Оак
Нередко я звоню родителям новых учеников в первое же утро, чтобы сообщить о происшествии, но не понимаю, почему должен это делать для Евы.
Я предупредил ее, чтобы она не открывала дверь, но она проигнорировала мое предупреждение. Проведя рукой по волосам, беру телефон со своего стола и набираю номер Джейми Кармайкла. Я сжимаю пластик так сильно, что удивляюсь, как он не трескается пополам.
Раздается гудок, и через несколько мгновений он отвечает.
— Алло.
Я бы узнал его голос где угодно.
— Мистер Кармайкл. — Я прочищаю горло. — Это директор Бирн из Академии Синдиката.
Он вздыхает. — О, ради Бога. Что она натворила на этот раз?
Я сжимаю свободный кулак, подавляя рычание, которое пытается вырваться на свободу. Ева совсем не похожа на других студентов — она невинна, учитывая, что является дочерью двух самых ужасных людей, которых я когда-либо встречал.
— Несколько девушек напали на Еву в ее комнате. В данный момент она находится в больнице, поскольку получила ножевое ранение левой ноги, перелом ребра и несколько поверхностных ушибов. — Я на мгновение замолкаю. — Я должен информировать вас обо всех инцидентах, которые происходят в кампусе.
Джейми Кармайкл щелкает языком.
— Отлично. Надеюсь, это заставит ее постоять за себя в будущем.
Постоять за себя?
Я сжимаю челюсть, так как знаю, что слова, которые хочу сказать, разозлят его.
Для девушки, которая настаивает на том, что не хочет иметь ничего общего с миром, в котором родилась, она неплохо справилась с тремя самыми жестокими девчонками в школе. Ева отбивалась, но они превосходили ее числом трое на одну. Не говоря уже о том, что зачинщицы ввязались в драку с ножом, склонив чашу весов в свою пользу.
Я не удивлен, что реакция ее отца такая бесчувственная. Оба супруга заслуживают того, чтобы гнить в аду.
— Действительно. Это был исключительно звонок вежливости, — выдавливаю я, изо всех сил пытаясь сдержать ярость, поднимающуюся на поверхность.
Он вздыхает. — Не сообщай мне в следующий раз, когда Ева будет ранена. — На несколько мгновений наступает тишина. — Я жду от тебя вестей только в том случае, если она будет мертва, и тогда я сам убью тебя.
Он бросает трубку, разжигая огонь, бушующий внутри меня.
Когда я планировал свою месть, она выглядела по-другому. Вместо желания мучить и причинять вред их дочери, я не могу не пожалеть ее. Я швыряю телефон и массирую виски.
Хватаю со стола пресс-папье и бросаю его через всю комнату. Он ударяется о стенку и разлетается на осколки. Все идет не так, как я планировал. Ева Кармайкл должна была быть похожа на своих эгоистичных родителей, и все же мне трудно увидеть в ней что-то иное, чем жертву их умышленного пренебрежения.
Я беру бутылку скотча со своего стола и наливаю себе стакан, наслаждаясь тем, как он обжигает мое горло. Для учителя необычно пить на рабочем месте, тем более что через час у меня занятия, но мне насрать.
Ева преследует меня с тех пор, как я увидел ее, по совершенно неправильным причинам. Она сильная и знает, чего хочет. Ее решимость стать ветеринаром очаровательно невинна и восхитительно храбра, даже если она наивно верит, что когда-нибудь сможет оторваться от родителей. Они выследят ее, если она попытается сбежать.
Звонит офисный телефон, и я вижу по определителю номера, что это из больницы.
— Алло, говорит Оакли Бирн.
— Мистер Бирн, это доктор Кенворд. — Наступает короткое молчание. — Я звоню по поводу Евы Кармайкл.
— Да.
Я тяжело сглатываю, вспоминая, как ее широко раскрытые карие глаза следили за мной, когда я оставлял ее одну в больнице. Часть меня чувствовала себя виноватой, что абсурдно. Я не мог провести с ней ночь в больнице.
Он вздыхает.
— Ножевое ранение не затронуло крупных артерий, но мы не можем точно сказать, повреждены ли нервы.
Я скрежещу зубами. Еве досталось от трех девчонок больше, чем остальным, и я думаю, это потому, что она давала им отпор.
— Как долго она должна находиться в больнице?
— Ей нужен отдых, но мы бы предпочли оставить ее у себя на несколько дней, чтобы быть уверенными, — предлагает он.
— Разве медсестра не может присмотреть за ней здесь? — Спрашиваю я, не желая, чтобы она оставалась вдали от академии дольше, чем она уже есть.
