Шэннон
— Хороший день? — это были слова, которыми меня поприветствовали, когда я переступила порог дома после нашей с Джонни катастрофической поездки на машине.
Если бы кто-то другой во всем мире задал мне этот вопрос, я бы ответила, но речь шла о моем отце. Он стоял в маленькой прихожей со свернутой газетой в руке, расспрашивая меня о том, как прошел день, и это была ужасающая концепция.
— Ты, блядь, глухая? — потребовал он, глядя на меня сверху вниз, белки вокруг его карих глаз были полностью налиты кровью. — Ты что, глухая? — спросил он. — Я задал тебе вопрос, девочка.
Вонь виски от его дыхания пронизала мои ощущения, и моя тревога взлетела до небес, когда я мысленно пыталась выяснить это.
Ему выплачивали социальное пособие по четвергам.
Это плохой день.
Не по вторникам.
Потом я подумала о том, какой сегодня был день, и мысленно дала себе пощечину за то, что оказалась неподготовленной.
Сегодня 1 марта.
И это первый вторник месяца.
День детской помощи.
День, когда ирландское правительство осуществляло ежемесячную денежную выплату родителям за каждого ребенка, которого они имели.
Это означало сотни евро, потраченных впустую в букмекерских конторах и пабах.
Это означало, что нашу семью ждали недели борьбы и нищеты из-за неспособности моего отца контролировать себя.
Мое сердце упало.
Бормоча быстрый ответ, я вытащила из замка ключ от дома, засунула его в пальто и обошла его огромную фигуру с намерением стащить пачку печенья из кухонного шкафчика, а затем сломя голову убежать в свою комнату.
Со всей своей смекалкой и мозгом в полной боевой готовности мне удалось добраться до кухни, но за мной, как дурной запах, в прямом и переносном смысле, тянулся мой отец.
Папа прислонился к косяку, сжимая в руке газету, и заблокировал мне выход.
— Как дела в школе?
Я стояла к нему спиной, занятая просмотром пакетов с супом и банок с фасолью, когда ответила:
— Хорошо.
— Хорошо? — насмешливо спросил он. — Мы платим четыре тысячи евро в год за «хорошо»?
Так оно и было.
Вот так.
— Все было хорошо, папа, — быстро вставила я. — У меня был продуктивный день.
— Продуктивный день? — передразнил он, тон насмешливый и жестокий. — Не умничай мне, девочка.
— Я и не собиралась.
— И ты опоздала, — рявкнул он, его слова были пьяной бранью. — Какого хрена ты опять опоздала?
— Я опоздала на автобус, — выдавила я, паникуя.
— Долбаные автобусы, — рявкнул он. — Долбаная частная школа. Ты заноза в заднице, девочка!
Мне не было что на это ответить, поэтому я промолчала.
То, как он всегда называл меня девочкой, будто это было какое-то оскорбление быть женщиной, даже не раздражало меня сегодня.
Я была в режиме полного самосохранения, зная, что мне нужно сделать, чтобы выйти из этой комнаты невредимой: выдержать его дерьмо, держать рот на замке и молиться, чтобы он оставил меня в покое.
— Ты знаешь, где твоя мать, девочка? — прорычал он.
Опять же, я не ответила.
Это был не настоящий вопрос.
Он накачивал меня информацией перед атакой.
— Ломает себе спину из-за тебя! — заревел отец. — Работает до седьмого пота, потому что ты испорченная маленькая сучка, которая считает себя лучше всех.
— Я не думаю, что я лучше других, — пробормотала я, и тут же пожалела, что подлила словесного бензина в его и без того пылающий темперамент.
— Посмотри на себя, — насмехался папа, махая на меня рукой, — В твоей шикарной гребаной частной школьной форме. Приходишь домой поздно. Думаешь, что ты долбаный божий дар. Ты что, занималась проституцией? — потребовал он, делая несколько шатких шагов ко мне. — Поэтому ты снова опаздываешь? Завела себе мальчика?
Я тут же отшатнулась, но не решилась открыть рот, чтобы защититься.
Он все равно мне не поверит.
В девяти случаях из десяти это делало только хуже.
И в десяти случаях из десяти, отвечая ему, я получала удар по щеке.
— Это так, не так ли? Ты развлекалась с одним из тех шикарных регбийных уродов с папиными деньгами в своем драгоценном Томмен, — насмехался он. — Расставляешь ноги, как маленькая грязная потаскуха, которой ты и являешься!
— У меня нет парня, папа, — вырвалось у меня.
Взмахнув рукой назад, он ударил меня по лицу свернутой бумагой.
— Не ври мне, черт возьми, девочка!
— Я не вру, — всхлипнула я, сжимая горящую щеку.
Когда тебя бьют по лицу свернутой газетой, это может показаться не очень болезненным, но когда человек, отдающий атаку, весит втрое больше тебя, это больно.
