— Имеет смысл... — начал он.
— Всё, что имеет смысл — является насильником по отношению к смыслу,— не преминул заметить Сталкер,— а в общем-то, надоело мне вас править. Ты, Пищер, хотел нам кое-что поведать... Обязуюсь сидеть чуть тише монолита и быть незаметней Двуликой, слушая внимательно, трепетно, нежно. А многогрешный рот свой временно закрыть, и открывать лишь токмо ради употребления этого,— он ткнул грязным пальцем в бутыль,— воистину божественного нектара...
— Ну всё, Пищер — действительно, давай...
: Сталкер крякнул — было видно, как ему хотелось отреагировать на питовской “давай”, но — слово! — сдержался.
Сашка повернулся к своему трансу, вытянул телогрейку, накинул на плечи.
— Тебе достать? — спросил он Сталкера.
Сталкер помотал головой, поправляя за спиной пенку; про себя отметил, что сиденья Сашка действительно сотворил здоровские — но говорить ему об этом, конечно, не стоило, как никогда, подумал он, не стоит хвалить то, что сделано/сотворено,— ибо тогда что останется от Творчества, если нахваливать — нет, это должно идти только изнутри, и никаких стимулов; впрочем, и мешать не стоит, тут нужно чётко разбирать, что во вред, что на пользу,—
— Некоторое время все устраивались: Пит тоже решил утеплиться, и Пищер накинул пуховку,— у его сиденья ещё не было спинки, пенку подложить было некуда и спине было холодно,— а вот за это Сашке можно было бы и ‘вставить’: цельный день угрохал — а не доделал, хоть и взялся,— вечно у него так: сделает-не-сделает,—
— Сталкер придвинул подсвечник ближе к себе: “чтоб не повторяться”, ‘ибо только бледнорылый друган...’ —
: Сашка подлил себе и Сталкеру ещё по одной порции — “на рассказ”, чтоб не перебивать и не отвлекаться,— и Пищер тоже налил себе; Пит, не переносящий спиртное в больших дозах, отодвинул свою кружку в сторону и немного повозился, укутываясь в спальник — «не усни», сказал ему Сашка,— «да ты что», ответил Пит и Сталкер хмыкнул — в меру скептически, словно и Пита предупреждая, и Пищера: сколько лет вместе хожено — коротких рассказов в изложении Пищера просто не существовало,— вечные комментарии-отвлечения, и разъяснения того, что всем и так прекрасно известно,— и коронное: на втором, к примеру, часу трёпа — «да, но ведь я всё это к чему-то говорил...»
: “нёс” — “посторонись, ахинею несу!” —
— предупреждение в полной мере относилось и к Егорову: вот кто постоянно провоцировал Пищера на бесконечные отступления/переповторы,—
— и Пищер начал:
— Это в 79-м было, зимой, когда я как раз вернулся — и сразу в Ильи залез: смыть всё то дерьмо страшно хотелось, и истосковался я по Подземле... Не описать, как. Но об этом я не хочу — не могу и не буду,— я о другом. Тогда ведь всё случайно вышло; я ещё не знал, что Ильи — это надолго; да и кто тогда знал?.. Вначале-то мы всего на четыре дня залезли, думали: посидим немного, сталактиты мраковские нижние хотели найти — дороги ведь никто, кроме Аркаши и Мрака к ним не знал, а они уж уехали... Да и ты с Леной,— Пищер посмотрел в сторону Сашки и Саша кивнул — продолжай, мол, помню; он помнил, как начинался тот выход — первый их Большой Выход в Ильи, когда в результате остались под землёй впервые в жизни на две-с-половиной недели,— но у него получилось быть с Пищером и ребятами только первые четыре запланированных дня — дома ждала Лена, и маленький Саша, и мама,— а Пищер с ребятами остался: свет и еда у них были, со светом и едой в том году ещё всё было, в общем, в порядке — так казалось, по крайне мере, потом,— даже выбирали в магазине, какую тушёнку брать; “семипалатинская” — радиоактивная, с полигона после взрывов, это ж яснее ясного, а в свиной, кроме комбижира ‘химического происхождения’, и нет ничего — так лучше побегать полдня по магазинам, и найти настоящую — пусть и с “нагрузкой” из пары банок кильки,— плевать, тоже сгодится,— и супы в пакетах были дешёвые, “гороховый музыкальный” всего гривенник, кажется, стоил — две поездки в метро,— понятно, не килограмм его в пакетике бумажном шхерился,— но всё ж: “кто знал, что дальше будет хуже — и нам затянет горло туже... ТОГДА И НАДО БЫЛО ЖИТЬ” —
— что ж: пожили, оторвались в своё удовольствие,— кто успел, “а кто не успел — тот навеки опоздал”,— ведь и вправду думается, что всё было здорово — особенно тем, кому не с чем было сравнивать, и нечего,—
— а какой портвешок сказочный в любом магАзине продавался без ограничений,— ‘съел’ бутылочку — и ‘готов’: хоть к труду, хоть к обороне... Впрочем, и достойного пойла хватало — в том же ильинском “супермаркете” в первый же сашкин поход Мамонт с Дизелем такую славную “зубровочку” взяли, до сих пор воспоминания спать не дают...