На несколько минут воцаряется тишина.
— Как Вам угодно, при условии, что ваша медсестра достаточно уверена в себе, чтобы обработать ножевое ранение.
Элейн Джаспер — наша постоянная медсестра, и она имела дело со многими ужасными травмами. Ножевые ранения — ее специализация в этой школе.
Раны Евы были серьезными, но ничего такого, с чем она не смогла бы справиться. Поскольку вчера у Элейн был выходной, мне ничего не оставалось, как отвезти ее в местную больницу.
— Я уточню у нее и дам Вам знать позже.
Не хочу вызывать у него подозрений по поводу того, что происходит в этой школе.
Он прочищает горло.
— Правильно ли я понимаю, что это был несчастный случай?
В его тоне слышится подозрение, вот почему мы не пользуемся услугами больниц.
— Да, Ева упала на кухне с ножом и порезала себя, — невозмутимо уверяю его, в моем тоне нет неуверенности.
— В будущем мы будем более внимательно относиться к тому, кто может входить на кухню.
— Безусловно. — Между нами несколько мгновений тишины. — Что ж, я буду ждать решения вашей медсестры. — Он отменяет звонок.
Я тяжело вздыхаю и закрываю глаза, потирая виски. Было бы намного проще, если бы брат Евы, Карл, оставался моей целью.
Что касается ее брата, то яблоко от яблони недалеко упало. Он был точно такой же, как его родители, но я с трудом добился, чтобы тот поступил в академию. Его отец хотел, чтобы он с раннего возраста был глубоко вовлечен в семейный бизнес, и все мои усилия были тщетны. Вскоре после моей последней попытки уговорить его присоединиться, я узнал о его смерти и понял, что должен направить свои усилия на их дочь.
Ева Кармайкл.
Невинный цветок на поле, заросшем темным ядовитым плющом. Непонятно, как она осталась, казалось бы, нетронутой тьмой, но это усложняет ее использование.
Под невинным фасадом должен скрываться тот же безжалостный эгоизм, который воплощают в себе ее родители, и я его раскопаю. Я не верю, что она так идеальна, как кажется на первый взгляд, и я намерен разорвать ее на части и раскрыть правду, прежде чем погубить ее никчемную семью вместе с ней.

Сердце сильно колотится о грудную клетку, когда я направляюсь в больничную палату Евы. Перспектива встречи с ней оказывает на меня нежелательное воздействие. Когда я добираюсь до комнаты и заглядываю в окно, то чувствую, как у меня сжимается желудок.
Ева сидит в постели, выпрямившись, и читает книгу по ветеринарии. Большинство девушек целыми днями просиживали бы в телефонах, листая отупляющие социальные сети. В одном я отдам ей должное: она предана своим мечтам.
Ненавижу, что мое восхищение ею растет, особенно когда это восхищение работает против меня. Она станет сопутствующим ущербом в моей жажде мести, но было бы проще, если бы ее было легко невзлюбить.
Я делаю глубокий вдох и вхожу через открытую дверь в палату. Сначала она меня не замечает.
— Ты возвращаешься со мной, Ева, — объявляю я, скрещивая руки на груди.
Она поднимает голову, и её красивые ореховые глаза расширяются.
— О, я думала, что должна остаться здесь на несколько дней, сэр.
Я сжимаю челюсть, чувствуя, как желание сильнее овладевает мной при употреблении этого чертового слова.
— Почему ты называешь меня ”сэр", Ева?
Она хмурит брови. — Так я всегда называла своих учителей. — Ева пожимает плечами. — Наверное, на юге это естественно.
Она не извиняется за это и не спрашивает, следует ли ей прекратить. В глубине души я не хочу, чтобы она это делала.
— Понимаю. — Я держу руки скрещенными на груди. — Сегодня в академию вернулась медсестра Джаспер, и она позаботится о тебе в изоляторе.
В ее глазах мелькает страх, а горло сжимается, когда она сглатывает. Понятно, что после случившегося Ева опасается возвращаться в школу.
— Не волнуйся. Эти студентки больше и близко к тебе не подойдут, — уверяю я ее, подходя ближе к кровати. — Я гарантирую это.
Я замечаю смесь любопытства и облегчения на ее лице.
— Как Вы можете быть уверены в этом?
Я сажусь на стул рядом, сжимая кулаки, чтобы удержать себя от прикосновения к ней.
— Профессор Ниткин наказал их. Они не посмеют тронуть тебя снова.