— Тогда объясни это, — потребовал мой отец. Открыв газету, он грубо пролистал страницы, пока не остановился на спортивном разделе. — Объясни!
Смахивая слезы, я посмотрела на страницу, на которую указывал папа, и сразу же почувствовала, как у меня стынет кровь. Там была я, яркая, улыбающаяся глупому фотографу, рука Джонни обнимает меня за талию, сплошные улыбки и раскрасневшиеся щеки.
Я не могла думать о фотографии или спрашивать, почему ее напечатали в самой известной газете Ирландии, потому что я была напугана.
Я была настолько напугана, что почувствовала испуг на вкус.
Ты умрешь, Шэннон.
Этой ночью он тебя убьет…
— Он капитан команды по регби, — поспешила сказать я, пытаясь придумать ложь, чтобы спастись от побоев, которые, как я хорошо знала, я вот-вот получу. — Они выиграли какой-то большой матч, — пролепетала я, отчаянно хватаясь за соломинку. — Мистер Туоми, директор, заставил нас всех сфотографироваться с ним… Я даже не знаю его, пап, клянусь!
Я знала, что должна была ожидать следующего шага от моего отца, он довел его до изящного искусства в течение многих лет, но когда он схватил меня за горло и прижал к холодильнику, я все равно была застигнута врасплох.
Крепко сжимая, отец прошипел:
— Ты лжешь мне…
— Я… не вру, — выдавила я, вцепившись в его руки. — Папа, пожалуйста, я не могу дышать.
Звук открывшейся, а затем быстро закрывшейся входной двери наполнил воздух.
Папа отпустил мое горло, и я физически вздохнула с облегчением.
Хватая ртом воздух, я отскочила от него.
Через несколько секунд в дверях появился Джоуи, похожий на дар Божий, с замызганным лицом и заляпанным маслом комбинезоном.
Джоуи похлопал папу по плечу, а затем легко оттолкнул его в сторону, прежде чем пройти на кухню, размахивая связкой ключей.
— Как дела, семья?
Он выглядел расслабленным и звучал весело, но напряженность вокруг его глаз убедила меня, что это было совсем не так.
Джоуи делал вид, что ему безразлично всё на свете — это его механизм преодоления трудностей.
Мой же — молчание.
— Джоуи, — проговорил папа, выглядя чуть более настороженным в присутствии более доминирующего альфа-самца в семье.
Наш отец может быть большим и злым, но Джоуи был массивнее и быстрее.
— Мальчики уже в постели? — спросил Джоуи, вытаскивая из холодильника банку кока-колы.
Папа кивнул, но не сводил с меня глаз.
— А где мама? — спросил Джоуи, очевидно, пытаясь снять напряжение. Открыв крышечку, он сделал глубокий глоток, а потом вытер рот тыльной стороной ладони. — Все еще на работе?
— Твоя мама на работе, а эта снова задерживается, — воскликнул наш отец. Он показал пальцем на меня и пробормотал: — Видимо, опоздала на свой долбаный автобус.
— Я знаю, — беззаботно ответил Джоуи, прежде чем переключить свое внимание на меня. — Как дела, Шэн?
— Привет, Джо, — прохрипела я, сжимая и разжимая кулаки, чтобы остановить движение рук к горлу, отчаянно пытаясь взять под контроль свое сердцебиение. — Не плохо. Просто проголодалась. Я собиралась перекусить.
Джоуи подошел к месту, где я стояла, с примерзшими к полу ногами, и игриво ткнул меня в щеку костяшками пальцев.
Это было нежное проявление любви и молчаливое проявление солидарности.
— Ифа слегка задержалась, когда довозила тебя до дома?
Мои глаза расширились в замешательстве.
Взгляд, которым мой брат посмотрел на меня, сказал: «Смирись с этим».
Меня осенило.
Мой брат давал мне выход.
— О, нет, — задыхаясь, произнесла я, не сводя глаз с Джоуи. — Она просто высадила меня и поехала прямо домой.
Джоуи одобрительно подмигнул, а затем обнял меня, засунув руку в заднюю часть шкафа — ту, до которой я не могла дотянуться без помощи стула.
— Вот. — Вытащив пачку шоколадного печенья, он протянул ее мне. — Без сомнения, это то, что ты ищешь?
— Это не реабилитационный центр, — пробормотал папа.
— Это моя еда, старик, — холодно проговорил Джоуи, поворачиваясь лицом к нашему отцу, — купленная за мои деньги. Заработанные на моей работе.
— Это мой дом!
— Дом, предоставленный тебе правительством, — невозмутимо ответил Джоуи, — Благодаря нам.
— Не умничай, сынок, — отстреливался папа, но в его тоне уже не было привычного пыла.
Каким бы пьяным он ни был, наш отец вполне осознавал, что то дерьмо, которое он вытворял со мной, не пройдет с моим братом.
