Джонни
Все болело.
Мои яйца.
Мои ноги.
Мой член.
Моя голова.
Я чувствовал себя так, словно меня переехал товарный поезд.
У меня было давление на грудь.
Что-то было не так.
И я почувствовал запах кокосов?
И тут я вспомнил.
Все было кончено.
Вся моя тяжелая работа.
Все годы неустанных, изнурительных тренировок были потрачены впустую.
Потому что мое тело отказало мне.
И теперь я был сломлен.
Резко проснувшись, я открыл глаза, чувствуя панику и близость нервного срыва.
Несколько мгновений я смотрел в потолок, просто впитывая опустошение, захлестнувшее мое сердце, как приливная волна разрушения.
Сделав несколько глубоких вдохов, я попытался сесть, но тут же плюхнулся обратно, когда заметил маленькую фигурку, свернувшуюся калачиком на кровати рядом со мной.
Черт возьми.
— Шэннон?
— Хм?
— Шэннон, — прохрипел я, подталкивая ее рукой. — Проснись.
Тихо зевая, она выползла из того места, где уютно устроилась на сгибе моей руки.
— Ты проснулся, — сказала она, улыбаясь мне.
Я осторожно кивнул.
— Ты помнишь, где ты?
Я снова кивнул.
— Ты помнишь матч?
— Я помню, почему я здесь, — прохрипел я, чувствуя сухость во рту и хрипоту. — Я не помню, почему ты здесь.
Шэннон долго смотрела на меня, а затем ее глаза расширились, и она быстро соскочила с кровати.
— Ты хотел, чтобы я осталась с тобой, — тихо объяснила она, сложив руки вместе.
Я нахмурился:
— Да?
Я не мог вспомнить.
Это был туман.
Шэннон кивнула:
— Да, я пришла к тебе с Гибси этим утром — ну, это было около шести часов утра, так что, я думаю, ты мог бы назвать это прошлой ночью? Я не знаю…
— Как долго? — Я прервал ее вопросом.
Я чувствовал себя слишком отчаянно, чтобы слушать долгие рассказы.
Шэннон непонимающе уставилась на меня:
— А?
— Как долго я отсутствую? — Я вырвался.
Она посмотрела на часы:
— Сейчас 11:45, так что почти шесть часов.
— Нет. — Я покачал головой и разочарованно зарычал. — Как долго я отсутствую?
Она покачала головой:
— Я не понимаю.
— Как долго я выбыл из-за травмы! — Я зашипел, сжимая простыни, когда опустошение зарегистрировалось в моем отеле разбитого сердца.
— Джонни, это не имеет значения…
— Это важно, Шэннон, — отрезал я срывающимся голосом. — Это важно для меня.
Она просто смотрела на меня своими большими глазами, полными страха, беспокойства и сочувствия.
Я не мог справиться.
Не сейчас.
Я не хотел, чтобы она видела, как я ломаюсь.
Я не мог с этим справиться.
— Не могла бы ты передать мне это, пожалуйста? — Я указал на таблицу, висящую в ногах моей кровати. — Мне нужно увидеть.
Она закусила губу, нервно поглядывая на мою таблицу. — Джонни, может быть, тебе стоит подождать доктора…
— Мне нужно увидеть чертов график, — выдавил я. — Мне нужно увидеть самому.
Шэннон вздрогнула, и я почувствовал себя хуже, чем когда-либо.
— Пожалуйста. — Я тяжело вздохнул. — Передай мне таблицу.
Не говоря ни слова, она протянула мне планшет.
— Спасибо.
Она опустила голову и шмыгнула носом.
Черт.
Черт!
— Ты можешь пойти и найти моего папу? — Спросил я, отчаянно пытаясь справиться со своими эмоциями.
Она посмотрела на меня, такая одинокая и обиженная:
— Если это то, чего ты хочешь?
Я подавил стон и кивнул:
— Это то, чего я хочу.
— Ч-что насчет твоей мамы?
— Нет, только мой отец, — предупредил я ее. — Только мой папа.
— Э-э, хорошо, — прошептала Шэннон, неуверенно глядя на дверь.
Я затаил дыхание, отчаянно пытаясь не сломаться перед ней.
— Я пойду? — сказала она, но это был скорее вопрос.
Я натянуто кивнул, сопротивляясь желанию умолять ее остаться, обнять меня и дать обещания, которые ни один из нас не смог бы сдержать.
