Шэннон
Это произошло 10 января 2005 года.
Весь новый год и первый день возвращения в школу после рождественских каникул я нервничала — на самом деле, так нервничала, что меня вырвало не менее трех раз этим утром.
Пульс бился с тревожной частотой, а беспокойство было поводом неустойчивого сердцебиения, не говоря уже о причине того, что рвотный рефлекс покинул меня.
Разглаживая новую школьную форму, я уставилась на отражение в зеркале ванной комнаты, в котором с трудом узнала себя. Темно-синий джемпер с эмблемой колледжа Томмен на груди, белая рубашка и красный галстук. Серая юбка, доходящая до колен, открывающая две тощие, недоразвитые ноги, и завершающаяся коричневыми колготками, темно-синими носками и черными туфлями-лодочками высотой в два дюйма (5 см).
Я выглядела как имплант. И чувствовала себя таковой.
Единственным утешением были туфли, которые купила мама, чтобы довести меня до отметки роста в пять футов два дюйма (157 см). Я была смехотворно мала для своего возраста во всех отношениях. Чрезвычайно худая, недоразвитая, с яичницей вместо груди, явно не слишком затронутая бумом полового созревания, который поразил всех остальных девочек моего возраста. Длинные каштановые волосы, убранные с лица простой красной лентой для волос, были распущены и струились до середины спины. На моем лице не было макияжа, отчего я выглядела такой же юной и маленькой, какой себя чувствовала. Глаза были слишком большими для моего лица и в придачу шокирующего голубого оттенка.
Я попыталась прищуриться, проверяя, не делает ли это мои глаза более человечными, и сделала сознательное усилие, чтобы разжать распухшие губы, втянув их в рот. Нет. Прищуривание только придавало мне вид инвалида — и немного страдающего запором.
Разочарованно вздохнув, коснулась щек кончиками пальцев и прерывисто выдохнула. Мне нравилось думать, что то, чего мне не хватало в плане роста и груди, я восполняла зрелым возрастом. Была уравновешенным человеком и старой душой.
Няня Мерфи всегда говорила, что я родилась со старчески мудрой головой на плечах. Правда в какой-то степени, никогда не была тем, кого беспокоят мальчики или их причуды. Этого просто не было во мне. Однажды где-то вычитала, что мы взрослеем с потерями, а не с возрастом. Если это так, то я в эмоциональном плане являлась старой пенсионеркой.
Большую часть времени я беспокоилась, что веду себя не так, как другие девочки. У меня не было влечения к противоположному полу. Интерес не проявлялся ни к кому: мальчикам, девочкам, знаменитым актерам, горячим моделям, клоунам, щенкам… Хотя ладно, внимание привлекали милые щенки и большие пушистые собаки, но к остальному все оставалось плюс-минус никаким.
У меня не проявлялась заинтересованность к поцелуям, прикосновениям или ласке любого рода. Сама мысль об этом была невыносима. Полагаю, что наблюдение за тем, как рушатся отношения моих родителей, отбило перспективу объединиться с другим человеком на всю жизнь. Если связь моих родителей — это воплощение любви, то я не хотела в этом участвовать. Предпочла остаться одна.
Тряхнув головой, чтобы прогнать мрачные мысли, пока они не затуманились до точки невозврата, я уставилась на свое отражение в зеркале и заставила практиковать то, что редко делала в эти дни: улыбнуться.
— Дыши глубже, — проговорила я себе. — это твой новый старт.
Открыв кран, вымыла руки и плеснула немного воды на лицо, отчаянно пытаясь остудить жгучее беспокойство, сжигающее мое тело изнутри, перспектива моего первого дня в новой школе пугала. На самом деле, любое учебное заведение должно быть лучше того, которое я оставляла позади. Мысль пришла мне в голову, и в тот же момент накрыла волна стыда. Школы, уныло подумала, во множественном числе.
Я подвергалась безжалостным издевательствам как в начальной, так и в средней школе. По какой-то неизвестной, жестокой причине всегда оставалась объектом разочарований каждого ребенка с нежного четырехлетнего возраста. Большинство девочек с первого дня обучения в младших классах решили, что я им не нравлюсь и общаться со мной нельзя. И мальчики ненамного лучше, хотя и не были такими садистами в своих нападениях.
Это не имело смысла, потому что я прекрасно ладила с другими детьми на нашей улице и никогда ни с кем не ссорилась в поместье, где мы жили. Но школа?