За эти годы они подрались несколько раз, но ярче всего в моей памяти запечатлелась драка, произошедшая в ноябре прошлого года.
Ссора была из-за обычной вещи — измены.
Папу застукали с другой женщиной, и это не было неожиданностью. Он решил бросить нас ради другой женщины — опять же, это не неожиданно.
Мама узнала о своей беременности в день его отъезда и легла в постель. Мы с Джоуи провели почти две недели, присматривая за младшими мальчишками и убирая беспорядок, который наделали наши родители.
Когда через десять дней наш отец наконец появился в дверях, воняющий виски и бросающийся дерьмом в маму, мой брат потерял самообладание.
Они с папой подрались в гостиной, крушили мебель и украшения, набросившись друг на друга.
Но это не то, что запомнилось.
Она запомнилась тем, что мой отец свернулся калачиком на полу в гостиной в позе эмбриона, а брат наносил ему удар за ударом по лицу.
Это была настоящая бойня, и хотя папе удалось сломать Джоуи нос, победу одержал мой брат.
Папа был в плохом состоянии после избиения, и это сыграло ему на руку, потому что мама пожалела его и забрала обратно. Каким бы удручающим ни был тот день для нас, детей токсичных родителей, он также означал смену главы семейства.
События того дня показали нашему отцу, что он больше не был главным псом.
В городе появился новый пес — тот, кто получил от него слишком много побоев и был готов прервать его дерьмо в любой момент.
— Шэннон, — ровным тоном проговорил Джоуи, не сводя глаз с нашего отца. — Уже поздно. Почему бы тебе не пойти спать?
Джоуи не нужно было повторять дважды.
Ухватившись за предложенное спасение, как утопающий за спасательный жилет, я направилась к лестнице, но остановилась, когда отец загородил дверной проем.
— Я еще не закончил разговор с ней, — пробормотал он.
— Ну, она закончила разговор с тобой, — сказал Джоуи, встав за моей спиной. — Так что убирайся с ее пути, старик. Сейчас же.
Тридцать секунд они пристально смотрели друг на друга, прежде чем папа наконец отошел в сторону. Выскочив из кухни, я со всех ног побежала по лестнице наверх, не останавливаясь, пока не оказалась в своей спальне, закрыв дверь и повернув замок.
Едва успев перевести дыхание, я бросила печенье на прикроватную тумбочку, так быстро, как только это было возможно, разделась и надела пижаму, прежде чем нырнуть на кровать.
Забравшись под одеяло, я нащупала под подушкой портативный проигрыватель и натянула одеяло до подбородка.
Я вставила одну затычку в ухо, когда начались крики.
Через несколько секунд в ушах раздался грохот ломающейся мебели. Мой желудок скрутило, и я быстро вставила вторую берушу, прежде чем включить старый, выцветший проигрыватель.
Нащупав кнопки, я нажала «play» и увеличила громкость до максимального уровня, молясь, чтобы в батарейках осталось достаточно заряда, чтобы перекрыть этот ад, который был моим домом.
Нажав на самый громкий, самый жесткий металлический трек на диске, я откинулась на подушку и осталась совершенно неподвижной, тело окаменело, а мышцы скрутились от напряжения.
Через четыре песни мое сердцебиение вернулось к нормальному ритму.
Еще три песни — и ко мне вернулась способность формировать связные мысли.
Так было не всегда.
Будние дни проходили в основном нормально, за исключением четверга, когда папа получал по почте деньги на социальное пособие. Выходные могли быть неспокойными, но мне фантастически удавалось избегать противостояния с отцом.
Если он пил в будний день, я всегда ставила себе цель вернуться домой из школы, поужинать и закрыться в своей спальне до шести часов.
Если он пьянствовал на выходных, я вообще не выходила из своей комнаты.
Однако события сегодняшнего дня выбили меня из колеи, и я совершила роковую ошибку.
Джонни бросил меня.
Я потеряла бдительность.
Я забылась.
Альбом доиграл до конца, и я снова включила его, повторяя по кругу.
Только когда я услышала, как хлопнула дверь соседней спальни, перекрывая музыку в моих ушах, я расслабила свои скованные мышцы.
С ним было все в порядке.
Прерывисто выдохнув, я убавила громкость и внимательно прислушалась.
Тишина.
Вытащив наушники, я откинула одеяло и поднялась с кровати.
На цыпочках подойдя к двери своей спальни, я повернула замок и прокралась на пустую лестничную площадку.
Нащупав в темноте путь к двери Джоуи, я ухватилась за дверную ручку и проскользнула внутрь.
— Джо? — прошептала я, когда мой взгляд остановился на нем. Он сидел на краю кровати в одних боксерских шортах, держа комок туалетной бумаги у рта. — С тобой все в порядке?
— Все прекрасно, Шэн, — резким тоном ответил он, вытирая салфеткой нижнюю губу, — Тебе надо лечь в постель.
