И отпрянула в сторону. Карл догнал ее, уткнулся железной крепости рылом в ее спину, примял к самому дну, оттаскал, вцепившись в плавник.
Григорий Иванович надрывался, кричал в рупор:
— Прекратите! Карл! Лили! Прекратите!
Публика хохотала. Людям даже больше нравилось смотреть на то, как сердится Григорий Иванович, чем на то, как дельфины прыгают и играют в мяч.
Маслюков все оставался на башне. Был настороже. Его как приклеили к спине Диньки. Динька шаг вправо — Маслюков вправо, Динька шаг влево Маслюков влево. И какой серьезный! Вроде раз он при Диньке значит, при деле. Маслюков верил в то, что это он заставил Диньку прекратить работу с Фином. И теперь сторожил Диньку, стоял между ним и рундуком, в котором мячи и неиспользованные еще кегли.
— Карл, в обруч! Карл, в обруч! — из последних сил кричал Григорий Иванович.
Фин нырнул.
Серия гневных щелчков и толчков с придонного слоя воды пошла в сторону дельфинария.
— Карл, презренный трус, пожиратель мертвечины, — хрипел Фин. — Выходи на бой со мной, если ты такой смелый! Лили хрупка и тонка! Оставь ее, Карл, стыдно!
— Ты нам завидуешь! Ты нам завидуешь! Ты нам завидуешь! выбросил залпы ответных щелчков и свистов из глубины в сторону бухты Карл. — Зачем приплыл, если не завидуешь?
— Да, я в твоих грязных водах, Карл, в которых так много мути, что трудно смотреть. Да, я у твоих ворот с очень-очень крепким замком, которым ты так гордишься. Но я тут не потому, что завидую тебе. Я тут потому, что тут мой Земной брат Денис Малышев. Я люблю играть с ним, он любит играть со мной. Я волен выбирать себе Брата.
— И я — волен, — съязвил Карл.
— Не брата — хозяина. Дельфины Океанской стаи не знают Хозяев.
Фин развернулся.
Через несколько минут его серый треугольный плавник уже едва различался вдали, у горловины бухты, на выходе на внешний рейд.
Динька с сожалением снял наушники.
Кто-то может не поверить, что Динька так точно расшифровал звуки, щелчки, серии свистов, которые слышал. Но кто не верит — пусть проверит. Пусть хоть у мамы спрашивает, есть у Диньки Брат в Черном море или нет?… Есть! А братья друг друга понимают. Перевод точен.
Маслюков совсем успокоился. Толкнул крышку рундука. Она грохнула тяжело, железно. Сел на край. Вот, мол, как я тебя проучил. Вот как напугал. Заставил прекратить игры с этим приблудным дельфином!
Ликуй, Маслюков! Бди, сидя на крышке и не сводя с меня глаз. Только не было случая, чтобы Фин, прощаясь, не обдал Диньку с головы до ног фонтанной струей воды. Здесь он где-то, бродяжка Фин. Вблизи башни. Еще не доспорил с Карлом, не сказал последнее слово.
Представление пошло гладко. Лили крутила на носу крашеные деревяшки, Карл усердно прыгал в кольцо. Лили впряглась в лодку и повезла по кругу маленькую дрессированную собачку-болонку в юбочке. Собачка стояла на задних лапках и забавно держалась за палочку с перекладиной, как рулевой за руль. И Карл довольно внятно прохрипел в конце представления:
— Я — Карл…
Трибуны взорвались аплодисментами. Люди повскакивали с мест. Крутили головами, не подвох ли этот хрипой голос, не из громкоговорителя ли? Григорий Иванович сиял. Стоял на тренерском мостике, успокоенный, счастливый. Сказал в динамик ласково, благодарно:
— Не стесняйся, Карлуша! Говори, говори…
И Карлуша, смиренный прихлебала, в предчувствии лакомства, дохлой рыбины, прохрипел:
— Люблю Гришу!
Что сделалось с публикой! Она орала, топала, свистела, аплодировала. Со всех сторон слышалось: «Браво, Карл!». «Браво-о!» Пусть вопят. Рожденный, чтобы быть вольным охотником, хозяином океанских просторов, Карл получил за смиренную службу тушку вчерашней кефали без башки. Хо-хо! Зачем тебе только твои мощные, похожие на конусы зубы, Карл? Зачем пласты мышц под плавниками? Эх ты, жирный лентяй, довольный неволей!
Плеск послышался внизу, у башни. Динька и Маслюков обернулись вместе, нагнулись, держась за леера. Фин, высунувшись из воды, безмолвно смеясь, держал в зубах красивую рыбину, еще живую, трепыхавшую темным хвостом, килограмма в два весом. Он угощал ею Диньку. Это было несомненно угощал. Положил морду с рыбиной на нижнюю палубу башни и смотрел на Диньку.
Динька сбежал вниз, по крученым спиралям железного трапа. Упал на колени. Потянул руку к рыбине. По ее телу шли очень приметные полосы. Более темная чешуя, поблескивающая, похожая на пластинки слюды, образовывала их. Фин разжал зубы. Динька погладил Фина, ощутил молодую шелковистость его кожи. Рыбина живая, вырывающаяся, забила хвостом по голому животу Дениса. Едва-едва ни выбилась из рук. Фин, радостный, нырнул. Пустил фонтан. Окатил Диньку с головы до ног. И уплыл.