Ее нежное горлышко подрагивает, когда она снова сглатывает.
— Понятно.
Между нами повисает напряженная тишина, пока мы оба смотрим друг на друга, в воздухе потрескивает электричество.
Она хмурит брови.
— Вы рассказали моим родителям? — её голос звучит неуверенно.
Я не могу понять, почему чувствую вину за свой ответ.
— Я говорил с твоим отцом. Он велел мне не рассказывать ему о возможным будущих травмах.
Вспышка печали появляется в ее потрясающих глазах, но мгновенно исчезает, когда она стискивает челюсти.
— Конечно, он сказал это. — Она смотрит на свои руки, лежащие на кровати, сжимая пальцы.
Трудно не пожалеть ее, а это осложнение, которое мне не нужно. Наследница клана Кармайклов — полная противоположность людям, которые причинили мне зло пять лет назад, но это может быть прикрытием. Я не готов поверить, что ее не коснулась тьма, в которой она выросла.
— Ты готова уходить? — спрашиваю.
Ее губы поджимаются, и она прищуривается, глядя на меня.
— Как только я оденусь… Хотя понадобится медсестра, чтобы помочь мне надеть брюки.
Я тяжело сглатываю при упоминании о том, что ей нужно одеться, а это значит, что под тонким больничным халатом она практически голая.
— Я поищу кого-нибудь.
— Спасибо, — отвечает она, возвращая свое внимание к книге.
Я выхожу из палаты и ищу медсестру, но никого не вижу. За стойкой регистрации сидит молодая женщина, и я подхожу к ней.
— Извините, здесь есть медсестра, которая помогла бы моей ученице одеться?
Она хмурится, когда смотрит на меня.
— Они все заняты. Произошла ужасная дорожная авария, и весь персонал помогает в отделении неотложной помощи.
Я сжимаю челюсть.
— Вы можете помочь? — спрашиваю её.
Она качает головой.
— Мне не разрешается оставлять стол без присмотра. У нас здесь много конфиденциальных файлов.
Я тяжело вздыхаю, потирая переносицу.
— Хорошо. — отвечаю и ухожу, возвращаясь обратно в палату.
Ева лежит на кровати с закрытыми глазами, прижав запястье ко лбу. Я стискиваю зубы при мысли о том, что мне придется помогать ей одеваться. У меня нет выбора.
Я прочищаю горло, когда захожу внутрь, заставляя ее подпрыгнуть.
Она сдвигает брови.
— Медсестры нет?
Блядь.
— Произошла неприятная авария, и в настоящее время нет свободного персонала.
На ее лице появляется неподдельное беспокойство.
— Надеюсь, никто не пострадал слишком сильно.
Она без посторонней помощи перебирается на край кровати и, морщась, свешивает ноги.
— Я разберусь с этим сама, сэр.
Она выжидающе смотрит на меня. Когда я не двигаюсь, она откашливается.
— Не могли бы Вы остаться снаружи?
Я качаю головой.
— Ты не можешь одеться сама. — Мои челюсти сжимаются. — Я помогу.
Ее глаза расширяются, а щеки становятся ярко-красными.
— В — в этом нет необходимости, сэр.
— Ты не можешь одеваться в таком состоянии. — Я беру ее сумку. — У тебя есть что-нибудь, что не будет давить на рану?
Я чувствую, как мое сердце стучит у меня в ушах при мысли о том, чтобы помочь ей одеться.
Ева все еще выглядит шокированной, когда качает головой.
— Я не уверена. Может быть, юбка, но сейчас холодно, не так ли?
Юбка не должна быть слишком сложной задачей. Я киваю в ответ.
— Да, но в машине есть отопление, и мы доставим тебя прямиком в лазарет. — Я открываю сумку, нахожу юбку и беру блузку и джемпер. — Это подходит? — спрашиваю я.
Она краснеет еще больше, когда кивает.
— Да, но также мне нужно нижнее белье, сэр.
Блядь. Ева говорит мне, что она совершенно голая под больничным халатом.
— Конечно.
Я роюсь в сумке и нахожу черный кружевной лифчик и черные стринги в тон, от которых мой член твердеет в штанах. Я крепко сжимаю ткань в руках, представляя ее именно в этом, невинно смотрящую на меня, пока я целую каждый дюйм ее нежной кожи.
Что, черт возьми, со мной не так?
Эта ситуация не могла быть более неуместной.
Я прочищаю горло, кладу одежду на кровать и встаю рядом с ней.
— Ты можешь стоять?
Ева пожимает плечами.
— Я не пыталась без посторонней помощи.