Школа для меня как седьмой круг ада, все девять — вместо обычных восьми — лет начальных классов являлись пыткой. Начальная школа была настолько неприятна, так что моя мать и учитель решили, будет лучше задержать меня на год, чтобы я могла обучиться в младших классах с новыми детьми. Несмотря на то, что я была такой несчастной в своем новом классе, у меня появилась пара близких подруг, Клэр и Лиззи, дружба с которыми сделала время пребывания в стенах школы сносным.
Когда пришло время выбирать среднюю школу на последнем году обучения начальной, я поняла, что сильно отличаюсь от своих друзей. В сентябре следующего года Клэр и Лиззи должны были поступить в колледж Томмен; роскошная, элитная частная школа с огромным финансированием и первоклассными удобствами, — все это поступало из коричневых конвертов (жаргонное выражение, означающее взятки) богатых родителей, которые были одержимы идеей обеспечить своим детям лучшее образование, которое можно купить за деньги. Тем временем меня зачислили в местную и переполненную государственную школу в центре города. Я все еще помню ужасающее чувство разлуки с моими подругами.
Мне так отчаянно хотелось сбежать от хулиганов, что даже умоляла маму отправить меня в Беару к ее сестре, тете Элис, и ее семье, только бы я могла закончить учебу. Не было слов, чтобы описать чувство потрясения, охватившее меня, когда отец настаивал на переезде к тете Элис. Мама любила меня, но она была слабой и усталой, так что не сопротивлялась, когда папа настоял в посещении общественной школы Баллилаггин.
После этого стало еще хуже.
Больше злобы.
Больше жестокости.
Больше насильственных действий.
В течение первого месяца первого года меня преследовали несколько групп мальчиков, они требовали те вещи, которые я не желала им давать. После этого на меня повесили ярлык фригидки, потому что не сходила с ума по тем самым парням, которые годами превращали мою жизнь в сущий ад. Самые злые называли трансвеститом, думая, что причина, по которой я была такой фригидной, заключалась в нахождении мужских частей тела под юбкой.
Какими бы жестокими ни были мальчики, девочки были гораздо изобретательнее. И намного хуже. Они распространяли обо мне злобные слухи, предполагая, что я страдаю анорексией и каждый день выбрасываю свой обед в унитаз. Если уж на то пошло, то не было никакой анорексии или булимии. Во время нахождения в школе, присутствовало постоянное оцепенение, когда не получалось ничего есть, потому что меня рвало, прямая реакция на невыносимый стресс, в котором находилась изо дня в день. К тому же для своего возраста я была маленькой: невысокая, неразвитая и тощая, что никак не помогало предотвратить слухи.
Когда пятнадцатилетие прошло, а у меня все еще не начались первые месячные, моя мама записалась на прием к местному терапевту. Несколько анализов крови и обследований спустя, и семейный врач заверил нас, что я здорова, и просто у некоторых девочек развитие происходит позже, чем у других. С тех пор прошел почти год, и, если не считать одного нерегулярного цикла летом, который длился меньше половины дня, нормальных месячных все еще не было.
Честно говоря, я отказалась от того, чтобы мое тело работало как нормальная девушка, хотя это явно было не так. Врач также посоветовал моей матери оценить условия обучения, предположив, что стресс, которому я подвергалась в школе, мог быть фактором, способствующим очевидному физическому отставанию в развитии.
После дискуссии на повышенных тонах между родителями, в ходе которой которой мама встала на мою защиту, я была отправлена обратно в школу, где подвергалась безжалостным мучениям.
Жестокость учеников варьировалась от обзывательств и распространения слухов до приклеивания гигиенических прокладок мне на спину, а затем и физического насилия.
Однажды на уроке домоводства несколько девочек, сидевших позади меня, отрезали кухонными ножницами часть моего хвоста, а затем размахивали им, как трофеем. Все смеялись, и я думаю, что в тот момент ненависть к смеющимся над моей болью была больше, чем к тем, кто ее причинял.
В другой раз, во время физкультуры, те же девочки сфотографировали меня в нижнем белье на свои телефоны и разослали снимок всем в нашем классе. Директор быстро расправился с этим и отстранил от занятий владельца телефона, но не раньше, чем половина школы посмеялась надо мной. Я вспомнила, как сильно плакала в тот день, конечно, не перед ними, а в туалете. Заперевшись в кабинке, размышляла о том, чтобы покончить со всем этим. О том, чтобы просто принять кучу таблеток и покончить со всем этим чертовым делом. Жизнь для меня была горьким разочарованием, и в тот момент я не хотела больше участвовать в ней.
