Он выставил вперед руку и, составив из большого и указательного пальцев нечто вроде пистолета, целился в мальчишек и грозно кричал:
— Пиф! Паф!
Град снежков был ответом на угрозы фашиста.
— Хайль Гитлер! — крикнул грозно гитлеровский солдат, крикнул так, словно посылал проклятия на этих белоголовых и синеглазых мальчишек и девчонок.
— Гитлер капут! — что есть мочи крикнула Антошка.
— Гитлер капут! — хором поддержали мальчишки.
— Гитлер капут! — озорно крикнула Ева.
Мальчишки срывали с рук варежки и, раздвинув указательный и средний пальцы, поджав остальные, стали грозить фашистам.
Это был международный знак антифашистов, означающий букву «V», или «Виктори» — «Победа». Этот знак все чаще и чаще встречали гитлеровские солдаты начертанным на стенах: домов и на дорогах и каждое утро стирали эти знаки со стен вагонов. Этот знак преследовал их всюду, и теперь слухи, проникая в Германию через все заграждения и трещотки, о готовящемся мощном контрнаступлении советских войск приобретали особую силу, пугали, заставляли думать о будущем.
Фрицы готовы были выскочить из вагонов и растерзать дерзких мальчишек и девчонок и особенно ту, которая первая крикнула «Гитлер капут». Но приказ был строгий: из вагонов при следовании по территории нейтральной Швеции выходить нельзя.
Мальчишки усилили бомбардировку вагонов снежками.
Антошка забыла обо всем на свете. Она метила снежком в этого противного солдата, чем-то напоминающего тощую свинью. Она метала снежки в вагоны, как гранаты, и, разгоряченная, выбежала вперед, поднялась на бугорок и на виду всего эшелона подняла крепко сжатый кулак вверх: «Рот Фронт!»
Это действительно было похоже на взрыв бомбы. Солдаты заметались в вагонах, затопали башмаками. Это было неслыханной дерзостью. За этот коммунистический салют они вздернули бы на виселицу эту девчонку, будь то в оккупированных районах России! Антошка не опускала руки. Горящим взглядом она обводила солдат, высунувшихся из вагонов. Солдаты ругались, грозили кулаками. И только один солдат, перевесившись через перекладину, медленно свел пальцы в кулак и стал осторожно поднимать руку. Антошка встретилась с ним взглядом. Это были не вражеские глаза. Грустная усмешка тронула губы солдата, а глаза, глаза его, до этого погасшие и безразличные, вдруг засветились.
Со стороны станции уже бежали шведские полицейские, подхватив полы шинелей. Впереди, яростно размахивая руками, спешил эсэсовец.
Завидев полицейских и эсэсовца, солдат поник, рука его повисла, пальцы разжались, а глаза все еще сияли и говорили, что он не с ними, не с фашистами, а с этой худенькой шведской девчонкой с посиневшим носом и выбившейся из-под шапочки косой… Откуда этому солдату было знать, что перед ним советская пионерка?
Ева дергала Антошку за рукав:
— Бежим, полицейские идут. Не забывай, что ты русская, тебе достанется больше всех.
Антошка оглянулась. Мальчишки и девчонки, подхватив санки и лыжи, что есть духу мчались наверх, а рядом стоял парнишка с разноцветными лыжами на плече. Одна лыжа была голубая, другая красная. Он держал руку, сжатую в кулак.
— Чего стоишь? Беги! — крикнула ему Ева.
Полицейские и эсэсовец приближались.
Девочки потащили санки наверх, полозья цеплялись за кусты жимолости, вылезавшие из сугробов. Останавливаясь, чтобы высвободить санки, Антошка видела мальчика с разноцветными лыжами на плече. Шведские полицейские с эсэсовцем во главе, тяжело дыша, проваливаясь в сугробы, бежали за ним.
— Брось лыжи, тебя нагонят полицейские! — кричала Антошка.
Но мальчишка не мог расстаться с лыжами. Это были отличные лыжи, пусть и разноцветные.
Во дворе дома Антошка и Ева еле-еле отдышались. Выглянули вниз — ни полицейских, ни мальчишки не было видно. Перед глазами Антошки маячила фигура немецкого солдата, перегнувшегося через перекладину, медленно сводившего пальцы в кулак. Один на весь эшелон, один человеческий немец на весь состав. А может быть, среди них были и другие, но только не решились, как тот, сжать пальцы в кулак?
На следующее утро Елизавета Карповна развернула газету и прочитала сообщение о том, что накануне шведская полиция арестовала мальчишку, кидавшего камни в солдат из эшелона, следовавшего через Швецию с военной техникой на северный фронт. А коммунистическая газета «Ню Даг» к этому сообщению добавила, что мальчишка был арестован по требованию немцев за враждебный акт в отношении германских солдат. «Ню Даг» выражала свое возмущение действиями шведской полиции, ее угодливостью перед немцами.
— Немцы даже на шведских мальчишек ополчились, — сказала Елизавета Карповна, — видно, дела на нашем фронте идут не так уж плохо. — И, посмотрев на дочь, строго сказала: — Не вздумай ты ходить на станцию, попадешь в какую-нибудь историю.
Антошка вздохнула. Ей так хотелось рассказать о солдате, сжавшем пальцы в кулак, но мама рассердится и будет говорить о том, какой неисправимый характер у ее дочери… Ну, а если у Антошки нет никаких других возможностей участвовать в общей борьбе своего народа?