Она не могла исправить это для меня, и я боялся потерять больше, чем у меня уже было.
Я знал, что она хрупкая, и не хотел ее отпугнуть. Если бы она осталась в этой комнате, это именно то, что я собирался в конечном итоге сделать.
Если бы я сделал это — если бы она увидела мою уродливую сторону, мою слабость — я бы тоже ее потерял.
Я тоже не мог ее потерять.
С колотящимся сердцем я наблюдал, как она открыла дверь и остановилась в дверном проеме.
— Пока, Джонни, — прошептала она, оглядываясь на меня в последний раз.
Я глубоко сглотнул, прежде чем выдавить слова:
— Пока, Шэннон.
Я подождал, пока за ней закроется дверь, прежде чем сорвать с себя покрывало, чтобы проверить повреждения.
Иисус Христос.
Откинув голову на подушку, я прикусил кулак и подавил крик.
Когда мой папа вошел в комнату тридцать минут спустя, он был один.
— Доброе утро, Жеребец, — сказал он с ухмылкой.
— Да, — выдавила я, слезы текли по моим щекам.
В ту минуту, когда папа увидел выражение моего лица, его ухмылка исчезла.
Поставив свой пластиковый стаканчик на мою тумбочку, он опустился на край моей кровати и притянул меня в свои объятия.
— Джонни, — вздохнул он. — Выпусти все это, сынок.
И именно там я разрыдался, как гребаный ребенок, на плече у отца.
— Сколько ждать? — Я задохнулся, когда слова нашли меня.
— Минимум шесть недель, — сказал он мне с той честностью, за которую я его уважал.
— Папа, все исчезло. — Я покачал головой и подавил желание зарычать. — Летняя кампания…До 20 лет…для меня все кончено!
— Не правда, — заверил он меня. — Тонкий, но не невозможный.
— Тонкий, — выдавил я, чувствуя, как мое сердце бьется так сильно, что я думал, оно может остановиться совсем. — Черт.
— Не забывай, кто ты. — Затем он встал и помог мне сесть на край моей кровати. — Ты мой сын, — добавил он, опуская мои ноги на пол. — И ты настоящий боец.
Я опустил голову. — Я, блять, не чувствую себя бойцом.
— Ты был бойцом со дня своего рождения, — поправил он, приподнимая мой подбородок и заставляя меня встретиться взглядом с его голубыми глазами. — Ты никогда не позволял ничему встать на пути к твоим целям, и ты, черт возьми, уверен, что не позволишь шести неделям остановить тебя.
— А если у меня не получится? — Я задохнулся, озвучив свой самый большой страх. — Если я не буду в форме к тому времени?
— Тогда у тебя ничего не получится, — просто ответил он.
Я покачал головой и издал болезненный всхлип. — Па, я не могу справиться…
— Если ты не справишься этим летом, значит, ты не справишься этим летом, — повторил он. — Ты все еще Джонни Кавана. Ты все еще отличник. Ты все еще хороший человек. И ты по-прежнему мое лучшее решение.
В миллионный раз в своей жизни я поймал себя на том, что смотрю на человека, который меня вырастил, и думаю: смогу ли я когда-нибудь стать таким же сильным, как ты?
Я наблюдал за своим отцом, когда он пододвинул стул и поставил его передо мной.
— Итак, — сказал он, садясь и ослабляя галстук. — Давай будем собой, сынок.
О черт.
— Собой? — Я прохрипел.
Папа кивнул. — Скажи, что ты не попадешь в u20 в июне…-
— Па, я не могу…
— Выслушай меня, — спокойно сказал он.
Я мрачно кивнул.
— Скажи, что ты не успеешь в июне, — продолжал повторять папа, озвучивая мой худший кошмар вслух. — Это разрушительно. Мы с твоей мамой понимаем. Ты можешь не думать, что мы делаем, но мы привели тебя в этот мир, и каждый болезненный момент в твоей жизни, который ты переживаешь, и каждое препятствие, о которое ты спотыкаешься, мы рядом, Джонни. Мы прямо за тобой, чувствуем все. Твоя боль, разочарование и страхи. Все это отражается в нас. Твои достижения — наши, и твоя душевная боль — наша. Потому что ты — все, что у нас есть, Джонни. Только ты. Вот и все.