Динька поднял голову вверх. Перегнувшись через леера, Маслюков все стоял, глядя на них с Фином, вытаращив глаза и раскрыв рот. Наверное, к нему надо подойти, надавить на эту челюсть снизу, только тогда рот сомкнется. Сам по себе — никогда…
Динька подбрасывал в костер сухие хворостины к орал во все горло:
Динь-Финия — страна Диньки и Фина.
Динька мог орать во все горло, не жалея голосовых связок.
Дневное представление окончено. До вечернего — два с лишним часа. Григорий Иванович, устав от солнца, жары, работы, ушел в свою «каюту» спать. Карл и Лили тоже отдыхали в дельфинарии. Костер Динька разложил там, где раскладывал всегда, — в просторной пещере, выдолбленной в прибрежной скале мощными зимними шквалами. Над ним толща камня, — метров в пять. За стеной и с боков скальная материковая порода. А перед глазами бухта, настолько широкая, что второго берега ее из пещеры не видно. И не трудно представить себе, что ты один-одинешенек у бескрайнего океанского побережья. И гебе шагать не дошагать, бежать не добежать, плыть не доплыть хоть до какого-нибудь людского поселения. Одна-единственная живая душа, которая вынырнет из глубин, откликнется на твой посвист, если ты войдешь в воду, вложишь два пальца в рот и позовешь — это Фин.
Надо же, Фин подарил ему рыбу!
В литературе такое описывалось, и не раз. Потому ученые и намерены приучить дельфинов загонять косяки рыб в рыбачьи сети. И проводили уже такие опыты. Но жаль, что один Маслюков может подтвердить, что Фин поймал рыбу и приплыл с ней к Диньке.
В котелке над костром уже несколько раз вскипала вода. Рыбина, незнакомая, неопознаваемой породы, с приметными полосами поперек тела, плескалась в ведре, и Динька по нескольку раз на час менял в нем воду, чтобы она была похолоднее, посвежее. Острый рабочий нож, пакетик с горошинами черного перца, несколько лавровых листиков, придавленных чистым камнем, — все лежало наготове на разделочной доске. Динька ждал, когда мама наконец устанет. Снимет наушники, выключит магнитофоны, потянется, изгибаясь, чувствуя, как занемели плечи и спина от долгого сидения, покажется в дверях лаборатории. Он не сетовал. Море плескалось в трех шагах от костра. Можно было купаться и думать о. том, что ты в самом деле для Фина — его земной Брат.
Что Фину, охотнику, мореходу, вымороженная и оттаявшая магазинная кефалька, которой кормит его Динька! Вон он какую красивую рыбину подарил. Жалко, что никто — ни одна душа — не знает, что это за полосатая порода? Как называется рыба? Ел когда-нибудь кто-нибудь из людей такую рыбу или не ел?
Послышались всплески по мелководью. Нет, не мама шла. У нее шаг легкий, всплески невысокие. Тут кто-то шел не один.
В проеме пещеры уже в который раз появился Маслюков. На этот раз со своей шарагой.
— Открытие твое! — подтвердил Славка и развил мысль Маслюкова дальше. — Но значение оно может иметь не только научное, но и производственное. Ты откроешь новый вид промысловых рыб Черного моря.
«Диньфинка», — назвал про себя рыбу Динька.
Он поднялся.
Одного было жаль, шарага велика. Четыре едока, да он, Динька, на одну рыбину. А маме что достанется? А папе? Вернется с полетов такой голодный. И профессору Анне Павловне надо бы кусочек. Все-таки она добрая. С башни Диньку не гонит.
Жалко, конечно, что всех надо кормить. Ну да что делать.
— Смотрите, без меня не забывайте менять рыбе воду! — наказал Динька. Сначала пошел по мелководью к вышке, а когда вода дошла до плавок, поплыл.
«Атлас» был толст, — толще библии. Рыбы в Черном море все меньше, «Атлас» с каждым изданием все толще. Динька рассматривал фотографии. Сазан… анчоус… севрюга… осетр… сарган… сельдь-черноспинка… ставрида… белуга… судак… феринка… троспер… горбыль… скорпена…
Редкие, заплывающие в Черное море из других морей: тунец… акула-молот… меч-рыба… морской черт… У черта устрашающая пасть. Его еще называют «удильщик». На теле у него шипы, а с них свисают длинные нити. Вроде водорослей. Прямо бахрома. Как у Славки на обтрепанных штанах. Некоторые из нитей длинные-длиннные, «удочки». Удильщик зависает над рыбой-жертвой, кисточка трепещет над ее ртом, как крючок с наживкой. Рыба схватила кисточку. И ее тут же потоком воды вгоняет в раскрытую пасть полуметрового черта.
Ядовитых рыб Динька рассматривал особенно внимательно. Но ни у одной тревоживших его полосок он не увидел. Минутами Динька подходил к леерам, перевешивался через них, заглядывал в окна лаборатории. Мама не снимала наушников. И писала, писала, писала… Не было никакой надежды, что она до вечера устанет.
Маслюков и его шарага держали слово чести. С расстояния Динька наблюдал за пещерой. Только раз из нее вылез Славка, полез зачем-то на скалу. Через некоторое время вернулся с чем-то в руках. Динька не рассмотрел, с чем. Остальные даже не выходили. Значит, несут вахту у костра. И воду в ведре меняют.