Джонни
Я был в ярости всю дорогу домой и едва мог сосредоточиться на ней.
К тому времени, как я подъехал к дому, все мое тело дрожало от разочарования.
Она ушла от меня.
Я позвал ее, и она, черт возьми, ушла.
Я не привык, чтобы меня отвергали или игнорировали, и это не из-за того, что я был дерзким дерьмом.
Это правда.
Прикасаться к ней — ошибка. Я не мог позволить себе сделать это снова.
Ей пятнадцать лет. Что, черт возьми, со мной не так?
Это достаточно плохо, когда все, что у нас было, это пара разговоров, но теперь, когда я провел два часа в машине с ней, я был потрясен. Когда она задавала свои вопросы, они были глубже, чем обычное дерьмо, о котором меня спрашивали.
Это меня смутило.
Я не мог прочитать ее мысли.
Я не мог понять, о чем она думает.
Она живет в одном из муниципальных поместий в городе, большом, пострадавшим от рейдов по борьбе с наркотиками и преследуемым полицией, и это тревожная мысль.
Как, черт возьми, такая, как она, взялась откуда-то вроде этого места?
Когда я заехал на свое обычное место за домом, мое настроение было мрачным, и я вышел из-под контроля. Заглушив двигатель, я несколько минут сидел, уставившись в лобовое стекло, пытаясь справиться с ужасным чувством отчаяния, бурлящим внутри меня. Склонив голову к рукам, я схватил пряди волос и просто потянул их.
Тем не менее, сегодня я получил ценный урок, и он заключался в том, чтобы никогда не спрашивать девушку, о чем она думает, если ты не готов принять огромный гребаный удар по самолюбию.
“ Я думаю, ты отрицаешь процесс своего исцеления, и я знаю, что тебе больно. Я думаю, ты играешь в опасную игру со своим телом. И я думаю, что если бы твои врачи знали, как тебе на самом деле больно, они бы ни за что не подписали контракт и не разрешили тебе играть.”
Её слова преследовали меня.
Вероятно, потому что она высказала обоснованную точку зрения.
Я чертовски ненавидел то, что она была права насчет моего тела.
Я был упрямым, вот почему так защищался, когда она раскрыла меня.
Тем не менее, Шэннон меня не знала. Она понятия не имела, под каким давлением я находился.
Никто не понимал.
И уж точно не она.
И я абсолютно точно не ходил с гребаной хромотой!
Иисус Христос!
Разозлившись на себя за то, что позволил девушке так много времени находиться в моих мыслях, я быстро переключился и попытался сосредоточиться на том, чтобы вообще ни о чем не думать.
Когда я достаточно успокоился, вылез из машины и захлопнул дверцу, но тут же пожалел об этом, когда услышал приближающиеся звуки. Автоматические сенсорные лампы во дворе были включены, что позволяло легко увидеть двух золотистых ретриверов, бегущих по лужайке ко мне, за которыми следовал гораздо более медленный и старый черный лабрадор.
— Извините, девочки, — крикнул я, раздражение рассеялось при виде них. — Не хотел вас будить.
Сунув ключи в карман, я почесал Бонни и Кекси, собак моей матери, за головы, прежде чем направиться прямиком к старому лабрадору.
Почти в пятнадцать лет волосы вокруг глаз, носа и подбородка Сьюки поседели. В последнее время она была менее подвижной и больше хромала. Но для меня она все еще была щенком и навсегда останется лучшим подарком на день рождение, который когда-либо мог получить трехлетний мальчик.
Сьюки заковыляла в мои объятия, а затем опустился на мою ногу, виляя хвостом так сильно, что ее спина начала дрожать.
— Привет, красавица. — Опустившись на колено, я обнял свою собаку. — Как поживает моя лучшая девочка?
Она наградила меня слюнявыми поцелуями в лицо и измученной из-за артрита попыткой дать мне лапу. Обхватив ее лицо руками, я почесал ее за ушами и прижался носом к ее мордочке.
— Я скучал по тебе, — да, скучал.
Боже, я любил эту собаку. Она была моим ребенком.