— У тебя кровь, — задыхаясь, воскликнула я, не сводя глаз с запятнанной кровью бумаги.
— Это просто разбитая губа, — пробормотал он, звуча немного раздраженно. — Просто возвращайся в свою комнату.
Я не вернулась.
Не смогла.
Я, видимо, долго стояла у его двери, потому что когда Джоуи поднял на меня взгляд, выражение его лица было покорным. Тяжело вздохнув, он провел рукой по волосам, а затем похлопал по матрасу возле себя.
— Садись.
Подбежав к нему, я уселась на кровать и обхватила руками шею брата, цепляясь за него так, будто он был единственной вещью, которая скрепляла мой мир.
Иногда я думала, что это может быть правдой.
— Все в порядке, Шэн, — прошептал он, успокаивая меня.
— Прости, — задыхаясь, проговорила я, крепче сжимая его шею. Слезы потекли по моим щекам. — Мне так жаль, Джо.
— Это не твоя вина, Шэн.
— Но я разозлила его.
— Не твоя вина, — повторил мой брат суровым тоном.
— Я не хочу здесь больше быть, Джо.
— Я тоже не хочу.
— Мне надоело постоянно испытывать страх.
— Я знаю. — Он похлопал меня по спине, а потом встал. — Однажды все наладится. Я обещаю.
Подойдя к шкафу, он открыл дверцу и вытащил знакомый спальный мешок и запасные подушки. Мне не надо было спрашивать, что он делает; не тогда, когда я уже знала, и это заставило мое сердце сжаться. Когда Джоуи закончил раскладывать импровизированную кровать на полу, он опустился на нее.
Сложив руки за головой, он тяжело вздохнул.
— Выключи, пожалуйста, свет, Шэн.
Подчинившись, я наклонилась через кровать и выключила его лампу, прежде чем забраться в пустую кровать.
— Спасибо, Джоуи, — прохрипела я, вытирая нос тыльной стороной ладони, забираясь под одеяло.
— Не за что.
Повернувшись на бок, я посмотрела на него, лежащего на полу в спальне.
Его шторы были задернуты, но фонари на пешеходной дорожке возле дома погружали комнату в тусклый оттенок выцветшего цвета, освещая тени на лице моего брата.
— Эй, Джо?
— Да?
— Можешь сделать мне одолжение?
Он поднял подбородок, давая мне понять, что слушает.
— Пожалуйста, не делай со мной того, что Даррен сделал с нами. — Сложив руки под щекой, я прошептала: — Не бросай меня.
— Не брошу, — пообещал мой брат, в его голосе звучали твердость и искренность. — Я никогда не оставлю тебя здесь с ним.
Я прерывисто выдохнула.
— Мама никогда не оставит его…
— Мама может делать все, что ей заблагорассудится, — перебил Джоуи, и его тон стал жестче, — Она застелила кровать, когда забирала его в прошлый раз. Она может продолжать рожать ему детей и терпеть его дерьмо до конца своей чёртовой жизни, мне все равно. Но ты и я? Мы держимся вместе. — Он повернулся ко мне лицом и сказал: — Когда я выберусь из этой дыры, а я это сделаю, заберу тебя с собой.
Закусив губу, я спросила:
— А как же мальчишки?
Джоуи тяжело выдохнул, но ничего не ответил.
Бабуля Мерфи, наша прабабушка по материнской линии, каждый день забирала наших младших братьев из школы и привозила домой, кормила, поила и укладывала спать около восьми вечера. Бабушка делала то же самое для Даррена, Джоуи и меня, пока мы не перешли в среднюю школу.
Это была странная договоренность, учитывая, что она и мои родители почти не разговаривали, и я спрашивала её об этом. Я хотела знать, почему в возрасте 81 года она продолжала помогать моим родителям, когда они явно не ценили ее.
Она воспитывала мою маму и ее сестру Элис, их родители умерли, когда они были еще детьми. Но казалось, что бабушка была чужим человеком, судя по тому, как с ней обращалась наша мама.
Бабушка сказала мне, что она делала это не для них.
Она делала это для нас.
Потому что она нас любила.
И мы не должны страдать из-за плохих решений наших родителей.
Она приучила каждого из нас к туалету, когда наша мама работала все часы, отведенные ей Богом, а отцу было все равно.
Бабушка Мерфи вмешивалась, когда наши родители отходили во время ссор.
Она дала понять, что будет любить и воспитывать каждого ребенка, который родится от их неудачного брака, потому что мы были ее правнуками.
Тадхг, Олли и Шон были относительно защищены от торнадо, которым являлся наш отец, потому что нам повезло иметь прабабушку, которая нас любила. Проблема заключалась в том, что бабуля упорно шла вперед по жизни, и она не могла делать это вечно.
Она не могла продолжать вмешиваться и спасать наше положение.
Ее здоровье слабело, старость приближалась, а с деньгами у нее было так же туго, как и у нас.