— И мы остались,— продолжал Пищер,— я, Ю.Д.А., Коровин, База и КрАкодил. Прочёсывали левую часть Системы — в основном Сейсмозону. Потому что пришло в чью-то светлую голову, что мраковские сталактиты — слева; видать, не застал магистров ходящих, а только трал развесистый, что как дымовая завеса по всей Системе стоял... Ну, я не препятствовал — думал, что, может удастся каким макаром новый лаз в ЖБК отыскать — взамен взорванного. Только подогревал общий интерес к поиску пригодной для прохода тектоники со сквознячком — не сильно при этом существование ЖБК афишируя.
: Сталкер поудобнее вытянул ноги, пыхнул сигареткой и с усмешкой глянул на Пищера. Пищер сделал вид, что не заметил.
«Кого ты лечишь,— с раздражением подумал Сталкер,— ведь и Ю.Д.А., и Коровин, и КрАкодил оставшиеся прекрасно про ЖБК знали — что ж, выходит, одному несчастному Базе мозги про мраковские сталактиты вкручивали? Или это он нам сейчас гонит: на почве склероза и от давней привычки всё запутывать, сочинять и изворачиваться?..»
— В общем, Сейсмозона,— продолжал как ни в чём не бывало Пищер. — То есть зона, начисто свободная от штреков: сплошные шкурники... И миллион направлений. И трясёт от страха — не за себя, с собой-то всё сразу ясно — коль забрался сюда... За каждый камень страшно,— больно они там все как-то не на месте висят... Да ещё та таинственная сила, что крутит и выйти никак не даёт, куда хочешь. Это я обстановку тогдашнюю объясняю,— сказал Пищер, заметив нетерпеливый взгляд Сашки,— чтоб понятнее было наше отношение... Ко всему этому месту тогда.
: Сашка кивнул — а, собственно, за семь лет ведь ничего не изменилось,— словно с некоторым удивлением подумал он — но Пищер уже продолжал:
— И вот — это, кажется, 2 февраля было; вторая неделя нашей добровольной подземной “отсидки” кончалась — мы с КрАкодилом в очередной раз отправились в Сейсмозону. База и Ю.Д.А. в Чаше остались — мы тогда в ней стояли — а Коровин, кажется, в тот день в город уехал — то-ли за светом, то-ли насовсем. Да это не важно.
Перед проходкой мы с КрАкодилом поставили Шагалу Свечу. Зажигал Генка — это я точно запомнил. Свечей у нас тогда море было — Завхоз с Пифом целый ящик приволокли, прямо с завода: они ещё чуть-ли не тёплые были. Все из одной партии, все совершенно одинаковые — и горели они, конечно, одинаково: все, кроме этой. Эта — погасла.
: Погасла без звука, треска и копоти. Словно электрическая лампочка. Просто горела — и вдруг — нет. Будто и не горела вовсе. Словно на стене кто выключатель нажал...
Я свет свой включаю, смотрю — фитиль на месте; обычный с виду фитиль, и свеча самая обыкновенная, и парафин тоже — вокруг фитилька лужица такая малюсенькая, на глазах застывает, мутнеет; побелела, хлоп — и слилась со всей свечой. Замёрзла.
— И нас с КрАкодилом точно льдом схватило. Я сразу подумал, что мы с ним — единственные из ходящих, кто был, когда Шагала засыпало... В смысле — в данный момент времени в Системе, потому что ты тогда в армии трубил,— Пищер повернулся в сторону Сталкера.
— Во флоте,— поправил Сталкер,— но продолжай, да. Публика захвачена. Только Коровин тоже тогда был — забыл, что-ль?..
— То есть я хотел сказать, что не знаю, как другим, а нам с КрАкодилом эта Свеча...