Мне все равно, что говорили парни или как сильно они оскорбляли меня из-за ее имени. Сьюки была моей девочкой, преданной до мозга костей, и я любил ее до чертиков.
Хорошо, что она не могла говорить, потому что старушка знала о моем дерьме больше, чем кто-либо другой на этой планете. Эти большие карие глаза, как у лани, всегда трогали меня, а маленькая белая бородка вокруг ее рта касалась струн моего сердца.
Я не понимал, как люди могут причинять вред каким-либо животным, но в особенности собакам.
Они слишком хороши для нас.
Люди не заслуживали любви и преданности, которую им дарили собаки.
Я любил собак.
Я доверял им.
Было что-то в том, как собака смотрела на тебя; им все равно, известный ты игрок в регби или бездомный на улице. Их заботило только то, как ты к ним относишься, и как только они избрали тебя своим человеком, у тебя появлялся верный друг на всю оставшуюся жизнь.
Я не думаю, что люди способны на такое сострадание и преданность.
Бонни и Кекс, расстроенные отсутствием внимания, которое они обычно получали, громко тосковали, прыгали и царапали мне спину. Если бы здесь не было так холодно, и у меня не было такой сильной боли, я бы пробежал с ними несколько кругов по газону, чтобы измотать их, но мне потребовались все силы, чтобы оставаться на ногах, поэтому я решил не делать этого.
Я нашел время, чтобы почесать всем троим живот, остановился, чтобы еще раз почесать Сьюки за ухом, прежде чем встать и направиться внутрь.
Чемодан у задней двери предупредил меня о том факте, что моя мама была дома. Если бы я не увидел его, то догадался бы об этом по безошибочно узнаваемому аромату тушеной говядины, разносящемуся в воздухе.
С моим желудком, урчащим в знак согласия, я проплыл через подсобное помещение, следуя за восхитительным запахом на кухню.
Я нахожу свою маму, стоящую у плиты.
Она стоит ко мне спиной и одета в один из тех брючных костюмов, в которых ходит на работу. Ее светлые волосы убраны с лица причудливой заколкой, и она выглядит по-домашнему.
При виде нее я почувствовал, как с моих плеч свалился груз.
Моя мать работала в какой-то модной консалтинговой фирме, базирующейся в Лондоне. Она постоянно была в разъездах по работе, и я скучал по ней последние три недели, пока ее не было.
До сих пор не осознал, насколько сильно.
— Привет, мам, — пробормотал я, давая знать о своем присутствии. — Как дела?
— Джонни! — Размахивая деревянной ложкой, зажатой в руке, мама лучезарно улыбнулась мне. — Ты дома. — Бросив ложку на стол, она вытерла руки о фартук, а затем направилась прямиком ко мне. — Иди сюда и позволь мне обнять тебя.
Я приблизился для быстрого объятия, которое превратилось в полное, тридцатисекундное объятие.
— Мам, — усмехнулся я, освобождаясь от ее мертвой хватки. — Я все еще здесь. Расслабься.
— Я так по тебе скучала. — Она неохотно отпустила меня и сделала шаг назад, окидывая меня тем странным материнским взглядом, который она всегда бросала на меня. — Господи, ты подрос на фут.
Я приподнял бровь.
— За три недели?
Мама ответила на мой сарказм хмурым взглядом.
— Не умничай.
— Я всегда умничаю. — я поцеловал ее в щеку, а затем обошел стороной, мой взгляд остановился на горшочке с тушеным мясом. — Я умираю с голоду.
— Ты что-нибудь ел?
— Конечно
— Как следует?
— Всегда.
— Как дела в школе?
— Это школа.
Она не спрашивала о регби. Это всегда были вопросы о таких вещах, как школа, мои друзья, моя домашняя работа, мой день и, Боже, храни меня, мои чувства.
Но никогда регби.
Не то чтобы маме наплевать на мою страсть. Она просто всегда считала своим долгом дать мне понять, что она заботится обо мне в первую очередь.
— А Джерард? — моя мама всегда называла Гибси по имени. — Как у него дела?
— Он так же, как и всегда, — ответил я, накладывая рагу в миску, прежде чем отправиться к кухонному островку. — Папа уже вернулся из Дублина?