У бабушки не было денег, чтобы прокормить нас и трех младших братьев, и каждый раз, когда мы бежали к ней с очередной проблемой, на ее лице появлялась очередная морщина, и накапливался ещё один приём к врачу.
Именно по этим и многим другим причинам мы с Джоуи уменьшили количество наших визитов.
— Они наши братья, — прошептала я, оторвавшись от своих мыслей.
— Я не их отец, — прохрипел Джоуи, — и кто знает, может, мама опомнится до того, как они окончательно облажаются, как это было со мной и Дарреном. В любом случае, я ничего не могу с этим поделать. Я не могу позаботиться о них, Шэннон. Я не могу себе этого позволить и у меня нет времени. Я вытащу нас отсюда. Это все, что я могу сделать.
— Обещаешь?
Он кивнул.
— Как только я закончу школу и поступлю в колледж в следующем году, я найду квартиру. Возможно, мне понадобится некоторое время, чтобы собрать деньги и встать на ноги, но я выберусь отсюда, Шэннон. Я вытащу тебя отсюда. Это я тебе, черт возьми, обещаю.
— Я верю тебе, — сказала я ему.
Я верила.
Он рассказывал мне об этом плане с тех пор, как Даррен вышел за дверь пять лет назад и оставил нас наедине с гневом нашего отца, полного виски. Я верила, что мой брат имел в виду каждое слово, которое он произносил, каждое обещание, которое он давал.
Проблема заключалась в том, что я видела невероятные жертвы, на которые должен был пойти мой брат, чтобы сделать это для нас, и знала в глубине души, что вероятность того, что это действительно осуществится, мизерная.
Так или иначе, ребенок внутри меня цеплялся за обещание, чего бы оно ни стоило.
А такие обещания для таких девушек, как я, стоили всего.
— В любом случае, хватит этих родительских глупостей, — сказал Джоуи, глядя мне в лицо, — Расскажи мне, откуда ты знаешь Джонни Кавану.
— Что? — я уставилась на него, пораженная внезапной сменой темы разговора.
Для нас не было редкостью сменить тему после такой ночи и поговорить о бессмысленных вещах. Кому-то могло бы показаться странным, что мы смогли перейти от серьезного, содержательного разговора к простой болтовне, но для нас это было нормой.
Мы всю жизнь имели дело с отцовским бредом.
Смена темы была для нас естественной. Это был механизм преодоления, который мы совершенствовали годами: отвлечение внимания.
Но спрашивать меня о Джонни?
Это сбило меня с толку.
— Кавана, — подтвердил Джоуи, его глаза были острыми и ищущими, — Откуда ты его знаешь?
— Он ходит в Томмен, — объяснила я, благодарная за полумрак, чтобы брат не увидел, как покраснело мое лицо. — Он, кажется, на пятом курсе? — я знаю. — И я видела его несколько раз в школе. Он тот, кто отправил меня в нокаут в мой первый день.
Голова Джоуи повернулась ко мне.
— Это был Кавана?
— Это был несчастный случай. — Я быстро отмотала знакомые слова, которые говорила снова и снова в течение последнего месяца или около того. — Он сделал плохой пас, или неправильно ударил по мячу, или что-то подобное — в любом случае, он извинился миллион раз, так что все в порядке… — Я закончила с большим вздохом, не желая предоставлять какую-либо дальнейшую информацию по этому поводу. — Все кончено.
— Ну, дерьмо, — размышлял Джоуи, почесывая грудь. — Парень в его положении не должен совершать таких ошибок.
— Парень в его положении? — заметила я. — Я уверена, что он не единственный человек в мире, который бьет мяч наискосок.
— Нет… — Джоуи пожал плечами. — И все же, я не думал, что в Академии допускают такие ошибки школьников.
— Академии? — я выдохнула удивление. — Это называется колледж Томмен, Джо. Не Академия.
— Я не говорю о твоей школе, Шэн, — сказал Джоуи, — Я говорю об Академии — ну, ты знаешь, Институт Дальнейшего Развития. Академия — это всего лишь прозвище.
— Что это за Институт Дальнейшего Развития? И откуда ты его знаешь?
— Именно так, как это звучит: институт дальнейшего развития, — саркастически ответил он. — И все знают, кто такой Джонни Кавана.
Я не знала.
Я была озадачена.
— Тогда зачем называть это Академией?
— Потому что “Академия” звучит лучше, чем “Институт”. — Джоуи тихо засмеялся. — Ты действительно не имеешь никакого представления, кто он такой, да?
Когда я не ответила, Джои снова засмеялся.
— Это бесценно, — размышлял он, явно развлекаясь. — Ты ехала в его машине сегодня вечером и даже не знала.
— Не знала что? — огрызнулась я, чувствуя себя взволнованной и раздраженной из-за своего непонимания.
