Но он не пришел… и не позвал…
— Это отец Павла, — вытирая ладошками катящиеся по щекам слезы, зачем-то сказала Кира и удивилась, как легко далось ей это признание. Она устала изворачиваться и обманывать. Следующим должно было последовать сообщение об отцовстве Шубина… — Недавно Павел погиб в автомобильной аварии, и Дмитрий Викторович позвонил мне, потому что выяснилось что…
— И ты решила его утешить!
— Толь, не начинай — он не мой любовник. Дело здесь совсем в другом — речь идет о Ви…
— А кто?
— Да никто! — устало произнесла Кира, и желание откровенничать с почти «бывшем мужем» бесследно исчезло — ничего она ему не скажет: ни о Виктории, но о наследстве! — Моя личная жизнь тебя больше не касается!
— Вот и договорились! Развод — дело решённое! — оскорблённый муж оскорблено помолчал. — Я проконсультировался с юристом, и он посоветовал мне договориться с тобой по любовно — без суда. Тебе достанется квартира и все подарки твоего «не любовника», мне же моя машина и моя квартира, где мы прописаны с мамой. Твою новенькую машинку мы поделим.
Тон, которым всё это было сказано, так рассердил Киру, что она чуть не задохнулась от меркантильности и жадности этого человека, за которого сама поспешила когда-то выйти замуж, совершив непростительную ошибку, за которую расплачивается до сих пор, — если бы она только знала, что забеременела от Шубина… Она прижала холодеющие пальцы к виску — неизвестность будущего уже откровенно скалилась ей в лицо.
— Ты следил за мной? — спросила она, пристально глядя в тёмный угол спальни через открытую дверь. Ей казалось, что всё это время из тёмного угла за ней кто-то пристально наблюдает. Этот невидимый, но вполне ощутимый взгляд завораживал, гипнотизировал, делал ее жёстче, злее, равнодушнее.
— Следил! И что? Я имею на это право! У нас был договор, а ты его нарушила!
— Ты, правда, не хочешь все нормально обсудить и об всем спокойно договориться?
Анатолий был слегка озадачен неожиданно произошедшей переменой — жена никогда не любила выяснять отношения и расставлять точки над «i» — ей было проще согласиться на его условия, и её жёсткая настойчивость его удивила. Ему показалось, что она знает о нём намного больше, чем он считает.
— Давай оставим всё, как есть, не выясняя и не копаясь в грязном белье. Просто прими к сведению тот факт, что мы разводимся.
Внезапно успокоившись, Кира совершенно чужим голосом продолжила:
— Ну, что ж, ты сам этого хотел… Твоё мнимое благородство, дорогой муженёк, шито белыми нитками. «Тебе достанется квартира и все подарки…» — кривляясь, передразнила она мужа. — Ты прекрасно знаешь, что квартира на Цветном, в которой мы живём, бабушкино наследство и разделу при разводе не подлежит. На «Ягуар» у меня есть дарственная — здесь тебе тоже ничего не обломится, а вот твоя машина, квартира в Измайлово, «в которой вы с мамой прописаны», мебель, телевизор — всё, что куплено тобой в период нашего брака, подлежит разделу. Думаю, мне стоит поехать туда с Дмитрием Викторовичем и сделать полную опись имущества, пока вы с Маргаритой Леонидовной не вывезли из неё всё самое ценное. Так что, дорогой муженёк, не всё так просто с нашим разводом, как тебе кажется!
— Но… — Анатолий никак не ожидал от жены такой осведомлённости и жадности. — Это же не честно! Мама вложила большую часть денег в квартиру. Она продала нашу трёшку…
— В Белых Столбах, — жестоко уточнила Кира, зная болезненное отношение мужа к его месту рождения и бывшего проживания. — Ах, какое богатство!
Анатолий поморщился.
Он давно считал себя москвичом и почти забыл, что родился и вырос в столь известном месте — в Белых Столбах находилась психиатрическая больница, проще говоря, дурдом. Услышав, откуда он родом, многие отпускали неуместные обидные шуточки, и это больно задевало его самолюбие. Женившись, Анатолий прописался к жене, стал гордо именоваться москвичом и говорил всем, что родился и вырос в Москве. Постепенно он и сам поверил в эту небылицу. А пять лет назад, перейдя на новую высокооплачиваемую работу, им с мамой удалось продать квартиру в ненавистных Белых Столбах и купить двухкомнатную квартирку в Измайлово. А вот теперь жена хочет разрушить его независимый от семьи мирок…
— Не важно, где была наша квартира, главное, что она продана и деньги вложены в покупку нынешней квартиры.
