Айвар так и не узнал, как прошел первый разговор Нерины с родителями и каким образом она убедила их познакомиться с неожиданным возлюбленным из Африки. Но настроившись на перемены, он решил ехать независимо от того, что ждало его в этой семье. Оставалось только решить, где можно будет устроиться в России на первое время.
Жить вместе с Нериной он пока не рассчитывал, но к счастью, в Питере у него до сих пор оставался друг — Даниэль Гиди, с которым они были неразлучны с раннего детства и продолжали общаться по интернету. Они сильно отличались по темпераменту и взглядам на жизнь, и временами каждый из них казался другому чудным. Но также это был единственный оставшийся у Айвара человек, который называл его просто Иви и регулярно писал с грубовато-шутливыми просьбами «отчитаться, жив ли там еще».
Поэтому Айвар сразу написал Даниэлю, или, как он звал его на африканский манер, Данэ, с просьбой оформить для него частное приглашение и временно приютить у себя на Богатырском проспекте, где друг по сей день жил вместе с матерью. Отцом Даниэля был эфиопский хирург, а мать — коренная петербурженка, операционная медсестра. Их семьи всегда дружили, потом отец Даниэля уехал работать на родину, а мать отказалась следовать за ним, но с семьей Айвара осталась в добрых отношениях.
Товарищ очень обрадовался грядущему приезду Айвара. Бюрократические процедуры требовали определенных энергозатрат, но он согласился помочь другу и заодно сообщил, что есть отличный вариант с трудоустройством на первое время. И когда Айвар наконец прилетел в Петербург (Нерина не смогла его встретить из-за каких-то неотложных дел в институте), друг приехал за ним на собственной потертой, но остающейся предметом гордости иномарке. После африканских бурных объятий и обменов «пятерками» Даниэль взял свой обычный насмешливо-добродушный тон:
— Нет, ну тебя реально не узнать, Иви! Что ты на себя навешал-то? Ты где тут в таком виде собрался гулять?
— А ты не умничай, — в подобной манере отозвался Айвар, слегка пихнув приятеля в плечо. — Хочу это носить и буду, такой вот я дикарь, которому без стеклянных бус жизнь не мила. К тому же, уши я проколол еще в школе, если ты помнишь.
— Да уж, и влетело же тебе тогда, — подтвердил Даниэль и просиял совсем по-детски. — А на шее у тебя что?
— Это? Ну, называется красиво — абиссинская хагения, ритуальный цветок, который когда-то использовали для обрядов очищения души. На самом деле очищать он действительно умеет, только в другом смысле, а в Эфиопии часто едят зараженное какой-нибудь гадостью мясо. Но я, когда подался в Аддис, был молоденьким придурком и мало что знал, а в этом возрасте пацан, отбившийся от рук, будет экономить на еде, но накопит на тату-салон.
— Зачем?
— Чтобы пару дней ходить гордым, а потом опомниться: на кой она мне? Самому смешно вспомнить…
— Ясно, выпендриваться ты всегда умел, — заметил друг. — Но до чего же я тебя рад видеть! Тут ведь из наших больше никого и не осталось, все разъехались кто куда — одни вслед за родителями, которые решили карьеру на Западе продолжить, другие сами подались на учебу или на заработки. Но вот в Эфиопию только тебя забросило! Я, честно говоря, не надеялся, что ты оттуда живым вернешься. Жаль, что Найляшка из Москвы тоже уехала, тебя не дождалась…
— Это ты о ком?
— Что значит о ком? Ты чего, прикалываешься? Да о Налии Мэхдин, у которой родители из МИДа. Будто не помнишь? Она же всегда по тебе сохла, сколько мы были знакомы. И чем ты только ей приглянулся, не пойму! Сейчас-то, наверное, сама уже замужем за каким-нибудь послом или министром.
— Да ну тебя! Налия… Помню я ее, конечно, но смутно, как все прошлое, слишком уж много воды утекло. Я сам не знаю, что она во мне нашла, но сейчас я бы ей точно разонравился, так что дай ей бог счастья, — сказал Айвар, слегка нахмурившись. — Но вообще-то я сюда к девушке приехал, если ты еще не забыл, так что это все равно значения не имеет.
— Да поглядим еще, что там за девушка. Надеюсь, ты теперь надолго?