Теперь я чувствовал себя хуже, чем когда проснулся. — Да …
— Когда ты станешь старше и у тебя будут собственные дети, твой собственный сын, ты поймешь, что я имею в виду, — добавил он, спокойный, как всегда. — Но сейчас тебе придется поверить мне на слово.
Я кивнул, чувствуя себя куском дерьма и прекрасно понимая, что будет дальше.
— Что ты сделал, Джонни? — Папа сказал. — Опасность, которой ты себя подвергаешь? — Он покачал головой и прерывисто выдохнул. — Нет слов, чтобы описать, насколько мы были опустошены тем телефонным звонком прошлой ночью. Он наклонился вперед на своем сиденье и сложил руки вместе. — Знать, что наш мальчик вот так рисковал своим здоровьем и своим будущим, и так было уже несколько месяцев.
Мои плечи опустились от стыда. — Мне жаль, папа.
— Мне не нужны извинения, — ответил папа без намека на гнев в его тоне. — Мне нужно, чтобы ты понял. Сделать шаг назад от этой мечты, за которой ты гнался, и осознать, что твоя жизнь уже происходит.
— Я просто так сильно этого хочу, папа, — признался я, прикусив губу. — Так чертовски плохо.
— И я хочу это для тебя, — сказал он мне. — Я хочу, чтобы ты следовал своим мечтам, Джонни. Я хочу, чтобы ты воплотил их в жизнь. Я хочу, чтобы все, чего ты хочешь от жизни, у тебя получилось. Но мне нужно, чтобы ты делал все это с трезвой головой. — Он откинулся на спинку стула и долго смотрел на меня, прежде чем заговорить снова. — Даже лучшие иногда падают, сынок. То, что вы сделаете дальше — с четким, продуманным, логичным мышлением — это то, что определит вас.
Да.
Я понял.
Я услышал его.
Тяжело вздохнув, я провел рукой по лицу и спросил: — Итак, каков план?
Папа ухмыльнулся.
Я нахмурился, глядя на него. — Почему ты так на меня смотришь?
Он склонил голову набок, все еще ухмыляясь. — Я просто смотрю на своего мальчика и чувствую благодарность, снова увидев огонь в его глазах.
Я беспомощно пожал плечами:
— Он исчез?
— Ненадолго, — сказал он мне. — И план — восстановление и постельный режим. 7-10 дней.
Я прерывисто выдохнул — Господи, да что…
— Таков план, сынок, — строго сказал папа. — С этого момента мы будем двигаться вперед с реабилитацией.
— Академия? — Я глубоко сглотнул. — Тренер Деннехи связался с вами?
— Они в ярости от тебя, — ответил папа, не стесняясь в выражениях. — Чего и следовало ожидать, когда центровой номер один в стране почти заканчивает карьеру до своего восемнадцатилетия.
Я застонал:
— Господи, не говори так.
— Правда всегда лучше лжи, — ответил он с понимающей улыбкой. — Более болезненная, но гораздо более полезная в долгосрочной перспективе.
— Ты юрист, — фыркнул я. — Тебе платят чертову кучу денег за ложь.
— Не для тебя, — ответил папа с усмешкой. — Вы получаете мои услуги бесплатно и на сто процентов правдивы. — Ухмыляясь, он добавил: — Если ты хочешь, чтобы кто-то тебя успокоил, тогда тебе следует поговорить об этом со своей матерью.
— Да, хорошо, — пробормотал я. — Ты мог бы немного смягчить края, папа. Оно жжет.
— Укусы закалят тебя, — сказал он мне. — Там большой, плохой мир, сынок. Это все острые углы.
— А как насчет моего контракта с академией? — Я осмелился спросить.
— Все еще очень даже в силе.
Я выдохнул с огромным облегчением.
— Не удивляйся, — задумчиво произнес папа. — Ты великолепен. Беспечный, упрямый, склонный к самоубийству идиот с блестящими способностями к регби и талантом вывести себя на любой уровень, на который ты пожелаешь. Они знают это, Джонни. Они тебя не отпустят.
Когда он сказал мне это, я знал, что это не чушь собачья.
Он не стал бы вешать мне лапшу на уши.
— Как ты думаешь, у меня получится, папа? — Тогда я спросил, глядя на лицо моего отца. — Ты думаешь, я смогу это сделать?
— Да, — ответил он без колебаний.
Мое сердце затрепетало.