— Даже если тебе удастся это доказать, то половина от твоей половины квартиры и машины будет моей и тебе придётся её у меня выкупать.
Задыхаясь от злости, Анатолий метался по чужой квартире.
И зачем он затеял этот развод? Разве ему было плохо? Они обо всем договорились: жена растила детей и никогда не вмешивалась в его рабочие и личные дела. А что теперь? Тягостный развод с дележом имущества! Его имущества! С таким трудом заработанного, скопленного и утаенного. И почему он не сдержался? Увидев её за рулём шикарной иномарки, он настолько растерялся, что не сразу вышел из машины, а тупо сидел и ждал, пока его жена и дочери под ручку с незнакомым мужчиной скроются за дверями вокзала. Что он чувствовал тогда на перроне, наблюдая за ними из-за спин провожающих? Злость? Обиду? Скорее разочарование. Он и представить себе не мог, что другой мужчина может обнимать его жену, прижимать к груди и прилюдно целовать, и она не противилась этому, воспринимая как должное. Большего унижения он никогда не испытывал! За столько лет брака — пусть и не полноценного (за отказ от выполнения «супружеских обязанностей» он ей мстил отдельно: заводя на стороне романы направо и налево) он так привык к своей жене-служанке, что практически не воспринимал её как женщину, а оказалось, что богатый респектабельный мужчина влюблён в неё, дарит дорогие подарки и не сводит с неё глаз; а он привык настолько, что уже почти забыл, что она когда-то волновала его, и он был рад просто стоять рядом с ней. Вчера на перроне он увидел ту недосягаемую девушку из юности и испугался. Испугался того, что его налаженная «образцово-показательная семейная жизнь» закончилась. Нет, не зря жена так внимательно, оценивающе смотрела тогда на него на даче. Она сравнивала их, и сравнения были не в его пользу. Он это почувствовал и решил не ждать, решил опередить грядущие события, уйти первому, громко хлопнув дверью и говорить всем, что не стало сил терпеть ужасный характер жены — вы же помните, какая она была?!
Закрыв глаза рукой, Кира стояла посреди гостиной и тщетно пыталась избавиться от затопившей её злости.
Что она делает? Зачем говорит об этих вещах: о разводе, о дележе имущества? Ведь она же не меркантильная стерва и никогда не цеплялась за деньги и имущество — ей не нужно ничего чужого… Только развод!
Она потрясла головой, прогоняя наваждение чужого взгляда, и чтобы избавиться от него окончательно, вышла в прихожую.
— Пусть будет так, как ты решил: у меня остается моя квартира и машина — тебе твоя квартира и машина… Делить твое имущество я не буду — мне твоего ничего не надо, — она посмотрела в зеркало на своё бледное взволнованное лицо и отвернулась. — Я подпишу документы на развод. Только быстрее…
— Это дело другое. Узнаю прежнюю…
Не слушая мужа, почти уже бывшего мужа, Кира со всей силы швырнула новенький мобильный телефон в открытые двери столовой.
Телефон ударился о барную стойку, отскочил от тёмного дерева и, обижено тренькнув, развалился на несколько частей. Кира охнула и бросилась собирать осколки.