— Не знаю, Данэ, время покажет, а в Африке привыкаешь жить настоящим в самом паскудном смысле — в том, что будущее может и не наступить. Так что она, эта наша историческая родина, только в поэзии такая прекрасная и загадочная…
— Да забей ты на это навсегда, друг, — сказал Даниэль и ободряюще потрепал его по плечу. — Ты же счастливчик, другие там навсегда останутся, а ты вырвался. Так что давай, налаживай теперь жизнь. Поехали к нам, мать дома ждет — само собой, с хлебом-солью, в русских традициях!
— Кстати, я об этом и хотел сказать, — поспешно ответил Айвар. — Ты не думай, я на вашем иждивении жить не собираюсь. С работой только помоги, тогда я за себя смогу сам платить, а потом и родне надо будет прислать, в благодарность. Неудобно вас обременять, но на съем пока денег нет — я там, как ты догадываешься, немного за эти годы настриг.
— Да какое там обременять, и думать забудь! Наоборот, ты мне сейчас ой как пригодишься! Сейчас по дороге расскажу, какая тут у нас движуха.
Айвар больше десяти лет видел друга только на присланных по интернету фото и только теперь заметил, как тот изменился со школьных лет. У него, в отличие от акварельного, хоть и более темного Айвара, внешность имела крепкий оттенок южного мужского обаяния, написанного сочной масляной краской и такого опасного для женщин.
Оба парня унаследовали природную красоту эфиопов, но у каждого она была своей — у Даниэля брови были безмятежно плавными дугами, нос, щеки и подбородок имели уютную, сдобную округлость, а взгляд при глазах чуть навыкате был томным и расслабленным. У Айвара же брови пролегали резкими прямыми стрелами, нос имел почти римскую форму, скулы четко прорисовывались. И он всегда смотрел с легким прищуром, но ясно и внимательно.
И тот, и другой отличались высоким ростом, физической силой и статью, но если Айвар всегда был, по его выражению, «с формами» и нисколько этим не тяготился, то его друг тщательно следил за красотой пресса. Как и многие темнокожие молодые люди, Даниэль любил легкие цвета в одежде, подчеркивающие природный оттенок, и даже мелировал свои роскошные кудри. Так что Айвар без вопросов понял, что личная жизнь у друга все эти годы была весьма насыщенной.
Предложение по работе в самом деле было заманчивым. Пока они ехали на север города, Даниэль поведал, что клуб, в котором он сам сейчас работает арт-менеджером, ищет человека для рекламы и промоакций на мероприятиях. А поскольку заведение имело модную в Питере этническую направленность, Айвар со своей, как сказал Даниэль, экстравагантной внешностью мог стать просто находкой. К тому же, пока он не получит вид на жительство, здесь позволят работать внештатно.
— Но ты понимаешь, оплата будет зависеть от труда, так что придется попахать, — заметил Даниэль. — Это только звучит так: клуб, творчество, а на самом деле конвейер еще тот. Но знаешь, пока в молодости есть силы, их надо тратить. На старость-то все равно их отложить не сможем!
Айвар заверил:
— Что надо пахать, я и не сомневаюсь, иначе что мне тут делать? Не беженца же из себя изображать. Ты мне только скажи: каких-нибудь левых услуг в этом клубе не предусмотрено? Никто «уединиться» не захочет? А то я в Эфиопии этого уже наелся по горло.
— Да ладно? — тут Даниэль даже отвернулся от дороги и внимательно посмотрел на него. — Ты?.. Ну дела…
Однако он сразу тактично свернул неприятную тему и успокоил друга, что здесь ничего подобного не предвидится. Вскоре они приехали к Даниэлю домой, и его мать встретила Айвара с трогательной душевностью. Конечно, все это время он думал о Нерине и опасался, что в ее доме столь же теплого приема ему не окажут.
Когда они наконец встретились, девушка сказала ему, что все в порядке и вскоре родители непременно пригласят его в гости. Пока в свободное время (работа у Айвара была посменной), Нерина предложила ему осмотреть город и познакомиться с ее немногими товарищами.