В моей голове промелькнули предыдущие слова Джонни.
— Я играю… Нет, я имею в виду, я играю…
Черт возьми, я знала, что выставила себя идиоткой.
— Что? — спросила я. — Он что, крутой регбист или что?
Джоуи громко фыркнул.
— Не могу поверить, что ты не знаешь.
— Скажи мне!
— Надо было сфотографироваться, — задумчиво добавил он. — О, подожди — ты уже сфотографировалась. А что это за история с тем, что вы с ним были в газетах? Старик практически ткнул её мне в лицо.
— Понятия не имею, Джо. — Я покачала головой и тяжело выдохнула. — Они выиграли какой-то кубок в прошлую пятницу, и я сфотографировалась с ним. — Я беспомощно пожала плечами.
— Я понятия не имела, что это попадет в газеты.
— Это попало в газеты, потому что он Джонни Кавана, — заявил мой брат, произнося его имя так, будто оно должно было что-то для меня значить. — Он, черт возьми, большая шишка в регби. Господи, стоит только включить компьютер или развернуть газеты, чтобы прочитать о нем все, — продолжал он. — Его приняли в регбийную академию, когда ему было четырнадцать или что-то в этом роде.
— Это место, где находится Академия, — я подвинулась, наклонилась к краю кровати. — Это большое дело или что?
— Это, чертовски, большое дело, Шэн, — подтвердил Джоуи. — Тебя должны отобрать лучшие ирландские регбийные скауты, чтобы ты прошел испытание. Деньги и связи не имеют никакого значения. Отбор основан исключительно на таланте и потенциале. Они обучают их всему, что им нужно знать о профессиональной карьере в регби, и у них есть лучшие тренеры, физиотерапевты, диетологи и тренеры в стране, которые наблюдают за ними. Они проводят сумасшедшие программы подготовки и лагеря для своих игроков, и это лучшее место для знакомства с потенциальными скаутами. Это как школа передового опыта для будущих профессиональных регбистов — за исключением того, что это не школа. Это самое современное спортивное сооружение в городе. На самом деле, это больше похоже на щенячью ферму, где вместо собак выращивают породистых, высококлассных регбистов.
— Фу. — Я почесала нос. — Отвратительная аналогия, Джо.
— Вот на что это похоже, — хихикнул Джоуи. — Только самые перспективные подростки в стране получают шанс работать с Академией, и даже в этом случае это жестоко. Надо быть чем-то чертовски особенным, чтобы пройти отбор и провести с ними сезон, не говоря уже о том, чтобы снова пройти отбор. Лично я чертовски уважаю любого с такой самодисциплиной. Он должен иметь какую-то огромную рабочую этику, чтобы выступать на таком уровне в своем виде спорта.
— Так он хорош?
— Он лучше, чем просто хорош, Шэн, — поправил меня брат. — Я видел несколько игр Каваны с командой до 18 лет, которые показывали по телевизору во время летней кампании, и говорю тебе, что он на поле как заряженное ружье. Дай ему возможность, и он вскроет оборону и попадет в долбаную цель каждый раз. Черт, парню всего семнадцать, и это его второй сезон в ирландской юношеской команде до 18 лет — и он перейдет в 20-летнюю команду, когда ему исполнится восемнадцать. После этого он перейдет во взрослую команду.
Значит, Джонни не шутил, когда говорил, что уже играл.
— Я ничего об этом не знала, — пробормотала я, чувствуя себя идиоткой.
Почему никто об этом не говорил?
В школе девочки только и говорили, что он отлично играл в регби и был капитаном школьной команды.
Я никогда даже не слышала об этой Академии.
— Ты покраснела, — сказал Джоуи, казалось, что его это развеселило.
Это была абсолютно точная оценка, которую я украдкой отрицала.
— Я не краснею.
Он фыркнул.
— Нет, блядь, ты краснеешь.
— Слишком темно, чтобы это увидеть, так что откуда ты вообще знаешь, что я краснею?
Джоуи тихо засмеялся.
— Так ты признаешь это?
— Нет. — Я сдержала проклятье. — Я не признаю.
Он насмехался.
— Не неси мне эту чушь.
— Какое чушь?
— Ты позволила ему отвезти тебя домой.
Я открыла рот.
— Да. И что?
— Ты даже не садишься в машину с Поджем, а он мой лучший друг с пеленок, — возразил Джоуи. — Я никогда не видел и не слышал, чтобы ты дружила с парнями.
— Это потому, что у меня нет друзей, — пробурчала я. — По крайней мере, не было.
— Так ты с ним дружишь?
— Нет, я с ним не дружу, — ответила я. — Я опоздала на автобус. Он подслушал мой разговор с тобой по телефону и предложил подбросить меня домой. Ты же знаешь это.
— Да, хорошо, слово мудреца, — ответил он беззаботно. — Не возлагай на него больших надежд.
— Больших надежд?