— Нет! Нет! Что я делаю? Мне нельзя разводиться — для девочек это будет настоящий трагедией — особенно для младшенькой… Она просто обожает отца… Надо сохранить эту видимость брака… хотя бы еще на несколько лет… — заговорила она вслух, присаживаясь на корточки перед «погибшим» телефоном и собирая в ладонь его пластмассовые части. — А как же моя новая жизнь? Отказаться от всего и пожертвовать ей ради спокойствия дочерей? Это сделает меня несчастной… А развод сделает несчастными их… Снова стать образцовой домохозяйкой… заботливой, доброй, честной, порядочной… которых не бросают…
«— Ты разве еще не поняла — ты изменилась, и все вокруг тебя изменилось! Ничего уже не будет, как прежде! Нельзя вернуться в то, чего больше нет! — назидательно произнёс «мудрый Гном» и трагично, как по покойнику, снял остроконечную шляпу с большими полями по ее прошлой жизни. — А на счёт честных, добрых, порядочных, то именно таких и бросают мужья, наивно полагая, что уже всё знают о своих жёнах. Им подавай что-нибудь новенькое, да поострей! Это потом, когда вляпаются по самые уши в дерьмо, они спохватываются, раскаиваются, вспоминая спокойное домашнее ничегонеделание и возвращаются к борщам и пирогам, о которых, оказывается, тосковали всё это время поиска совершенства и возвышенной неземной любви. Хотя, нет, возвышенной неземной любви ищут женщины, мужчины куда скромнее в своих запросах — им нужно совершенно иное: секс и жратва…»
Привалившись к прохладному лакированному дереву барной стойки, какое-то время Кира сидела в таком неудобном положении, слушая разглагольствования своего внутреннего голоса, «прощаясь» со своим пятнадцатилетним браком, не замечая боли от врезавшихся острых частей телефона в сжатые ладони.
«— А на счет честной, доброй, порядочной, заботливой — так это не о тебе, болезная. Ну, какая же ты честная, когда всем врешь напропалую и, наплевав на вашу договоренность, любовника завела; добрая — ты у мужа чуть половину имущества не оттяпала; со своей заботливостью ты ему и детям хуже горькой редьки надоела; а уж о порядочности твоей я молчу — ребенка от другого мужика прижила и на шею к первому встречному повесила…»
«— Ты прав, мой ворчливый, мудрый Гном, — печально улыбнулась Кира, — к прошлому возврата нет… Начинаем новую жизнь! Но как дочери будут жить без отца? Смогу ли я объяснить им причину нашего расставания, не ранив их души?»
62
— Алло! Говорите, — услышала Кира знакомый голос Ларисы, и пустота одиночества отступила.
Она плотнее прижала к уху телефонную трубку аппарата и облегчённо вздохнула — ну, кому ещё, кроме лучшей подруги, можно рассказать о несправедливых обвинениях, надуманных подозрениях мужа и услышать сочувственное понимание. Она уже открыла рот, чтобы произнести: «Привет, это я, хочу посекретничать», как неожиданно в трубке раздался возмущённый мужской голос, услышав который Кира замерла с открытым ртом.
— Ты представляешь, эта стерва попыталась оттяпать у меня часть квартиры и машины! Столько лет сидела дома на моей шее, ничего не делая, а теперь смеет предъявлять мне какие-то претензии! Хорошо, что дача записана на имя матери, а то бы…
— Помолчи! — резко оборвала Лариса громкий мужской монолог, посмотрела на высветившийся на определителе незнакомый номер и повторила в трубку: — Алло! Говорите.
— Кто это? — приглушённо зашептал Анатолий, и от этого испуганного шёпота сердце Киры зашлось тоской и обидой.
— Какая же это гадость, подруга! — тихо сказала она в трубку. — Мерзость и гадость!
Осторожно, словно ядовитую змею, Кира положила телефонную трубку на аппарат и медленно опустилась в кресло.
— Какая же это гадость, — повторила она, прижимая холодеющие пальцы к вискам. — Как они могли? Он требовал от меня соблюдения договора — никаких связей на стороне, а сам развлекался с моей подругой… И она приходила в мой дом, и обсуждала со мной своих любовников, находясь в отношениях с Анатолием… Почему не призналась?..
Тяжесть предательства была настолько ошеломляющей, что Кира какое-то время сидела не шевелясь. Ей никогда не приходило в голову подозревать «мужа» в связи с лучшей подругой — они терпеть друг друга не могли… Ну, дал бы ей развод и жил бы с ней в свое удовольствие! Зачем же ее мучить? Да и подруга хороша — завела с ним отношения, а ей не сказала — она бы давно освободилась от ненавистных пут…
«— Кто бы говорил! — усмехнулся её внутренний голос, и щёки Киры вспыхнули стыдливым румянцем. — Какие бы оправдания у тебя не были, ты первая обманула доверие Анатолия».
— Но я же не знала, что беременна! — попыталась оправдаться Кира.
«— А кого это волнует? Факт остаётся фактом: Виктория не дочь Анатолия. Попробуй теперь, докажи, что ты ничего не знала о своей беременности!»
Странно, но от сознания собственной греховности Кире стало спокойнее.