Преобразившийся Петербург поразил Айвара после стольких лет отсутствия. Весь парадный фасад города, окрашенный в пастельные тона зданий, был испещрен отблесками витрин, но и серые рубленые черты окраин мерцали огнями торгово-развлекательных центров у метро. Айвар сразу обратил внимание на то, что почти на любой улице красовалась яркая будочка с помпезным кофейным меню, а в центре подобные заведения были на каждом шагу. Когда у него завелись собственные деньги, он уже мог приглашать Нерину провести время в какой-нибудь кофейне, но местные вычурные напитки, «с лепестками роз и лавандой», с рисунками на кофейной пенке и стаканчиками из печенья и вафель, его откровенно забавляли. Они не шли, на взгляд Айвара, ни в какое сравнение с крепчайшим эфиопским напитком с оттенком чистого, как природный алмаз, шоколада — он любил разводить его прямо в чашке вместо сахара.
Когда Айвар сказал об этом Нерине, она не без гордости сообщила ему, что у петербургских кофейных традиций тоже есть своя история — первые русские «кофейные дома» появились именно здесь, и это были не только кафе, но и места для культурного общения, чтения европейской прессы. В то время редкий напиток могли позволить себе лишь аристократы, и один из таких «кофейных домов», ныне называющийся «Литературное кафе», посещал и сам Пушкин, чья родословная, по некоторым данным, исходила именно из Эфиопии. «Вот такие удивительные замыслы вселенной» — заметила девушка.
Во всем остальном Айвар по Африке пока не скучал. Даниэль познакомил его со всеми скопищами андеграунда, показал много этнических лавок, где можно было подолгу перебирать очаровательные и безобразные культовые вещицы из разных уголков мира. Был такой магазин и при их клубе, и Айвар сразу узнал расписные кофейные чашечки и джебены, соломенные шкатулки с цветным вплетением, деревянные статуэтки, картины на телячьей коже, амулеты и даже уникальные иконы на пергаменте.
— Издалека Африка в самом деле красива и удивительна, Данэ, а вот в непосредственной близости… — сказал он другу многозначительно, когда они ехали по залитому дымкой белой ночи городу.
— Да не дай бог никому такой красоты! Век буду за мать молиться, что она с отцом туда не уехала. Ведь как ее стращали: останешься на всю жизнь без мужа и с негритенком на руках, кому здесь нужна будешь такая! Кое-кто и вовсе предлагал в детдом меня сбагрить. А она не испугалась, думала только о том, чтобы я в нормальной обстановке вырос.
— И не хочется когда-нибудь на земле предков побывать? — шутливо спросил Айвар.
— Ну уж нет, Иви, добровольно туда могут ехать только неисправимые романтики, как мой отец. Он, конечно, врач от бога, а вот человек совершенно непутевый. Твой, впрочем, тоже был таким, собирался в Эфиопию вернуться. Помнишь? А я хочу жить легко и приятно, то есть в удовольствие себе работать, двигаться, отдыхать и даже набивать шишки. В Африке это вряд ли возможно, ты согласен?
Нерина тоже стремилась показать Айвару побольше интересного — в хорошую погоду было приятно гулять по центру и набережной Невы, а потом сидеть на открытой террасе какого-нибудь романтичного кафе, беззаботно болтать и пить чай с пирожными. И Нерина с удовольствием наблюдала, каким изумленным и радостным взглядом он смотрел на окружающий его мир — ему нравился и вид города с колеса обозрения, и сахарная вата, и мороженое из древесного угля, и уличные рок-музыканты, и прикормленные дворовые кошки с блестящей шерстью и ярко-синими глазами, и диковинная еда вроде разноцветных макарон или варенья с сосновыми шишками.
Театр и кино Айвар не любил, но кое-какие фильмы из российского артхауса, которые Нерина предложила посмотреть, ему пришлись по вкусу. Однако больше всего он увлекался книгами и с удовольствием изучал сокровищницы Дома книги, букинистических лавок и библиотек.
На улицах иногда приходилось ловить взгляды любопытных прохожих, но Айвар давно относился к этому спокойно и адекватно, хотя когда-то в юности был более восприимчив. Иногда его даже просили сфотографироваться вместе или рассказать про родную страну, и он легко соглашался, чем немного удивлял друга.
— Чем тут можно поразить, после того, что я наслушался и нагляделся в Африке? — добродушно сказал он Даниэлю. — Тем, что какой-нибудь ребенок крикнет «Мама, смотри, негр»? Вот ужас-то, как после этого жить!
Однако молодого человека беспокоила неопределенность будущего. Девушка успокаивала его тем, что когда у нее появится приличная подработка, они, накопив денег, смогут позволить себе снять комнату или студию. Но это не отменяло неизбежного «смотра» у ее семьи.
