— Улаф, хотя бы по стакану чаю и бутерброд, — не приказывает, а просит мистер Эндрю.
— Сейчас будет обед! — торжественно объявляет Улаф. — Только вот сервировать стол… — повертел он забинтованными руками.
— Я сейчас накрою, — вызвалась Елизавета Карповна. Она уже видела Антошку и Джонни, который сладко спал на койке.
Антошка в белом колпаке и халате тащила миску, распространявшую аппетитный запах, и поставила ее посередине стола. Улаф суп обычно приносил в тарелках.
— Обед сегодня приготовила мисс Антошка! — заявил Улаф таким тоном, каким провозглашают об одержанной победе.
Все столпились вокруг стола, нюхали какой-то очень вкусный и неведомый суп и на все лады хвалили Антошку.
Капитан Эндрю великолепным жестом пригласил Антошку занять место рядом с ним, словно она была коронованной особой Великобритании.
— Прошу вас, мисс Анточка, быть хозяйкой за этим столом!
Все ждали, чтобы молодая хозяйка заняла свое почетное место.
А она стояла, упрямо прикусив нижнюю губу, теребя кончик косы.
Елизавета Карповна насторожилась: какой еще новый фортель собирается выкинуть ее дочь?
Девчонка обвела всех насмешливым взглядом серых глаз:
— Спасибо за честь! Но, по вашим законам, кок ужинает у себя в камбузе! — и вышла из кают-компании.
Казалось, что конвой теперь движется увереннее и быстрее. Английским военным кораблям пришли на смену советские миноносцы — «Баку», «Разъяренный», «Урицкий».
Веселые эти миноносцы! Пароходы идут строем, неуклюжими тушами переваливаясь на волнах, время от времени разворачиваются, оставляя за собой белые бурлящие дорожки, и тогда видно, что весь конвой под острым углом изменил курс, а миноносцы носятся вокруг как чайки. Вот «Разъяренный» на огромной скорости промчался вперед, замедлил ход, покружился, развернулся и пошел резвиться, выписывая белые вензеля на морском просторе.
Несколько раз налетали фашистские самолеты, и тогда из-под облаков, словно поджидая их, неслись советские истребители, и было видно, что «юнкерсы», побросав куда попало бомбовый груз, уходили восвояси.
Утром матросы старались изменить правилу: бегать с носа на корму по правому борту, а с кормы на нос — по левому. Все, выбирая какой-то предлог, бежали по правому борту и на секунду прилипали к борту, вглядываясь в горизонт.
— Виден берег! — заглянул в каюту Улаф. — Антошка, виден берег!!
Антошка с Джонни на руках живо взобралась вверх на палубу.
— Где? Где?
Стюард с готовностью подал ей бинокль. Но, кроме светлой, искрящейся полоски, она ничего не видела. Над пароходом раздался тонкий писк, и над мачтами пролетела чайка, за ней другая, еще и еще…
— Видите, нас уже встречают! — радостно сообщил стюард.
Чаек становилось все больше, они хлопотливо летали над пароходом, что-то рассказывали, приветствовали на своем птичьем языке.
Светлая полоска на горизонте ширилась и все больше искрилась.
— Идут советские катера!
— Советские самолеты прикрывают нас! — слышались радостные возгласы.
Белые бурунчики мчались навстречу конвою. Вот уже можно различить за ними небольшие быстрые корабли.
Первые катера пронеслись мимо, а один развернулся на полном ходу, взбил вокруг себя белую пену и шел теперь рядом с пароходом. Видно было уже людей в брезентовых плащах, высыпавших на палубу. Человек с рупором в руках прокричал по-русски:
— Этот пароход ведет капитан Макдоннел? — и повторил свой вопрос по-английски.
Елизавета Карповна, приложив ладони трубкой у рта, ответила по-английски:
— Да, этот пароход ведет капитан Макдоннел, — и повторила свой ответ по-русски.
Человек с рупором козырнул, и катер снова помчался вперед.
Вскоре подошел другой катер, и такой же человек, может быть только повыше ростом, закричал в рупор:
— Есть ли на вашем пароходе семья капитана второго ранга Васильева? — и повторил свой вопрос по-английски.
Елизавета Карповна узнала голос, прижала муфту к груди и только помахала рукой — не могла ответить.
А Антошка что есть силы кричала:
— Папа, папочка, это мы, это я, Антошка! Здесь рядом мама. Мамочка, не плачь, а то папа подумает что-нибудь плохое. Ответь ему.
— Толя-я-я! Родно-о-ой!
Антошка готова была перемахнуть через борт.
— Вы живы, здоровы? — кричал Анатолий Васильевич в рупор.
— Мы живы-ы! Мы живы-ы! — надрываясь, отвечала Антошка.
Антошка вглядывается в лица моряков на борту катера. Ищет среди них Виктора. Моряки в брезентовых плащах и капюшонах, защищающих от ледяных брызг и морского ветра, похожи друг на друга: все молодые. Который же из них Виктор? Может быть, тот, что стоит позади отца? Или крайний слева? Не может быть, чтобы Витька не встречал ее.
Ей не терпится крикнуть: «Виктор! Витя! Витька!»
Милая Антошка! Не зови! Может быть, и откликнется кто, ведь, наверно, среди них есть и Викторы. Все эти моряки носили пионерский галстук, были тоже горнистами, барабанщиками, и все они на торжественной линейке в школе, подняв в салюте руку, клялись свято хранить заветы Ленина. И все они крепко держат свою клятву.
Не зови!
Ведь ты ищешь того, единственного Витьку из пионерского лагеря «Заре навстречу». Помнишь, длинноногий, босой, он бежал по дорожке, посыпанной белой галькой, взбирался на серебряную от росы трибуну и, обратив горн раструбом к зорьке, трубил: «Вставай, вставай, дружок!» А ты, маленькая девчонка, закутанная в одеяло, стояла, прижавшись к стволу акации, и слушала, как мальчишка будит солнце, будит море и степь. Он разбудил и в тебе тогда прекрасное чувство, которое ты носишь в своем сердце вот уже несколько лет.
Ведь ты ждешь того Витьку со светлой прядью выгоревших волос на лбу, сероглазого горниста. Тебе нужен тот Витька, который тайком положил тебе на тумбочку головку подсолнечника с необлетевшими лепестками, тот, который на листке тетради написал странное слово: «Извини!» — и завернул в него васильки. Ты ждешь того, кто прислал тебе письмо с солдатской клятвой: «Кончатся патроны — буду грызть зубами фашистскую гадюку».
Тот, единственный, Витька далеко от Мурманска и Баренцева моря. Он в партизанском отряде на белорусской земле. В его руках не горн, а автомат. Он со своими товарищами притаился сейчас в балочке и ждет. Ждет, когда по железнодорожному мосту, побелевшему от инея, помчится поезд, которому не суждено достигнуть восточного берега реки — паровоз вздыбится и вместе с фермами моста рухнет вниз, увлекая за собой тяжело груженные вагоны. Лопнут льды, и по Западной Двине прокатится эхо, возвещая об очередной победе народных мстителей.
Виктор курит цигарку, волнуется, ждет. Ждет этого взрыва, который приблизит победу, ждет самой победы, ждет тебя, Антошка. И сейчас, сидя в балочке, сжавшись от мороза и напряженного ожидания, он вспоминает серебряную от росы трибуну и кряжистую акацию, из-за которой за ним следят глаза девчонки, закутанной в серое одеяло.