— Правда?
Мой отец кивнул. — Да, Джонни. Действительно.
С этими словами я почувствовал, как во мне зародился маленький корешок надежды.
Я мог бы отодвинуть все это от края.
Я мог бы это сделать.
Мой отец думал, что я смогу это сделать.
— Но ты освобожден от обязанностей, — добавил папа.
Я тяжело вздохнул. — Ожидаемо.
— И у тренера Деннехи будет с вами жаркий разговор.
Я поморщился:
— Тоже ожидаемо.
— И вам нужно будет пройти три отдельных экзамена, прежде чем вы снова выйдете на поле, будь то академия, клуб или школьное регби, — добавил он. — И эти ноги должны держаться подальше от травы до мая.
— Прелестно. — Я провел рукой по волосам и вздохнул. — Иисус.
— Не паникуй, — спокойно сказал он. — Ты знаешь план. Он есть. Прямо перед тобой. Частью возвращения в команду является исцеление. Отдых твоего тела прямо сейчас так же важен, как и любая другая тренировка или участие в регби.
Я понял это.
— Это просто отстой, — пробормотал я.
— Посмотри на это с другой стороны, — предложил папа с ухмылкой. — У тебя будет неограниченное количество свободного времени, чтобы провести его с Гибси.
— О, Боже.
Папа рассмеялся:
— Которые, я полагаю, никогда не позволят тебе пережить прошлую ночь.
— Нет. — Я поморщился. — Он, вероятно, не будет.
Тогда я посмотрел на него и спросил:
— Итак, как долго я собираюсь застрять в больнице?
— Еще пару дней, — ответил папа. — Тогда мы отвезем тебя домой, и ты сможешь начать реабилитацию.
— Ты действительно веришь, что я могу все изменить, папа?
Папа кивнул. — Если ты начнешь следовать правилам, тогда, безусловно, можешь все изменить.
Я снова покачал головой:
— Какого черта я не поговорил с тобой несколько месяцев назад?
— Потому что я отец-трудоголик, которому следовало бы уделять больше времени тому, чтобы уберечь своего сына от опасности, а не тому, чтобы уберечь сыновей других отцов от тюрьмы, — ответил он.
— Па, остановись, — предупредил я. — Это не твоя вина. И не мамы.
— Нет, это твоя, — согласился он, снова уязвив меня правдой. — Но ты молод, силен и упрям, и я должен быть там, чтобы обуздать тебя. Я буду там, Джонни, — добавил он тогда. — Еще.
— Я не виню тебя за то, что ты любишь свою работу, — ответил я. — Я такой же.
Он ухмыльнулся:
— Я знаю, что ты такой. Я расчистил свое расписание до конца пасхальных каникул.
Мои брови взлетели вверх:
— Ты возвращаешься домой?
— Я, да, сынок.
— А мама?
Мой отец рассмеялся:
— О, Джонни, будь ее воля, она бы снова посадила тебя в коляску и катала с собой. Она не собирается выпускать тебя из виду.
— Черт.
— Ты должен вернуть кое-что, сынок.
— Доверие?
Папа кивнул:
— Да.
— Итак, где она? — Я ворчал, думая о том, сколько слез мне придется вынести от моей матери.
— Она скоро вернется, — сказал папа. — Она пошла за твоей одеждой.
— А Гибси?
— Он в столовой, — ответил он с улыбкой. — Девушка за прилавком хочет привлечь его внимание.
— Держу пари, — пробормотал я.
Похотливый ублюдок.
— Гибси останется с нами, пока мы не отвезем тебя домой в Корк, — сказал тогда папа. — И, вероятно, вам грозит дисквалификация, когда вы вернетесь с пасхальных каникул. — Ухмыляясь, папа добавил: — Ты бы слышал, как он назвал вашего тренера, когда он пришел в больницу ранее — вот почему мне потребовалось так много времени, чтобы вернуться к вам. Джерард наотрез отказался возвращаться в автобус. По-видимому, он сбежал из отеля, чтобы прийти к тебе рано утром. У него серьезные проблемы с вашим директором. Мне пришлось позвонить в школу и его родителям, прежде чем тренер Малкахи согласился позволить ему остаться с нами.
— О, черт возьми, — простонал я. — Я не могу его никуда взять.
— Он твой верный друг, Джонни, — ответил папа. — Тебе повезло, что он у тебя есть.