Мой отец — адвокат, причем довольно плодовитый, и большую часть своего времени проводит, вращаясь между Корком и своей штаб-квартирой в Дублине. Все зависело от клиента, которого он защищал, и серьезности дела. Но в основном это выглядело так: чем серьезнее преступление, тем дольше поездка.
Рабочие обязательства и графики моих родителей означали, что я проводил много времени один, когда они путешествовали, и это мне нравилось.
До тех пор, пока мне не исполнилось четырнадцать, они приглашали нашу соседку, Мору Рейли, пожить у меня. Но в основном это было просто для того, чтобы она подвозила меня в школу и на тренировки. Я был достаточно взрослым, чтобы стать самостоятельным и достаточно самодостаточным.
Мора все еще заходила, когда моя мама уезжала по делам, но это было больше для уборки и приготовления еды.
После стольких лет такой жизни, не говоря уже о бесконечной свободе, я не думал, что справлюсь с тем, что они будут рядом со мной 24/7.
— Он вернется из Дублина не раньше середины марта, — ответила мама, присоединяясь ко мне. — Я прилетела в Дублин этим утром и пообедала с ним перед поездкой, — объяснила она, прежде чем сесть на стул напротив меня.
— Зачем ты это сделала? Что-то случилось? — спросил я между глотками тушеного мяса. — Ты могла бы остаться с ним на несколько дней.
— Почему ты так думаешь? — мама положила локти на стойку и улыбнулась. — Я хотела увидеть своего ребенка.
Я закатил глаза.
— Я не ребенок, мам.
— Ты мой малыш, — возразила она. — И ты всегда будешь. Мне все равно, если ты вырастешь до семи футов ростом. Ты все еще будешь моим маленьким Джонни.
Господи.
Что я мог сделать с этой женщиной?
Покачав головой, я отложил ложку в сторону и поднес тарелку ко рту, осушив последнюю каплю супа, прежде чем поставить посуду и удовлетворенно вздохнуть.
Никто не готовил так, как моя мама. Ни повара в академии, ни рестораны с едой на вынос в городе.
Женщина родила меня, и у нее была прямая линия к моему животу.
— Я вижу, твои манеры не улучшились, — съязвила мама, неодобрительно нахмурившись.
— Ничего не могу с собой поделать, мам, — ответил я, подмигнув. — Я растущий мальчик.
Через несколько секунд я двинулся с места, наполнил свою тарелку и просто встал около плиты, чтобы поесть.
Нет смысла садиться, когда у меня планы по очистке кастрюли.
— Как прошел твой осмотр на прошлой неделе? — спросила она. — Доктор Мерфи доволен тем, как идет твое восстановление?
Не знаю, потому что я не ходил…
Я буркнул пресный ответ, слишком занятый поглощением еды.
— А как насчет докторов в Академии? — она толкнула. — Они не были рады твоему возвращению так скоро?
Опять же, я хмыкнул в ответ, потому что обсуждение этого с моей матерью было обсуждением, без которого я мог бы обойтись сегодня вечером.
Если я совру, она увидит меня насквозь.
Если я скажу ей правду, она запаникует.
В любом случае, если дискуссия продолжится, моя мама начнет настаивать на том, чтобы увидеть мою травму — иначе: мой член и яйца.
И в любом случае, если дискуссия продолжится, я потеряю свое дерьмо и скажу ей «нет».
Тогда она слишком остро отреагирует, позвонит моему отцу и будет плакать о том, что я не показываю ей свои «интимные места» и что ему нужно вернуться домой, чтобы разобраться со мной, потому что я, вероятно, умираю от «гангрены пениса» или какой-то другой ужасной и чрезмерно драматичной болезни.
Отвлечение внимания и избегание темы были ключом к тому, чтобы мама не плакала, а я не травмировался.
— Рад, что ты дома, мам, но я собираюсь подняться в свою комнату и начать делать домашнее задание, — решил я сказать вместо этого. — Пятый год надирает мне задницу. Я на самом деле подумываю о том, чтобы нанять репетитора по ирландскому.