— Слушай,— прервал Пищера Сашка,— а откуда это пошло: Свечу ставить и гадать по ней — от вас с Геной?
Пищер хмыкнул.
— Ну-ну... Я полагал, хоть ты знаешь...
— Все ставят — и я ставил. И примета — как будет гореть эта свеча, так и будет дальше —проходка или выход, или всё вообще... Мне казалось, что эта примета всегда была. А сейчас подумал: кто-то же был первым, кто Свечу поставил — и заметил... И решил, что это вы с Геной.
— Брэк,— не выдержал Сталкер,— я, конечно, весь глубоко эскьюз ми этсетера, что снова вмешиваюсь, но по-моему, трамвай начинает крениться.
— Ты о чём?
— Да всё о том же, да. Вношу официальную ясность: вы пытаетесь смешать две — нет, пожалуй, даже три вещи. Первое — это ж вообще традиция такая есть: поминать свечой умерших. Просто вы оба знали об этом, то есть слышали где или читали... Скажем — те же свечки в церквах. Вот и всплыло из поЦсознания, да.
— Но я-то не знал об этом! — воскликнул Пищер,— точно не знал! Откуда мне было знать: в церкви сроду не был, в совдеповской школе учился, папаша разведчик-коммунист,— мама секретарь парт-ячейки... До отсидки своей ни разу не ставил, и как его привёл в Ильи,— Пищер кивнул на Егорова,— соответственно, ничего такого ему не мог сказать-рассказать... Впервые поставил, когда оттуда вернулся. Именно в том выходе. Да к тому времени уж все ставили... Вот и мы — перед каждой серьёзной проходкой, и про примету все знали. Откуда?..
Сталкер поморщился.
— Не гони... А то я на ‘торманс’ жать не успеваю. Я же объяснил тебе, как. Будто ты никогда не знал, что в церквах и на кладбищах свечи жгут в честь святых или умерших... Поминальная свеча — так и называется, да.
— Это в католицизме,— сказал Сашка,— уж я-то знаю.
— Знато-ок... — протянул Сталкер,— да какая разница? Хоть иудаизм, хоть ислам... Можно подумать, тут одни православные собрались.
— Но мне тоже никто не говорил! Пищер, как привёл меня, словом об этой примете-традиции не обмолвился — подтверждаю, факт,— но через полгода уже, когда он сидел, все эти свечи ставили. И про примету знали. Завхоз, Пиф — они как раз тогда пришли, только начинали ходить,— и они с первого раза ставили, потому что им кто-то сказал. И я с ними вместе в первый раз поставил; думал ещё — оставлю свой свет, поделюсь,— может, мне также останется от кого...
— Да. — Сталкер неторопливо прикурил от свечи, стоящей в подсвечнике, выпустил кольцо дыма, глянул на свод — пятно света освещало жёлто-серую пятнистую каменную массу над головой — пустил ещё одно кольцо дыма и спокойно повторил:
— Да.
— Что “да”?
— А это и есть второе. Игровое наивное жертвоприношение — зачатки религии. Почитай труды о шаманизме: источнике всех верований и магий времён мезолита, да. Между прочим, прослеживается явная связь начала развития человеческой культуры — в том числе религии и живописи, и технического изобретательства — с житием в пещерах. Всё началось со страха перед тьмой — и с раскрепощением подсознания, что под землёй в условиях этой темноты и тишины происходит, да. Заметил, как думается здесь легко, и какие фантазии тут всех посещают?.. Вот отсюда, из-под земли, человеческое развитие и пошло, да. Так что в том, что многие наши товарищи за последнюю пару лет хождения в Ильи поумнели, скажем так, прямо на наших глазах — ‘заслуха’ не твоих с Пищером “универсиДетов”, а камушков, что нас окружают. До сих пор северные шаманы и йоги разные практикуют отсидки в каменных мешках — ‘для осознанья, так сказать, и просветленья’... А началось с наивного “на тебе, Боже — что нам не гоже...” Совсем, как у вас.
— При чём здесь “гоже-не-гоже”? — возмутился Сашка.
— А вы когда-нибудь замечали, какие свечи ставят Шагалу? Огарки! А если и целую сподобится кто — значит, света у него свечного прорва, да. Никому ведь не придёт в голову весь свой свет там зажечь и бросить — и сигануть в темноту наудачу... Вдохновившись верой своей и поступком праведным.
— Я тебе потом скажу,— пообещал Сашка.
— Что?