Я отказалась от этой идеи не из-за трусливости, а потому как слишком боялась, что это не сработает, и, проснувшись, мне пришлось бы столкнуться с последствиями. Я была в чертовом беспорядке.
Мой брат Джоуи сказал, что они выбрали меня мишенью, потому что я привлекательная, а также назвал мучительниц ревнивыми сучками. Он сказал мне, что я великолепна, и велел принять это. Было легче сказать, чем сделать, и я также не была уверена в этом восхитительном заявлении. Многие из девочек, нацелившихся на меня, были теми же, кто издевался надо мной с дошкольного возраста. Тогда я сомневалась, что внешность имеет к этому какое-то отношение. Я была просто неприятна им. Кроме того, как бы он ни старался быть рядом и защищать мою честь, Джоуи не понимал, какой являлась моя школьная жизнь.
Мой старший брат был моей полной противоположностью во всех смыслах этого слова. Я маленького роста, он же наоборот высокий, мои глаза голубые, его — зеленые. Я была темноволосой, а он блондином. Его кожа золотистая от поцелуев солнца, а моя бледная. Он был откровенным и громким, в то время как я была тихой и замкнутой. Самым большим контрастом между нами было то, что моего брата обожали все в Общественной Школе Баллилаггина, она же ОШБ, местной государственной средней школе, которую мы оба посещали.
Конечно, попадание в команду по херлингу помогло Джоуи завоевать популярность, но даже без спорта он был отличным парнем. И будучи превосходным парнем, каким он был, Джоуи пытался защитить меня от всего этого, но это являлось невыполнимой задачей для одного парня.
У нас с Джоуи был старший брат Даррен и трое младших братьев: Тадхг, Олли и Шон, но никто из нас не разговаривал с Дарреном с тех пор, как он ушел из дома пять лет назад, после очередного скандала с отцом. Тадхг и Олли, которым было одиннадцать и девять лет, ходили только в начальную школу, а трехлетний Шон едва вылез из подгузников, так что у меня не было защитников, к которым можно было бы обратиться.
Такие дни, как этот, заставляли меня скучать по Даррену. Он был на семь лет старше меня. Большой и бесстрашный, идеальный старший брат для каждой взрослеющей маленькой девочки.
С самого детства я обожала землю, по которой он ходил; тащилась за ним и его друзьями, сопровождала, куда бы он ни пошел. Даррен всегда защищал меня, принимая на себя вину дома, когда я делала что-то не так. Ему было нелегко, и, будучи намного младше, я не понимала всей степени его личной борьбы. Мама и папа встречались всего пару месяцев, когда она забеременела Дарреном в пятнадцать.
Названный незаконнорожденным ребенком, потому что он родился вне брака в католической Ирландии 1980-х годов, жизнь всегда была испытанием для моего брата. После того, как ему исполнилось одиннадцать, все стало намного хуже для него. Как я и Джоуи, Даррен был феноменальным метателем, наш отец презирал его. Он всегда находил что-то неправильное в Даррене, будь то его прическа или почерк, игра на поле или выбор партнера. Даррен был геем, и наш отец не мог с этим справиться.
Отец обвинил сексуальную ориентацию моего брата в инциденте в прошлом, и никакие слова не могли донести до него, что быть геем — это не выбор.
Даррен родился геем, точно так же, как Джоуи родился натуралом, а я родилась пустой. Он был тем, кем он был, и то, что его не приняли в собственном доме, разбило мне сердце.
Жизнь с отцом-гомофобом была пыткой для моего брата. Я ненавидела отца за это больше, чем за все другие ужасные вещи, которые он делал на протяжении многих лет. Его нетерпимость и вопиющая дискриминация по отношению к собственному сыну были, безусловно, самыми мерзкими из его черт.
Когда Даррен взял годичный перерыв в херлинге, чтобы сосредоточиться на своем дипломе об окончании школы, у нашего отца крыша поехала. Месяцы жарких споров и рукоприкладства привели к огромному взрыву, когда Даррен собрал свои вещи, вышел за дверь и больше не вернулся.
С той ночи прошло пять лет, и, если не считать ежегодной рождественской открытки по почте, никто из нас не видел и ничего о нем не слышал. У нас даже не было его номера телефона или адреса. Он практически исчез.