Мое сердце бьется так сильно, что кажется, будто оно пытается пробить мою грудную клетку.
— Наверное, будет лучше, если ты останешься сидеть, — говорю я.
Она кивает в ответ.
— Да, сэр.
Ее щеки багровеют, когда она наблюдает за мной, а губы слегка приоткрываются, пока наши взгляды остаются прикованными друг к другу.
Я тяжело сглатываю и хватаю черные стринги, опускаясь перед ней на колени.
Из-за такой позиции невозможно не представить, как я прижимаюсь ртом к ее центру, заставляя ее выкрикивать мое имя. Я выбрасываю эти мысли из головы и для начала слегка приподнимаю ее раненую ногу.
Ева морщится, доказывая, что она не смогла бы справится со всем одна. Наклониться было бы достаточно сложно, особенно с ее ушибленными ребрами.
Я натягиваю ткань на ее левую лодыжку, затем на правую, прежде чем осторожно поднять трусики вверх по ее пышным бедрам. Мой член тверд и пульсирует от желания, когда пальцы скользят по ее нежной фарфоровой коже. Когда добираюсь ими до верха ее бедер, Ева хватает мои руки в свои, широко раскрыв глаза. Ее язык смачивает нижнюю губу.
— Думаю, что дальше смогу справиться с этим, сэр, — бормочет она.
Я сжимаю челюсть, жалея, что она остановила меня. Все, чего я хочу, — это провести пальцем по ее центру и почувствовать, какая она влажная. То, как она вздрагивает от моих прикосновений, является достаточным доказательством того, что она возбуждена. Добавьте к этому ее прерывистое дыхание, когда ее грудь яростно поднимается и опускается, и румянец на щеках. Я чувствую, что она, вероятно, промокла насквозь из-за меня.
Я прочищаю горло, пытаясь сосредоточиться.
— Конечно.
Убираю руки с ее трусиков и сжимаю кулаки по бокам, переключая свое внимание на юбку.
Ева морщится, извиваясь, чтобы надеть стринги. Они отличаются от розовых кружевных трусиков, которые были на ней в день приезда.
— Готова? — спрашиваю, держа юбку.
Она кивает, делая глубокий вдох.
— Да, сэр.
Я бы хотел, чтобы она не была такой чертовски вежливой прямо сейчас. Игнорируя набухший член, снова приседаю перед ней, и поднимаю ее левую ногу, продевая через нее юбку, затем поднимаю правую ногу и делаю то же самое.
Ева снова морщится, но я не могу сфокусироваться на этом. Все, на чем я могу сосредоточиться, — это не срывать стринги и юбку и не зарываться головой между ее полных бедер. Мои импульсы настолько первобытны, что кажется, будто они пытаются сжечь меня изнутри. Я на грани потери контроля.
На этот раз я позволяю своим пальцам скользить по ее коже сильнее, медленно поднимая ее юбку, желая чувствовать ее как можно дольше.
Она тихо ахает, когда мои пальцы намеренно скользят по внутренней стороне ее бедер. Ее широко раскрытые невинные глаза устремляются на меня, что приводит меня в чувство, и я отпускаю юбку. Она поправляет ее до конца, застегивая молнию сбоку.
— Ты сможешь справиться с этим отсюда? — говорю я, бросая взгляд на лифчик и блузку.
Она тяжело сглатывает.
— Я не думаю, что надену лифчик. У меня болят ребра.
Я киваю в ответ и хватаю бюстгальтер, запихивая его обратно в сумку. Я вижу очертания ее сосков под больничным халатом, который на ней надет. По крайней мере, свитер скроет их от моего взгляда.
— Тебе помочь с блузкой и свитером?
Часть меня хочет, чтобы она сказала "да". Мысль о том, чтобы увидеть ее красивые, сморщенные соски, сводит меня с ума от желания.
Она качает головой.
— Нет, сэр. Я справлюсь. Если Вы подождете снаружи, я крикну Вам, когда буду готова.
Я стою там, борясь с первобытным желанием взять эту девушку здесь и сейчас.
— Конечно. — Я поворачиваюсь и выхожу из комнаты, закрывая за собой дверь. Прислоняюсь к ней спиной, пощипывая переносицу.
Во что, черт возьми, я сейчас вляпался?
Ева Кармайкл — воплощение невинного искушения, и я не уверен, что смогу удержаться от того, чтобы не откусить кусочек запретного плода. Плода, который я намерен уничтожить вместе с ее семьей. Мое желание к ней — это осложнение, которое мне не нужно.