. В чем твой секрет?
— Итальянская кровь, — говорю, посмеиваясь.
Она хмурит брови.
— Правда? Оакли Бирн звучит не совсем по-итальянски.
Мое сердце сильно бьется, когда я понимаю, что только что совершил первую жизненно важную ошибку. Никто не знает о моем итальянском происхождении, даже двое моих лучших друзей. До того как я поселился в Атланте, жизнь, которую я оставил, была давно и глубоко похоронена.
— Да, по материнской линий. Наполовину итальянец, — лгу я.
— О, ясно. — Она кивает. — Это ее рецепт?
— Рецепт ее матери. Моей бабушки.
— Они живут здесь, в Мэне? — Спрашивает Ева.
Я тяжело сглатываю, качая головой.
— Нет, моя семья мертва.
По крайней мере, для меня. Я не знаю, что стало с семьей, которую я так давно бросил. Часть меня скучает по моим брату с сестрой, и родителям, но чаще всего я благодарен, что избежал тирании мира, в котором родился.
— Мне так жаль, Оак, — говорит Ева, накрывая мою руку своей. — Я не хотела…
— Это пустяки, — говорю я, пренебрежительно махнув рукой. — Ешь.
Ева делает, как ей сказано, набрасываясь на еду и издавая маленькие довольные звуки, от которых мой член становится твердым, а сердце замирает. Мы едим в дружеском молчании, пока не остается половина лазаньи и последний кусок чесночного хлеба.
Ева откидывается на спинку стула и кладет руку на живот.
— Я слишком много съела.
Я приподнимаю бровь.
— Значит ли это, что у тебя нет места для десерта?
Ева выпрямляется и улыбается.
— У меня всегда есть место для десерта.
Я смеюсь, потому что использую ту же фразу.
— Хорошо, потому что это вкусно.
Я встаю и направляюсь на кухню, чтобы взять пирог, который испек заранее.
— Пекановый пирог.
— Мой любимый. Ты знаешь, что он очень популярен в Джорджии? — Ева практически визжит.
Я точно знаю это, поэтому и сделал его для нее.
— Возможно, — говорю я, ухмыляясь.
Она наклоняет голову.
— Вы пытались произвести на меня впечатление, сэр?
Ее голос становится немного кокетливым, заставляя меня полностью забыть о пироге в руках.
— Может быть, — говорю я, ставя блюдо в центр стола и разрезая на щедрые куски. Сначала подаю порцию Еве, а потом беру себе.
Она пробует пирог, и ее глаза закрываются, когда она стонет.
— Ты чертовски хорошо готовишь.
Я со смехом качаю головой.
— Не совсем. Я более или менее исчерпал все свои навыки сегодня вечером.
Ева пристально смотрит на меня.
— Трудно поверить. — Она улыбается. — Все это так вкусно.
Я тяжело сглатываю, ненавидя ощущение трепета, которое испытываю внутри, когда она улыбается мне. Как будто мой мир каждый раз переворачивается с ног на голову. Игнорируя ее комплименты по поводу моей еды, я молча доедаю остаток пирога, зная, что могу сказать что-то, о чем потом пожалею.
Я знаю, что боюсь того, что означают мои чувства к Еве, и если я чувствую себя так после одного ужина, то две недели вместе на Рождество будут еще более трудными.
— О чем ты думаешь? — Спрашивает Ева, наблюдая за мной, пока отправляет в рот последний кусочек пирога.
Я поднимаю бровь.
— О том, что не могу дождаться, когда ты окажешься в моей постели, — лгу я.
Ее карие глаза вспыхивают жаром, от чего мой член становится твердым, и я устраиваюсь поудобнее под столом.
— Правда, сэр? — Она опускает ложку в миску и встает, подходя к моей стороне стола. Нежно кладет руки мне на плечи и разминает на них узлы. — Я тоже не могу дождаться, — бормочет она.
Я рычу и хватаю ее за руку, дергая к себе на колени.
Ева ахает, когда я располагаю ее спиной ко мне, позволяя ей почувствовать тяжелое давление моего члена между нами.
— Оак, — стонет она, выгибая спину.
— Возможно, я трахну тебя прямо здесь, в этой позе, — бормочу, позволяя своему языку пробежаться по раковине ее уха. — Возможно, я трахну тебя во всех местах в коттедже, кроме кровати.
Ева вздрагивает, ее голова запрокидывается к моему горлу.
— Тебе бы этого хотелось?
Ева выгибает спину в ответ.
— Очень, сэр.
Я задираю юбку на платье, чтобы обнаружить ее абсолютно голой, после чего быстро освобождаю член из трусов и штанов.
Ева стонет в тот момент, когда головка моего члена дразнит ее вход.
— Трахни меня, сэр, пожалуйста.