Я добавил эту последнюю часть для дополнительного эффекта. Мне ни для чего не нужны были репетиторы. Я не набирал меньше четверки ни на одном тесте или экзамене с третьего курса.
На самом деле, я мог бы быть тем, кто занимается репетиторством. Я чертовски уверен, что потратил достаточно времени, помогая парням на занятиях по бизнесу и бухгалтерскому учету.
Моя уловка сработала и отвлекла внимание матери от моих болезней и моего образования.
— О, милый, все в порядке, — быстро объявила она успокаивающим тоном. — Я горжусь тобой за то, что ты достаточно храбр, чтобы признать, что у тебя есть проблемы. Я сделаю несколько звонков утром, чтобы узнать, кто сможет позаниматься с тобой.
— Да, это хорошая идея, — согласился я с торжественным кивком.
Вытянув руки над головой, я заставил себя зевнуть.
— Ты выглядишь вымотанным, любимый, — оценила моя мама, ее карие глаза были полны сочувствия. — Почему бы тебе не лечь пораньше, а я напишу тебе записку от домашнего задания?
— Спасибо, мам, я очень устал.
Я подошел и поцеловал ее в щеку, а затем выскочил из кухни, прежде чем она успела бы вспомнить свой предыдущий вопрос.
— О, и пока я не забыла, — крикнула она, останавливая меня на полпути. — В понедельник через две недели нужно будет отвезти машину в автомобильный сервис. Это самая ближайшая дата, которую мне удалось получить. Так что я подвезу тебя до школы, а потом мы заберем твою машину.
— Ах, черт, — проворчал я, поворачиваясь в дверях, чтобы посмотреть ей в лицо.
— Что?
— У меня занятия каждый вечер в течение следующего месяца. — Разочарованно выдохнув, я потер лоб. — Мне нужна моя машина, мам. — Я посмотрел на нее с надеждой, прежде чем добавить: — Если только ты не хочешь высадить меня и забрать из клиники — или одолжить мне джип?
— Одно пропущенное занятие тебя не убьет, — ровным тоном ответила мама.
Нет, вероятно, этого не случилось бы, если бы я не пропустил сегодняшнее из-за Шэннон.
— Кроме того, — продолжила мама. — Я улетаю обратно в Лондон на следующий день после этого, и я хотела провести с тобой как можно больше времени, прежде чем уеду.
Да, я знал, что она это скажет.
Эта женщина хотела провести со мной время.
Черт возьми.
— Скоро финал лиги, — возразил я, хотя знал, что это бессмысленно. — Это важно для школы. Мне нужно быть в форме.
— А сейчас ты не в форме?
— Конечно, нет.
— Тогда почему ты хромаешь?
У меня отвисла челюсть.
— Что?
— Твоя нога, — ответила она. — Ты не придаешь этому значения.
Более ранние слова Шэннон заполнили мой разум, и я обезумел.
— Я, блядь, не хромаю!
Мама уставилась на меня.
— Следи за своим языком, Джонатон!
— Ну, у меня нет хромоты, мам! — парирую я, защищаясь.
— Почему ты становишься таким обидчивым из-за этого? — спокойно возражает она. — Это из-за твоих яичек, любимый? Потому что ты можешь сказать мне, если с ними что-то не так.
Я открыл рот, чтобы ответить, но быстро закрыл его.
Не было смысла спорить с этой женщиной. Я не собирался побеждать. А если бы продолжал настаивать, она бы сделала ту подлую гребаную вещь, которую делали матери, когда заставляли тебя раскрывать вещи, не спрашивая.
Иисус Христос.
— Спокойной ночи, мам, — выпалил я и повернулся, чтобы уйти.
— Еще кое-что, — мама позвала меня.
Сделав глубокий вдох, я повернулся к ней.
— Да?
— Кто это? — спросила она, подергивая губами и постукивая пальцем по газете, лежащей на прилавке.
Я нахмурился.
— Кто «кто это»?
С широкой улыбкой на лице она взяла газету и подняла ее, чтобы показать мне.