— Да, — лениво зевнул Джоуи. — Это ничем хорошим не закончится.
— Что ты, почему я должна на него надеяться? — отстреливалась я, разволновавшись. — И на что надеяться?
— На все то дерьмо, на которое надеются девочки-подростки, — ответил Джоуи, снова зевая. — Рискую показаться слишком заботливым братом, но он слишком взрослый и слишком опытный для тебя.
— Я ни на кого не возлагаю надежд, — горячо возразила я, а потом быстро добавила: — Зачем ты вообще мне все это рассказываешь?
— Я не тупой, Шэн, — ответил Джоуи. — Я хорошо знаю, как молодые девушки зацикливаются на парнях в его положении. — Он потянулся на своей импровизированной кровати. — Все, что я хочу сказать, это то, что не стоит надеяться, что он сфотографируется с тобой снова или подвезет тебя домой вечером. Он, скорее всего, делает это со многими девушками.
— А я и не собиралась! — огрызнулась я. — Я даже не знала о его положении, пока ты мне не сказал. — И я хорошо понимаю, что его предложение подвезти меня было попыткой загладить свою вину за сотрясение мозга.
— Ты уверена?
— Конечно, уверена.
— Ты уверена, что знаешь, что это все?
— Да, Джоуи.
— Ну, хорошо, — вздохнул он. — Потому что из того, что я читал в газетах, он уедет отсюда после того, как получит аттестат, так что скучать по нему было бы плохой идеей. По нему уже вопят клубы — даже в южном полушарии. Это лишь вопрос времени, когда его подпишут с тем, кто больше заплатит.
— И что? — мой тон был защитным. — Какая мне разница? Я даже не люблю регби!
— Успокойся, Шэннон, — пробурчал Джоуи. — Я лишь пытался дать тебе братский совет.
— Ну, это не обязательно, — буркнула я с горящим лицом. — И к твоему сведению, он на самом деле не так уж и хорош, — решила я бросить это в унизительном тоне.
Моя недавняя ссора с Джонни была еще свежа в моей памяти, и у меня было безумное желание спустить его на землю — даже если это было только перед моим братом.
— Он очень капризный и ездит, как маньяк, а его машина — просто позор, она такая грязная.
— А какая у него машина?
— Ауди А3. — Я скривилась, прежде чем неохотно признать: — Это так мило.
— Конечно, так и есть. Они практически раздают своим игрокам лучшие машины. — Джоуи выдохнул и сказал немного по-фанатски, когда сказал: — Везучий ублюдок.
Тогда вокруг нас воцарилась тишина, а я тихо бродила в своих мыслях. Вздрагивая, я пыталась растворить информацию, которую дал мне Джоуи, пытаясь связать ее с Джонни, которого я встречала, но не смогла.
Он не казался мне супер звездным регбистом.
Ладно, конечно, физически он выглядел так, что каждый сантиметр соответствовал описанию, но он не был… он не был…
Я покачала головой, мысли путались в голове.
Теперь, когда я точно знала, насколько он был предан регби, я могла понять его иррациональную реакцию сегодня вечером.
Он не хотел, чтобы кто-то знал о его травмах, потому что был напуган.
Он не признавался в этом, но теперь, когда я знала, что для него было поставлено на карту, это было вполне ожидаемо.
Если бы моя будущая карьера, в которую я вложила столько времени и энергии, зависла в воздухе из-за травмы, я бы сделала все возможное, чтобы вернуться на правильный путь.
Но врать о своем выздоровлении?
Это казалось мне рискованным шагом.
Опасным шагом.
Он сам говорил, что не выздоравливает должным образом.
Так зачем так рисковать своим телом?
— Что произойдет с парнем, если он разорвет свою приводящую мышцу?
Вопрос вылетел из моих уст, прежде чем я успела его обдумать.
— В паху?
— Да. — Я кивнула. — Что происходит?
— Зависит от силы разрыва, — без колебаний ответил Джоуи. — Но некоторое время ему будет чертовски больно. Если все очень плохо, ему, наверное, понадобится физиотерапия и реабилитация.
— А что, если бы все было действительно плохо? — я погрызла ноготь и спросила: — А если все настолько плохо, что ему придется делать операцию?
— Шэннон, прекрати! — Джоуи заметно вздрогнул и схватился за свой член. — Я не хочу об этом думать.
— Это было бы очень плохо? — я продолжала настаивать. — Для парня, то есть? Было бы больно?
— Скажем так, — вырвалось у Джоуи, когда он все вздрагивал. — Я лучше сломаю обе ноги, чем получу такую травму.
— Будет больно ходить и все такое? — спросила я. — А как насчет занятий спортом?
— Шэннон, мне будет больно отлить, — возразил Джоуи. — Не говоря уже о том, чтобы бегать по полю.
О, Боже.
Неудивительно, что Джонни было больно.
— А что такое? — спросил он тогда.