После этого все давление, которое наш отец оказывал на Даррена, было перенесено на младших детей, которые, по мнению нашего отца, были его нормальными сыновьями. Когда он не был в баре или у букмекеров, то таскал мальчиков на тренировки и матчи. Он сосредоточил все свое внимание на них.
Я была ему бесполезна, потому что была девушкой и все такое. Не была сильна в спорте, и не преуспела ни в школе, ни в каких-либо клубных занятиях. В глазах моего отца я была просто ртом, который нужно кормить до восемнадцати. Это не было тем, что я придумала, отец говорил мне это бесчисленное количество раз. После пятого или шестого раза у меня выработался иммунитет к данным словам.
Он не проявлял ко мне никакого интереса, а я не была заинтересована в том, чтобы пытаться оправдать его иррациональные ожидания. Я никогда не являлась бы мальчиком, и не было никакого смысла пытаться угодить мужчине, чьи мысли вернулись в пятидесятые.
Я уже давно устала просить любви у человека, который, по его собственным словам, никогда не хотел меня. Однако давление, которое он оказывал на Джоуи, беспокоило меня, и именно по этой причине я чувствовала такую сильную вину каждый раз, когда он был вынужден прийти мне на помощь.
Джоуи учился в шестом классе, последнем средней школы, и у него были свои дела: с ГАА (Гэльская Атлетическая Ассоциация), его работа на полставки на автозаправочной станции, сертификат об увольнении и его девушка Ифа.
Я знала, что когда мне больно, Джоуи тоже больно. Мне не хотелось быть обузой на его шее, тем, за кем ему постоянно приходилось присматривать, но так было всегда, сколько я себя помню. Честно говоря, я не могла больше ни минуты смотреть на разочарование в глазах моего брата в этой школе. Проходя мимо него по коридорам, зная, что когда он смотрит на меня, выражение его лица меняется.
Справедливости ради, учителя в ОШБ пытались защитить меня от толпы линч-мобов, а учитель-методист, миссис Фалви, даже организовала двухнедельные консультации со школьным психологом в течение второго года, пока не было сокращено финансирование.
Маме удалось наскрести мне денег на посещение частного консультанта, но по цене 80 евро за сеанс, и из-за того, что по просьбе родителя мне приходилось подвергать цензуре свои мысли, я виделась с ней всего пять раз, прежде чем солгать матери и сказать ей, что чувствую себя лучше. Это было не так. Я никогда не чувствовала себя лучше. Мне просто было невыносимо смотреть, как моя мать борется.
Я презирала то, что была для нее финансовым бременем, поэтому смирилась с этим, натянула улыбку и продолжала каждый день попадать в ад. Издевательства никогда не прекращались. Ничто не остановилось. Пока однажды не произошло это.
За неделю до рождественских каникул в прошлом месяце — всего через три недели после аналогичного инцидента с той же группой девочек — я пришла домой в слезах, школьный джемпер был разорван спереди, а нос заткнут папиросной бумагой, чтобы остановить кровотечение из раны, которую я получила от рук группы пятикурсниц. Они неистово предположили, что я пыталась переспать с одним из их парней. Данная догадка являлась наглой ложью, учитывая, что я никогда не видела того, на кого, по их мнению, должна была быть направлена попытка соблазнения, и все же это является еще одним в длинной череде жалких оправданий, чтобы избить меня. Это был день, когда я замерла.
Я перестала лгать.
Я перестала притворяться.
Я просто замерла.
Тот день стал переломным моментом не только для меня, но и для Джоуи. Он следовал за мной в дом, ему назначили недельное отстранение от занятий за то, что избил до полусмерти Сиару Мэлони, мою главную мучительницу.
Наша мать только взглянула на меня и забрала из школы. Вопреки желанию отца, который считал, что мне нужно закаляться и становиться жестче, мама пошла в местный кредитный союз и взяла займ, чтобы оплатить вступительные взносы в колледж Томмен, частную платную среднюю школу, расположенную в пятнадцати милях к северу от Баллилаггина. Хотя и беспокоилась за свою маму, я знала, что если бы мне пришлось войти в двери старой школы еще раз, я бы не вышла обратно.
Я достигла своего предела.
Перспектива лучшей жизни, более счастливой, висела перед моим лицом, и я ухватилась за нее обеими руками.
И хотя я боялась негативной реакции со стороны детей из моего муниципального района за посещение частной школы, все же думала, что это не может быть хуже того дерьма, которое прожила в прошлой школе. Кроме того, Клэр Биггс и Лиззи Янг, две девочки, с которыми я дружила в начальной школе, будут моими одноклассниками в колледже Томмен — директор, мистер Туоми, заверил меня в этом, когда мы с мамой встретились с ним для зачисления во время рождественских каникул.