— Это, — спросила мама, теперь широко улыбаясь, постукивая ногтем по огромной полноцветной фотографии, на которой я с Шэннон на игре School Boy's Shield на прошлой неделе.
— Местный или общий?
— Общий.
Черт.
Моя.
Жизнь.
— Отдай мне это, — рявкнул я, подкрадываясь, чтобы получше рассмотреть.
Выхватив газету из рук моей матери, я уставился на девушку, которая сводила меня с ума большую часть этих двух месяцев. Господи, она выглядела великолепно, с широко раскрытыми глазами и улыбкой, когда я прижал ее к себе.
Каштановые волосы были распущены и развевались на ветру. Ее макушка задела мою подмышку, настолько она была крошечной.
А потом мое сердце екнуло в груди, когда я прочитал заголовок.
“ 17-летний Джонни Кавана на фото со школьной подругой Шэннон Линч, когда они праздновали победу колледжа Томмен над Килбегом в финале School Boy Shield в прошлую пятницу. Кавана привел свою школу к пятой победе подряд на турнире Shield, завоевав еще один трофей в своей впечатляющей карьере и положив конец любым слухам о существующих травмах. Симпатичная школьница была свежа и сияла перед камерами, поздравляя Кавана с очередной победой. Когда его попросили прокомментировать статус их отношений, Кавана вежливо отказался, хотя говорят, что картинка говорит тысячу слов…”
— Она потрясающая девушка, Джонни, — размышляла мама, отвлекая меня. — Вы выглядите совершенно очаровательно вместе.
— Все не так, мам, — пробормотал я, прекрасно понимая, на что она намекает. — Она просто подруга.
— Я никогда раньше не видела тебя в газетах с друзьями, которые выглядят так, как она, — съязвила мама. — Это великолепная фотография, дорогой. Редакторы, должно быть, тоже так подумали, поэтому они отвели тебе целую страницу.
— На прошлой неделе я был капитаном нашей школы в финале, — выпалил я, не в силах смотреть на нее, потому что все мое внимание было сосредоточено на фотографии. — Мы победили. Это большое дело. Вот почему они дали мне целую страницу.
— Я рада за тебя, любимый, — радостно пропела мама. — Итак, как ее зовут?
— Шэннон.
— И?
— И это ее имя, — невозмутимо сказал я.
— Я получу что-нибудь еще?
— Чего ты еще хочешь? — я сорвался. — Я уже сказал тебе, что она просто подруга.
— Она подруга, — хихикнула мама с сарказмом в голосе. — Конечно, она подруга — а я Дева Мария.
— Не говори мне о своей девственности, — простонал я.
— Почему? — ответила мама. — Ты бы предпочел, чтобы я рассказала о твоей?
Нет.
Нет.
Боже милостивый, нет!
— Я иду спать. — Я сунул газету под мышку, прежде чем устало выйти из комнаты, не хромая, как ублюдок.
— Отдай мне мою газету, — со смехом крикнула мне вслед мама. — Я хочу поставить эту фотографию в рамку.
— Нет, ты не сделаешь это, — раздраженно проговорил я.
Когда я добрался до своей спальни, я щелкнул замком на двери и бросил газету на кровать, прежде чем направиться прямо в ванную. Сбросив одежду, включил душ и вошел внутрь. Осторожно опустившись на пол, я обхватил руками колени и наклонил голову.
У меня не было сил встать.
Мама права.
Я не в хорошей форме.
Сидя под потоком обжигающей воды, я закрыл глаза, когда дрожь прокатилась по мне. Одной рукой я откинул волосы с лица и горько вздохнул, когда все страхи и опасения по поводу моего будущего вышли на передний план в моем сознании.
Моя жизнь катилась к черту.
Мое тело разваливалось на части.
Мои мечты ускользали.
У меня целая куча проблем, о которых нужно беспокоиться. И все же я не мог выбросить ее из головы.
Полуночные, черт возьми, голубые глаза и до боли точные слова.
И теперь все стало хуже, потому что она не только находилась в моих мыслях 24/7, но и у меня была ее кровавая фотография, чтобы мучить себя.
И я бы мучил себя этой картиной.
Я планировал это.