— О, мне просто интересно, потому что Лиззи сказала, что ее парень, Пирс, перенес операцию по восстановлению приводящей мышцы еще в декабре. — Пожав плечами, я продолжала врать сквозь зубы. Я не знала фамилии парня Лиззи, не говоря уже о состоянии его приводящих мышц. — Лиззи сказала, что он снова играет в футбол, но ему все еще очень больно. Она спросила меня, знаю ли я что-то об этом, ведь ты играешь в регби. Я сказала, что спрошу у тебя.
— Ну, ты можешь передать от меня ей, что этот бедняга заслуживает неограниченное количество морфия, — пробормотал Джоуи. — И кровать. И бесконечный запас пакетов со льдом для яиц.
— Для яиц? — я глубоко вздохнула, а глаза расширились. — Зачем ему пакеты со льдом для них?
— Потому что, когда хирурги разрезают тебя для такой процедуры, они делают надрез прямо под твоими яйцами… тьфу! Я не могу. — Покачав головой, Джоуи огрызнулся: — Я не могу даже думать об этом без того, чтобы не посочувствовать бедняге.
— Но что, если…
— Нет!
— Но я просто…
— Спокойной ночи, Шэннон! — перевернувшись на бок, спиной ко мне, Джоуи буркнул: — Спасибо за мои будущие кошмары.
Перевернувшись на спину, я обхватила руками макушку головы и медленно, равномерно выдохнула, надеясь успокоить свои дрожащие мысли и очистить сознание. Когда через несколько часов звук глубокого храпа Джоуи заполнил мои уши, я все еще не спала.
Я была уставшей.
Я гналась за сном, призывая его прийти, но, как бы ни старалась, не смогла заставить свой мозг отключиться.
Глядя в потолок, я мысленно листала свой личный каталог душевной боли.
Это была больная форма самоповреждения, потому что думать об этом не приносило мне абсолютно никакой пользы, но, тем не менее, я переживала каждый спор, жестокие комментарии и болезненные воспоминания. Начиная от насмешек в школьном дворе в возрасте четырех лет и заканчивая комментариями, сделанными моим отцом сегодня вечером.
Это была высшая форма мазохизма и ритуал, который я всегда выполняла после плохого дня.
Закрытие глаз также не помогало.
Каждый раз, когда я позволяла своим глазам закрыться, перед моими веками танцевали воображаемые образы Джонни Кавана.
Я не была уверена, что мне больше нравилось, когда он был просто незнакомцем, который выбил меня из колеи и улыбался в коридоре, или мрачным, чрезмерно реактивным засранцем, который бросал меня то в жар, то в холод сегодня вечером.
Я точно знала, что сожалею о том, что узнала о нем.
Открытие того, что Джонни был восходящей звездой регби с будущей яркой спортивной карьерой, подавляло меня по нескольким причинам, но одна конкретная причина застряла в моей голове.
У меня был собственный брат-суперзвезда, хорошенький мальчик, который не делал ничего плохого в глазах других, которого хвалили за его игру на поле и награждали полной свободой действий.
Джоуи, каким бы хорошим он ни был для меня, был еще и настоящим развратником, который оставил за собой шлейф разбитых сердец от Баллилаггина до Корк-Сити.
Он встречается только со своей девушкой Ифой около восьми месяцев, и казалось, что полностью предан ей. Но присяжные все еще не могли решить, полностью ли он исправился от своих старых привычек или нет.
Опыт подсказывал мне, что парни — это собаки.
И отцы.
Отцы — подонки, и мужчинам нельзя доверять.
Не всем мужчинам, с сожалением признала я, но большинство были такими.
Особенно спортсмены.
Будучи сестрой одного из них, я имела представление о сознании этих подростков-спортсменов и знала, что безопаснее всего иметь с ними родственные отношения, платонические дружеские отношения или просто избегать их, как чумы.
У них было большое эго, больше, чем жизнь, и очень сильное сексуальное влечение. Преданные своим семьям, своей команде и мало кому еще.
Довериться моим упрямым подростковым гормонам, которые вспыхивают при виде одного из них. Признав, что это самый безопасный вариант, я решила, что отойду от сегодняшних событий, заблокировав в памяти все, что я узнала о Джонни Кавани, и буду избегать его.
Я была молода, но не глупа, и знала, что питать какие-либо чувства, невинной влюбленности или нет, к такому парню, как Джонни Кавана, не принесет мне никакой пользы в долгосрочной перспективе. Потому что, честно говоря, с того дня, как он меня отправил в нокаут, я испытывала к нему много противоречивых эмоций.
Но то, как ужасно Джонни справился со своим дискомфортом сегодня вечером, вместе с разговором Джоуи, стало той холодной, жесткой дозой реальности, которая мне была нужна, чтобы вернуть себя в чувство.
Мне нужно было забыть о нем.
И я забуду.
Я надеюсь на это.