Правильно ли, что Антошка должна чувствовать себя в шапке-невидимке и разделять шведский нейтралитет, иными словами, равнодушие к судьбе своей родины? Почему она должна молчать, когда уже многие шведы молчать не могут? Нет, не может Антошка спокойно смотреть на гитлеровских солдат, на пушки, на самолеты, которые будут завтра-послезавтра стрелять в советских людей. Она советская пионерка. Сейчас расскажет все, и мама ее поймет.
— Мамочка! — решительно начала Антошка, но, взглянув на Елизавету Карповну, осеклась.
— Что-нибудь случилось? — встревожилась Елизавета Карповна.
— Мамочка, я больше здесь не могу, не могу! — в отчаянье воскликнула Антошка.
Весть о том, что приехали новые сотрудники из военной Москвы, облетела советскую колонию.
Приезд из Москвы новых людей всегда является большим событием в любой советской колонии. И чем меньше колония, тем сердечнее и радушнее встреча. Кто накормит обедом, у кого поселится приехавшая семья, пока не подыщет себе квартиру, кто будет их гидом по городу, кто поведет в магазины, где не надо торговаться. Каждый предлагает свои услуги, и в первый же вечер вся колония собирается у кого-нибудь в доме и приехавших засыпают вопросами: как выглядит Москва, что идет в театрах, какие новые станции метро построили, просят рассказать о сельскохозяйственной выставке — тысяча вопросов. Если приехавшие догадались захватить с собой пару буханок черного хлеба, московского заварного или пеклеванного, то этот хлеб будет самым дорогим лакомством за столом, а если еще прихватили сушеной воблы и конфет «Мишки», то устраивается настоящий пир. Так было в мирное время.
Ну, а приезд первых за время войны людей взбудоражил всю колонию. Прибыл советский журналист с женой. Решили собраться все в посольстве и поговорить по душам.
Хлеба и воблы, конечно, никто не ждал, жаждали живых слов с Родины от людей, своими глазами видавших, что такое военная Москва, хотели знать, как живут там люди, как защищают столицу от налетов гитлеровских бомбардировщиков, и верно ли, что площади разрисованы крышами домов, и действительно ли это дезориентирует вражескую авиацию, и что это за надолбы на улице Горького, и как происходила эвакуация из Москвы в октябрьские дни 1941 года, и чему обучают ребят в школах, и верно ли, что в МХАТе все еще идет «Анна Каренина» и все так же трудно достать билет. Да разве перечислишь все эти вопросы!
Антошка выбрала себе местечко поукромнее, за роялем, и, не спуская глаз, рассматривала новых членов колонии. Москвичи сидели в президиуме. Петр Иванович с густой копной волос, с седыми висками, добродушный и простой, отвечал на вопросы; жена его Валентина Сергеевна — худенькая, с глубоко запавшими глазами, смущенно теребила бахрому скатерти.
Вопросов у людей много, а ответить на большинство из них Петр Иванович не может, сами несколько месяцев не знали, каково положение на фронте и что творится во всем мире.
— Мы из Москвы до Стокгольма добирались шесть месяцев, — объясняет он.
«Вместо шести часов — шесть месяцев! — ахнула про себя Антошка. — Пешком скорее дойдешь».
— Расскажите, Петр Иванович, о вашем путешествии, — попросила его Александра Михайловна.
И все превратились в слух.
Во время войны из Москвы в Швецию было три пути. Один — морем из Мурманска или Архангельска до Северной Англии и оттуда самолетом в Стокгольм. Второй путь — самолетом через Африку, дальше по Атлантике до Англии. Третий — Владивосток — Сан-Франциско — Англия.
Путешествие их началось из Москвы до Баку на самолете. Из Баку вылетели в Иран, оттуда в Ирак, а затем в Египет. Летели над голубым Нилом, в южный порт Африки — Кейптаун.
— Все проходило нормально, — говорит Петр Иванович. — Пересаживались с самолета на самолет, в Баку сняли с себя шубы, в Иране демисезонное пальто, а в Египте облачились в белые костюмы и пробковые шлемы, чтобы на аэродроме не хватил солнечный удар. Это было в середине лета, а сейчас, как видите, на дворе зима. В Кейптауне сели на английский грузопассажирский пароход. Советских пассажиров было трое. Кроме нас с женой, ехал еще молодой солдат, отозванный с фронта, чтобы работать переводчиком в нашем посольстве в Лондоне. Он переживал, что его сняли с фронта, считал себя чуть ли не дезертиром. Виктор был очень хороший парень, и мы с ним крепко подружились.
Сердце Антошки на секунду замерло и застучало часто-часто. «Молодой солдат… Виктор… Хороший парень. Наверно, это был он». Антошка готова была перебить рассказчика, спросить, как выглядел Виктор, какого цвета у него глаза и не был ли он в пионерлагере на Азовском море.
Но Петр Иванович продолжал говорить.
Он рассказал, что пассажиров на пароходе было много, но негры, индейцы и мулаты были размещены на нижней палубе, а белые — на верхней. Трюмы заполнены хлопком.
Днем пассажиры изнывали от жары и безделья. Особенно тяжело приходилось советским людям. Они не знали, что происходит на Родине, и считали дни, когда прибудут на место и примутся за работу. Книг не было, газет тоже, радиорубка использовалась только для служебных целей.
На третий день путешествия по океану, когда солнце клонилось к закату и чувствовалось прохладное дыхание вечера, советские пассажиры сидели на палубе. Петр Иванович решал какой-то замысловатый кроссворд в английском журнале, Валентина Сергеевна с Виктором играли в домино. Океан лежал спокойный, словно отлитый из зеленоватого стекла. Вдруг раздался оглушительный взрыв. Перед глазами пассажиров взметнулся черный фонтан воды, мебель на палубе с грохотом покатилась к правому борту, все пассажиры очутились на полу.