Ее отец, Андрей Петрович, был потомком корейских переселенцев очень ранней волны — они иммигрировали еще в Российскую империю, избежали репрессий и за несколько поколений их род прошел путь от Приамурья до Петербурга. Соответственно, другой родины он не знал, никакой веры не исповедовал и нейтрально относился к обычаям далеких предков, не стремясь закрепить их на русской земле. Он искренне любил простой и уютный быт, в котором родился, воскресные прогулки в парк с женой и дочкой, дачные хлопоты, Новый Год с запахом елки, мандаринов и домашнего пирога, ностальгию по романтической юности и даже живопись в жанре соцреализма.
Кроме того, он первым в своем роду женился на русской девушке, что было по-настоящему смелым шагом. Но из-за врожденной восточной предусмотрительности и рациональности Андрей Петрович все же старался не терять связей с питерской диаспорой корё сарам, хоть они и носили сугубо практический характер.
Он работал инженером-конструктором на крупном заводе, а мать Нерины, Надежда Павловна, была историком искусств, куратором выставок и педагогом. Из-за творческих амбиций в юности она сохранила свою девичью фамилию — Астерина, но для знакомых и друзей они с мужем, разумеется, все равно были «семьей Ли». Когда-то мать рассказала Нерине, что они познакомились еще в студенческие годы, на вечеринке у общих друзей, и Надежда Павловна сразу «приглядела» робкого близорукого парнишку среди успевших разгорячиться спиртным сверстников. В ту пору у него были почти такие же сложности с общением, как у его дочери в будущем, он замыкался в учебе и чтении восточных философов, и уже потом, с годами и обретением жизненного опыта, Андрей Петрович Ли обнаружил в себе недюжинную силу воли в сочетании с незаурядным умом.
А Надежда Павловна в юности была настоящей питерской «чувихой», которая тусовалась в «Сайгоне» среди художников, музыкантов и поэтов разной степени признанности, но в личном плане все же берегла себя для пресловутого «серьезного чувства». И это самое чувство с годами сильно ее изменило, приучив к самым традиционным и незамысловатым женским принципам.
Мать говорила все это Нерине с прицелом на то, чтобы та поняла: в выборе спутника жизни важно руководствоваться не импульсами, а здравым смыслом, и это не имеет ничего общего с меркантильностью. Поэтому сказать, что родители не были рады появлению какого-то неведомого африканца с постыдным клеймом, значило бы не сказать ничего. И скорее всего, приезд Айвара в Питер так бы и не состоялся, если бы не одно обстоятельство, которое почему-то оказалось решающим. Отец дал на это согласие после того, как узнал, что парень не просил у Нерины денег на дорогу или еще на какие-нибудь форс-мажорные обстоятельства, чем обычно отличаются брачные аферисты. Если бы на это проскользнул хоть один намек, тема была бы закрыта: Андрей Петрович был крайне осторожен и недоверчив, и Нерину тоже к этому приучил. Когда же оказалось, что таинственный незнакомец собрался ехать в Россию за свой счет, ему даже стало интересно поглядеть на такого чудака, и в конце концов, они ничего от этого не теряли, кроме нервов и времени. Но это, как считал отец, можно потерпеть — разумеется, недолго, а дальше пусть этот эфиоп сам выкручивается из проблем, которые неизбежно наживет со своим отъездом с нагретого места.
Так что Андрей Петрович и Надежда Павловна обошлись без скандалов, фальшивых обмороков и домашних арестов в отношении легкомысленной дочки. Подобное они считали прерогативой крайне неумных людей, способных только разрушить все, что осталось от доверия и взаимопонимания. И чтобы сохранить то и другое, они предпочли прощупать обстановку и подтолкнуть дочь к здравому решению обходным путем. Мозговым центром во всех этих намерениях был, конечно, Андрей Петрович, а жена в основном полагалась на его житейские навыки и характер.
Именно ему пришлось разбираться и с Костей Кимом — Андрей Петрович невольно услышал разговор дочери с ним по телефону вскоре после ее приезда, и она поразила отца своей неожиданной прямотой и непреклонностью.