И мама, и Джоуи ободряли меня неустанной поддержкой, причем мама брала дополнительные смены уборщицы в больнице, чтобы оплатить мои учебники и новую форму, в которую входил блейзер. До колледжа Томмен единственными блейзерами, которые я когда-либо видела, были те, что мужчины надевали на воскресную мессу, и никогда на подростках, а теперь они будут частью моего повседневного гардероба. Уход из местной средней школы в середине моего выпускного класса — важного экзаменационного года — вызвал огромный раскол в нашей семье, мой отец был в ярости из-за того, что тратил тысячи евро на бесплатное образование в государственной школе, расположенной чуть дальше по дороге.
Когда я попыталась объяснить отцу, что учеба в школе далась мне не так легко, как его драгоценному сыну-звезде ГАА, он оборвал меня, отказавшись выслушать и недвусмысленно дав понять, что не поддержит мое посещение прославленной подготовительной школы для регби с кучкой заносчивых, привилегированных клоунов.
Я все еще могла вспомнить слова «Перестань выпендриваться, девочка» и «Ты выросла вдали от регби и подготовительных школ», не говоря уже о моем любимом: «Ты никогда не впишешься в окружение этих кисок», слетевшие с уст моего отца. Мне хотелось закричать ему: «Ты не будешь за это платить!», ведь он не работал ни дня с тех пор, как мне исполнилось семь, забота о семье была полностью возложена на мою мать, а я слишком ценила свою способность ходить. Мой отец этого не понял, но опять же, у меня было ощущение, что этот человек ни разу в жизни не подвергался издевательствам. Если и нужно было издеваться, то именно Тедди Линч этим занимался. Видит бог, он достаточно издевался над мамой.
Поскольку возмущения меого отца из-за смены школы особо не прекращались, я провела большую часть зимних каникул прячась в своей спальне, стараясь не попадаться ему на глаза.
Будучи единственной девочкой в семье с пятью братьями, у меня была своя комната. У Джоуи тоже была своя комната, хотя она намного больше моей, он делил ее с Дарреном, пока тот не уехал. Тадхг и Олли делили еще одну спальню побольше, а Шон и мои родители жили в самой большой из комнат.
Несмотря на то, что это была всего лишь кладовка в передней части дома, где едва хватало места для кошки, я ценила уединение, которое давала мне дверь моей собственной спальни — с замком.
В отличие от четырех спален наверху, наш дом был крошечным, с гостиной, кухней и одной ванной комнатой на всю семью. Это был полуразрушенный дом, расположенный на краю Элкс-Террас, крупнейшего муниципального поместья в Баллилаггине. Район был суровым и пронизанным преступностью, и я избегала всего этого, прячась в своей комнате.
Моя крошечная спальня была моим убежищем в доме — и на улице — полном суеты и безумия, но я знала, что это не будет длиться вечно.
Моя личная жизнь могла бы быть прервана, потому что мама снова беременна. Если у нее будет девочка, я потеряю свое убежище.
— Шэн! — с другой стороны двери ванной раздался стук, вырывая меня из моих непроницаемых мыслей. — Поторопись, пожалуйста! Я разрываюсь от желания поссать.
— Две минуты, Джоуи, — крикнула я в ответ, затем продолжила оценку своей внешности. — Ты можешь это сделать, — прошептала я себе. — Ты абсолютно точно можешь сделать это, Шэннон.
Стук возобновился, поэтому я поспешно вытерла руки полотенцем, висящим на вешалке, и открыла дверь, взгляд упал на моего брата, который стоял в одних черных боксерах, почесывая грудь.
Его глаза расширились, когда он увидел меня, сонное выражение его лица сменилось настороженным и удивленным. У него был огромный синяк под глазом после матча по херлингу, в котором он принимал участие на выходных, но, похоже, это ни на волосок не затронуло его красивую голову.
— Ты выглядишь…. — голос моего брата затих, когда он дал мне эту братскую оценку. Я приготовилась к шуткам, которые он неизбежно отпустит на мой счет, но они так и не прозвучали. — Прелестно, — сказал он вместо этого, бледно-зеленые глаза потеплели и были полны невысказанного беспокойства. — Тебе идет форма, Шэн.
— Ты думаешь, все будет хорошо? — Я говорила тихо, чтобы не разбудить остальных членов нашей семьи.