Я знаю это.
— А Шэннон? — Я прохрипел, вздрогнув при воспоминании о том, как ужасно я отреагировал на нее, когда впервые пришел в себя. — С ней все в порядке? Она в столовой с Гибсом? — Я глубоко сглотнул, чувствуя себя невероятно уязвимым в этот момент. — Можешь сходить за ней для меня, папа? Мне действительно нужно с ней поговорить.
Папа тяжело вздохнул:
— Шэннон ушла домой, Джонни.
Мое сердце упало.
— Она бросила меня, — прохрипел я.
Это было оно.
Это было началом всего.
Я ни хрена не стоил без регби.
— Нет. Она осталась с тобой, — поправил папа. — Когда ты был сумасшедшим, и любой в здравом уме сбежал бы в горы, эта девушка оставалась рядом с твоей кроватью, слушая, как ты говоришь из своей задницы.
— Да, ну, теперь она ушла, не так ли? — Пробормотал я, чувствуя себя чертовски жалко.
— Когда прошлой ночью ты был прижат спиной к стене, кто сидел здесь с тобой?
Я уставился на него.
— Кто держал тебя за руку, Джонни?
— Папа…
— Кто ждал скорую вместе с тобой?
— Папа, прекрати…
— Кто приходил проведать тебя, когда тебе было хуже всего?
Я посмотрел на него.
Он…?
— Да, я хорошо знаю, что произошло между вами двумя в той раздевалке. — Папа ухмыльнулся. — Твой тренер рассказал мне все о компрометирующем положении, в котором он застал вас с Шэннон.
— Этот гребаный предатель, — проворчал я.
— Он твой учитель, Джонни. Он должен сообщать о подобных инцидентах. У него нет выбора в этом вопросе. Это обязательно.
— Ее родители?
— Я бы предположил, что они в курсе ситуации.
Я покачал головой:
— Ради всего святого.
Он тяжело вздохнул, прежде чем добавить:
— Я подозреваю, что у нее самой большие неприятности из-за того, что она пробралась сюда.
— Черт, — я уронил голову на руки и проигнорировал жгучую боль, которая пронзила мои ноги. — Черт, па, я был для нее полным придурком, когда проснулся.
— Тогда исправь это, — спокойно ответил он.
— Ты не понимаешь, — выдавил я, чувствуя себя худшим куском дерьма на планете. — Я запаниковал и отреагировал на нее, но она хрупкая, папа. Она такая… И я так в…
— Влюблен в нее? — Папа ухмыльнулся. — Да, мы все знаем, Джонни. Ты прокричал это с крыши прошлой ночью.
— Дерьмо, — простонал я. — Она была напугана?
— Твоя мама, конечно, была, — засмеялся папа. — Когда ты сказал ей, что Шэннон будет матерью твоих детей.
— Господи Иисусе, — захныкал я. — Почему ты не остановил меня?
— Мы не могли, — ответил он. — Ты бы успокоился только ради Шэннон. Ты заснул в ее объятиях.
Тьфу.
Христос.
— Я собираюсь пойти выпить кофе и проведать твоего лучшего друга, — объявил папа, поднимаясь со стула. — Но ты можешь сделать мне одолжение? Когда твоя мама придет позже, ты сможешь успокоить ее нервы? — Ухмыляясь, он добавил: — Некоторые вещи, о которых ты разглагольствовал прошлой ночью, потрясли бедную женщину.
— Я не помню ничего такого… — простонал я. — Все как в тумане.
— Возможно, ты не помнишь, — усмехнулся папа, подходя к двери и открывая ее. — Но она будет помнить всю оставшуюся жизнь.
Я подождал, пока папа выйдет из комнаты, прежде чем потянуться за телефоном.
Мой отец.
Мой отец.
Какого черта я слышал, как Шэннон произносила эти слова?
И почему мое сердце говорило мне, что это жизненно важно?
Господи, они, должно быть, вырубили меня какими-то сильнодействующими препаратами класса А.
Сосредоточься, Джонни.
Запомни.
Я прокрутил свои контакты с намерением позвонить ей, чтобы извиниться, только чтобы упасть в ужасе, когда вспомнил, что у меня нет ее номера.
И даже если бы я это сделал, я не смог бы ей позвонить.
Потому что ее отец забрал ее телефон.
Мой отец.
Мой отец.
Что я здесь упустил?