— Костик, ты в состоянии сейчас меня слышать? Мне неинтересно, что ты просто пошутил и повторится ли впредь что-то подобное. Да не надо оправдываться, я ответственно заявляю, что ты отныне можешь делать что хочешь. И это тоже не моя проблема, разберешься, ты вроде мальчик взрослый. Сдай обратно. Я выхожу замуж, причем не за тебя, потому что ты мне просто больше не нравишься. Да, мне могут нравиться другие парни, так же, как тебе нравятся другие девушки. Все, пока.
И вопреки ее ожиданиям, что как раз с Костей не будет проблем, его реакция оказалась болезненной. Парень даже явился к ним домой, правда в отсутствие Нерины, и потребовал объяснений, еле удерживая себя в рамках восточной заповеди уважения к старшим. Слова подруги слишком его ошарашили, и та, воспользовавшись паузой, сбросила вызов и больше не отвечала на его звонки. Поэтому все невысказанное досталось родителям. Андрей Петрович пообещал юноше уладить эту ситуацию и посоветовал пока не искать с Нериной встречи, чтобы не распалять ее еще больше.
Тем временем Нерина познакомила Айвара со своими товарищами, жившими по соседству и учившимися с ней в одном классе, — той самой Олей Коноваловой и Митей Амелиным. Кроме них, у нее была еще символическая тусовка из корейской молодежи, но это, разумеется, были друзья Кости, и с Айваром им явно не стоило встречаться.
А вот с русскими ребятами он почти сразу поладил, хотя перед встречей было немного страшно. Айвар пока не знал, что делать со своей репутацией, и только перевел дыхание, доброжелательно улыбнулся и сказал, протягивая руку:
— Ну вот, это я и есть. Рад познакомиться!
— И мы… и я тоже рада, — сказала Оля. — Надеюсь, мы подружимся?
— Конечно, — кивнул Айвар, присмотревшись к друзьям Нерины. И парень, и девушка были светловолосыми, сероглазыми, с приятно округлыми чертами лица, только Оля казалась задорной и непоседливой, а Митя — более серьезным и флегматичным. Оба склонялись к гуманитарным наукам — Оля училась в Консерватории, а молодой человек мечтал о журналистике, причем особенно увлекался изучением социальных драм через призму культурного облика. Петербург он считал идеальным местом для таких исследований, с его контрастными видами, расслоением уровня жизни и сложной историей. Однако родители не воспринимали его увлечение всерьез, поэтому на данный момент Митя с грехом пополам заканчивал техническое образование и терпеть не мог свою нынешнюю работу в салоне сотовой связи.
Когда Айвар рассказал ребятам о клубе, Оля сразу выразила горячее желание когда-нибудь в нем выступить. Хоть она и обучалась игре на фортепиано, настоящей ее страстью была этно-электронная музыка, и она самоучкой играла на экзотических народных инструментах и сочетала семплы из звуков окружающего мира. Но больше всего девушка любила обрядовую славянскую поэзию, восходящую к язычеству и воспевающую все природные сущности от зарождения до конца.
— Так зачем тебе вообще классическая музыка? — спросил Айвар, пока они всей компанией гуляли по городу.
— О, у меня та же болезнь, что у Нери и Митьки, — беззаботно ответила девушка, — называется «родители так решили». На Западе это бы звучало смешно, но мы в России, к сожалению, иногда до пенсии зависим от их мнения. Сами виноваты, что уж говорить… Прости, для тебя это, наверное, больная тема.
— Да ничего страшного, — отозвался парень. — Но лучше уж зависеть от родителей, чем иметь такую «свободу», как у меня. Впрочем, не надо вспоминать о плохом, расскажи лучше про музыку поподробнее.
— Ну вообще я с детства играла, но без энтузиазма, а уж особенно перед гостями. Зато когда я узнала про этнику и нью-эйдж, у меня как второе дыхание открылось — мертвые языки, древние религии, шаманские ритуалы… Я благодаря этой музыке столько всего узнала про фольклор, про язычество! Ты знаешь, например, какие жуткие народные сказки и песни лежат в основе древнерусской культуры, которую привыкли считать веселой и добродушной? Думаю, пострашнее африканских найдутся.
— Серьезно?
— А то! — воскликнула Оля. — Особенно в холодных регионах. Суровая природа, борьба за выживание, голод, — вот это поистине жуткие персонажи, не то что всякие ведьмы и Змеи Горынычи. Вот как ты думаешь, если семье в неурожайный год придется забить и съесть всю скотину, за что они возьмутся дальше? Экстремальные условия, по-моему, выворачивают наружу самые поганые качества. Роскошь тоже развращает, но не настолько.