Вчера мама отработала две смены. Родители спали, я слышала громкий храп моего отца, доносящийся из-за закрытой двери их спальни, а младших мальчиков позже придется вытаскивать из их комнаты в школу.
Как обычно, были только мы с Джоуи.
Два друга.
— Как ты думаешь, я подойду, Джоуи? — спросила я, высказывая свои опасения вслух. Он единственный в нашей семье, кому я могла довериться и прийти поговорить. Я посмотрела на свою форму и беспомощно пожала плечами.
Его глаза горели невысказанными эмоциями, когда он смотрел на меня сверху вниз, и я знала, что он встал так рано не потому, что ему отчаянно хотелось в туалет, а потому, что он хотел проводить меня в мой первый учебный день.
Сейчас 6:15 утра. Как и в колледже Томмен, занятия в ОШБ начинались только в 9:05, но мне нужно было успеть на автобус, а единственный, проходящий через этот район, был в 6:45. Это первый за день автобусный рейс из Баллилаггина, но он же и единственный, который проезжал мимо школы вовремя. Мама работала почти каждое утро, а папа все еще отказывался брать меня с собой.
Когда я вчерашним вечером спросила папу о том, чтобы он подвез меня в школу, ответом послужило, что в случае моего возвращения в общественную школу Баллилаггин, как Джоуи и любой другой ребенок на нашей улице, меня не нужно будет подвозить до школы.
— Я чертовски горжусь тобой, Шэн. Ты даже не представляешь, насколько храброй являешься — сказал Джоуи голосом, полным эмоций. Пару раз прочистив горло, он добавил: — Подожди, у меня есть кое-что для тебя. — С этими словами он пересек узкую лестничную площадку и направился в свою спальню, вернувшись менее чем через минуту. — Вот, — пробормотал он, сунув мне в руку пару банкнот по 5 евро.
— Джоуи, нет! — Я сразу отвергла идею забрать его с трудом заработанные деньги. Начнем с того, что он мало зарабатывал на заправке, и в нашей семье было трудно достать деньги, поэтому взять десять евро у моего брата было невообразимо. — Я не могу…
— Возьми деньги, Шэннон. Это всего лишь десятка, — проинструктировал он, одарив меня серьезным выражением лица. — Знаю, что няня дала тебе денег на автобус, но возьми и это. Я не знаю, как там все устроено, но мне не хотелось бы, чтобы ты туда заходила не имея несколько фунтов в кармане.
— Ты уверен? — выдавила я, проглотив комок эмоций, пробравшийся к моему горлу.
Джоуи кивнул и притянул меня в объятия.
— Ты будешь великолепеной, — прошептал он мне на ухо, обнимая меня так крепко, что я не была уверена, кого он пытался убедить или утешить. — Если кто-то даст тебе хотя бы намек на дерьмо, тогда ты напишешь мне, я приеду туда и сожгу эту гребаную школу дотла и каждого маленького гребаного ублюдка в ней.
Это была отрезвляющая мысль.
— Все будет хорошо, — сказала я, на этот раз вкладывая немного силы в свой голос, нуждаясь в том, чтобы верить словам. — Но я опоздаю, если не пойду прямо сейчас, а это совсем не то, что мне нужно в первый день.
Обняв брата в последний раз, я накинула пальто, схватила школьную сумку и закинула ее на спину, прежде чем направиться к лестнице.
— Напишешь мне, — крикнул Джоуи, когда я была на полпути вниз к выходу. — Я серьезно, хоть одна придирка от кучки дерьма, я приду и разберусь с этим для тебя.
— Я могу это сделать, Джоуи, — прошептала я, бросив быстрый взгляд туда, где он стоял, прислонившись к перилам, наблюдая за мной обеспокоенными глазами. — Я могу.
— Я знаю, что ты можешь, — его голос был низким и полным боли. — Я просто… Я здесь ради тебя, хорошо? — он закончил с тяжелым выдохом. — Всегда здесь для тебя.
Я поняла, что моему брату было тяжело, когда я смотрела, как он провожает меня в школу, он был как встревоженный родитель своего первенца. Он всегда сражался в моих битвах, всегда бросался защищать меня и вытаскивал в безопасное место.
Я хотела, чтобы он гордился мной, видел нечто большее, чем маленькую девочку, которая нуждалась в его постоянной защите. Мне нужно было это и для себя.
С удвоенной решимостью я одарила его ослепительной улыбкой, а затем поспешила из дома, чтобы успеть на свой автобус.