Я прижимаю головку к мокрому входу, прежде чем одним быстрым движением насадить ее на свой член.
Звук, который срывается с прекрасных губ Евы, — это звук неподдельного удовольствия с того момента, когда я оказываюсь внутри нее. Я с силой хватаю ее за бедра и двигаю вверх-вниз, насаживая снова и снова на свой член. Моя хватка на ее бедрах жесткая, и я знаю, что это оставит ей синяки, но больная часть меня хочет оставить свой след на ее коже, заклеймить ее, чтобы ни один другой мужчина никогда не прикоснулся к тому, что принадлежит мне.
Я толкаю ее вперед, заставляя наклониться над столом и выгнуть спину, открывая мне дразнящий вид на идеальную маленькую попку, когда я раздвигаю ее ягодицы.
— Такая красивая задница, — стону я, все еще поднимая ее вверх и вниз по своему члену. — Не могу дождаться, чтобы трахнуть ее, — рычу я.
Ева напрягается, прежде чем тихо скулит.
— Он ни за что не влезет, — протестует она.
— Я бы сделал так, чтобы он поместился, — стону, наблюдая, как ее киска поглощает мой член снова и снова. — Мне нравится смотреть, как мой член исчезает внутри тебя.
Я шлепаю ее по ягодицам, заставляя ее стонать.
— Оак, я думаю, я собираюсь…
Я держу ее неподвижно, еще не готовый к тому, чтобы она кончила.
— Слишком рано, малышка. Если я позволю тебе уже кончить, ты не сможешь справиться с тем, сколько раз я собираюсь трахнуть тебя сегодня вечером.
Я протягиваю руку и обхватываю ладонями ее груди, нежно играя с ее сосками.
— Я собираюсь трахать тебя всю ночь напролет, — шепчу я ей на ухо, прижимая спиной к себе. — Ты понимаешь?
Ева кивает в ответ.
— Да, сэр.
Она извивается у меня на коленях, ища трения о свой клитор.
Я удерживаю ее неподвижно, перемещая пальцы к клитору и массируя пучок нервов.
— Если ты пока не хочешь, чтобы я кончала, ты не помогаешь, — предупреждает она.
— К сожалению, я разрываюсь, — говорю я, поглаживая пальцами ее клитор. — Мне нравится чувствовать, как эта пизда кончает по всему моему члену, и все же я знаю, что если я позволю тебе кончить прямо сейчас, ты будешь так измотана к тому времени, когда я закончу с тобой.
Ева хнычет, выгибая спину и пытаясь двигаться вверх и вниз по моему члену.
Я стойко держусь, сохраняя контроль над ситуацией.
— Позволь мне кончить. Мне все равно, насколько я устану, когда ты закончишь со мной, пожалуйста, — умоляет Ева.
— Я ни в чем не могу тебе отказать, малышка. — Я ускоряю ласку своих пальцев по ее клитору. — Скачи на мне, пока не взорвешься, — приказываю.
Она стонет и двигает бедрами, насаживаясь на мой член неистовыми движениями. Другой свободной рукой я поочередно играю с ее набухшими сосками, заставляя ее стонать, когда она доводит себя до предела, используя меня для своего удовольствия.
— Блядь! О, да, Оак! — кричит она так чертовски громко, что я благодарен, что рядом нет соседей.
Горячая киска Евы обхватывает мой ствол, пропитывая меня своим соком. Ее мышцы трепещут вокруг толстой, пульсирующей эрекции, похороненной внутри нее, подводя меня к всё ближе к краю.
Я снимаю ее со своего члена и хватаю за ягодицы, помещая свой блестящий член между ними и используя упругую попку, чтобы натирать член, вверх и вниз.
— Что ты делаешь?
Я шлепаю ее по заднице, наслаждаясь тем, как кожа краснеет под моим ударом.
— Если я не могу трахнуть эту маленькую тугую попку прямо сейчас, я буду тереться об нее.
Ева стонет, придвигая свою задницу ближе.
— Я хочу, чтобы ты снова был внутри меня, — скулит она.
Я протягиваю руку и хватаю ее за горло, мягко сжимая.
— Такая жадная девочка, — мурлыкаю я, вылизывая дорожку сбоку от ее шеи. — Я буду внутри тебя всю гребаную ночь.
Ева вздрагивает, когда я поднимаю ее со своих колен и несу на руках, укладывая на спину на диван.
— Раздвинь для меня бедра и держи руки над головой, — инструктирую я.
Она делает, как я говорю, и я опускаюсь между ее бедер, раздвигая их шире своим коленом.
— Сегодняшний вечер только начался, — говорю я, прежде чем погрузиться в нее одним быстрым толчком.
К тому времени, когда я закончу с ней, будет чудом, если она сможет ходить прямо.