— Не ожидал, что у тебя такие своеобразные интересы, — сказал Айвар, взглянув на нее с уважением.
— Это потому, что я с виду эталонная Аленушка? — рассмеялась Оля. — Или тургеневская барышня, может быть? Вот и мама с папой считают, что с подобной внешностью про образование вообще можно не думать — все равно же муж будет зарабатывать… Только фортепиано им кажется более подходящим хобби для примерной семейной дамы, чем экспериментальная музыка. У них одно словосочетание вызывает тихий ужас!
Оля и вправду выглядела как героиня народных русских сказок, с длинными золотистыми волосами, нежной кожей, едва заметными веснушками и светлыми полукружиями бровей над большими глазами. Причем ей подошел бы и летний антураж, с лугами, перелесками и венками из васильков и ромашек, и зимний — обитель Снегурочки, расписанная изморозью и пахнущая новогодними сладостями. Любимые ею джинсы, кеды и простые блузки с этнической вышивкой, поверх которых она часто носила цепочку с «символом мира», совсем не разрушали этот образ. Голос девушки, глубокий, бархатный и чуть надтреснутый, тоже сочетался со славянской песней, и она почти всегда улыбалась.
Почему-то Айвару было приятно наблюдать за Олей, когда она с аппетитом ела арбузные ломтики и пила лимонад. «Какая удивительно теплая девушка! — подумал он. — Все-таки это можно почувствовать только здесь, в Питере, где тепло и солнце так дороги. В Эфиопии-то не надо особого ума, чтобы такой казаться».
Айвар в свою очередь познакомил Нерину и обоих ребят с Даниэлем, который в любом кругу умел быть заводилой. Он пригласил всех в клуб, а потом они, кроме Нерины, которая все еще боялась недовольства родителей, до позднего вечера гуляли по городу. После того, как компания разошлась, Айвар осторожно спросил у друга:
— Ну что скажешь, Данэ, как тебе Нери?
Даниэль помолчал некоторое время и сказал:
— Иви, она тебе должна нравиться, при чем тут мое мнение-то…
Однако его интонация смутила Айвара, и он все же настоятельно спросил:
— Мне она будет нравиться в любом случае, не переживай. Я просто хочу знать, что ты думаешь, в конце концов мне это больше не у кого спрашивать. Знаешь, как мне завидно, когда она говорит, что с родителями сложно договориться…
— Ну не знаю, — неохотно отозвался Даниэль. — Мутная она какая-то, вот что я думаю.
— То есть? — удивился Айвар. — По-моему, она как раз очень искренняя, просто несчастная, сама себя затолкала в какую-то раковину, как улитка. Но у нее получится раскрыться, а у меня хватит терпения, чтобы ей помочь.
— Как раз от таких несчастных и стоит ждать самых больших неприятностей, уж ты мне поверь, — авторитетно заявил Даниэль. — Тебе своих проблем мало? Извини, друг, но, как говорил Пушкин, «я выбрал бы другую»…
— Ты Олю имеешь в виду? — прищурился Айвар. — Знаешь, а вот для нее, по-моему, как раз ты слишком мутный. У нее наоборот душа открытая и романтичная, она еще ни в чем не успела разочароваться и обрасти цинизмом. В ее возрасте, да еще с умом и талантом, это редкость, поэтому с такими надо обращаться бережно.
— Разочароваться, может быть, и не успела, но уж пара приключений у нее точно была, — усмехнулся Даниэль. — С такими зато спокойнее, от них знаешь чего ожидать. Это как раз в моем вкусе: я не люблю ни патологических скромниц, ни чересчур опытных.
— Окей, все с тобой ясно, ниггер похотливый. Только не забудь у нее сначала спросить, подходишь ли ты под ее вкусы.
— Чего? Сам ты ниггер! Получишь сейчас, — воскликнул Даниэль, изображая негодование, и показал другу кулак. — Все с этим хрупким цветочком будет в порядке. Я очень даже умею быть бережным, не сомневайся! За это они нас и любят, а вовсе не за габариты.
— Да по-разному, — неопределенно ответил Айвар. Грубоватость подобных рассуждений ему не очень понравилась, но он давно привык к простоте друга. Его неоднозначное мнение о Нерине оставалось лишь принять к сведению, так как предпочтения у обоих парней всегда были очень разными.