― Привет, малыш, ― его улыбка всегда приносила мне утешение, когда дело дрянь, но сейчас я стала старше и набила шишек, и эта его улыбка уже не утешает. Только заставляет меня печалиться и вспоминать о том, что было когда-то.
― Двенадцать тысяч, Деклан? ― я качаю головой. Лежа на спине, он приподнимает голову, и мне больно смотреть, как выпирают его кости.
― Когда вы в последний раз ели? ― беру его за руку, и он не останавливает меня, когда я переворачиваю его ладонь вверх.
Я ожидаю не увидеть свежие следы от уколов, но, когда обнаруживаю их, любая надежда иссякает. Каждую неделю он дает мне одно и то же обещание, что, когда я вернусь, он будет чист и станет совсем другим. Глупая часть меня хочет поверить в мечту, то у него получится.
Что за наивные мысли?
Ага, а еще моя мать сможет бросить пить, а отец вернется и войдет в эту дверь. Почему бы мне тоже не слететь с катушек и не бросить работу, благодаря которой у нас есть крыша над головой и еда на столе.
― Я достану деньги, ― Деклан растягивает в подобии улыбки потрескавшиеся губы, которые умоляют о воде, даже не осознавая, что его тело испытывает жажду.
Я встаю, мать продолжает причитать в углу. Она умудряется достать сигареты и зажигалку из недр своего розового халата, из чего я делаю вывод, что она не так уж и травмирована.
Я захожу на кухню, и вонь заставляет меня сглотнуть слюну. Беру кружку, наполняю ее водой и возвращаюсь обратно в гостиную. Брат осушает кружку и медленно садится.
― Помнишь то Рождество… ― он смеется нерассказанному до конца воспоминанию.
Я разглядываю его лицо. Шрам под глазом кровоточит до сих пор.
― Это, когда мама опрокинула елку? Или ты про то, когда она упала в ванной? ― список можно продолжать бесконечно, но в нем нет ничего смешного. Так же, как нет ничего забавного в том, как в каждое Рождество ты жаждешь, чтобы твой отец вернулся, но он никогда не возвращается. С каждым годом я становлюсь все закаленнее, потому что это все перестает хоть что-то значить для меня. Больше неважно ничего, кроме того, чтобы хоть как-то выжить.
― Я про то, когда ты клялась, что видела Санта Клауса, ― наконец объясняет Деклан и хватается длинной рукой за свой живот, как будто собирается остановить смех, срывающийся с губ и наполняющий гостиную. Его смех приносит с собой лучик тепла, в котором я позволяю себе понежится мгновение.
Я улыбаюсь, глядя на брата сверху вниз. Это напоминает мне то, как мы с ним поздно ночью забирались под его одеяло после того, как мать, набравшись, валялась в отключке.
У Деклана здорово получалось сочинять истории, он ― прирожденный рассказчик. Он забирал меня из нашего дома, и мы отправлялись в путешествие по сказочным землям Ирландии, где на радуге стояли горки с золотом, а банши оплакивали смерть. В те краткие мгновения благодаря ему я верила, что, возможно, есть что-то, кроме этого жалкого существования.
― Это был один из маминых дружков, ― говорит он, все так же улыбаясь, но смысл его слов отрезвляет меня.
Бесконечный поток мужчин, проходящих через двери нашего дома, никогда не иссякал. Все, как один, были такими же пропойцами, как и мать, до сих пор причитавшая в углу, как чертова банши из сказок Деклана.
― Можешь встать?
Я ненавижу то, с какой легкостью поднимаю Деклана с пола. Словно вязанку хвороста.
― Не бросай меня, ― хнычет мать из угла. Гнев бурлит у меня в венах, и, если бы он мог превращаться в нечто большее, давно бы сжег ее дотла.
Мы с Декланом выходим. В его комнате ужасный беспорядок. Его кровать давно исчезла. Грязный матрац на полу застелен простынью, на которую я не могу его уложить. Деклан ковыляет к нему, но я его останавливаю.
― Надо ее сменить. Она вся в блевотине.
― Это моя блевотина.
Он уже собирается лечь, но я успеваю выдернуть простыню из-под него.
― Как ты собираешься достать деньги? ― не глядя ему в глаза, задаю глупый вопрос, бросая простыню в груду грязного белья возле комода.
Он ложится и стонет, когда я отдергиваю занавески, чтобы впустить немного солнечного света в комнату.
― Мейв, перестань! Закрой их! ― он прикрывает глаза рукой. Но я не слушаю его, и следом рывком распахиваю окно, чтобы впустить в комнату еще и немного свежего воздуха.
― Деклан, все это очень серьезно, ― говорю, уставившись на нашу давно почившую лужайку. Мой взгляд путешествует дальше, к группе парней, которые отбивают бит для других.
― Я понятия не имею, где взять деньги.
Услышав признание брата, я отхожу от окна и отправляюсь в ванную за аптечкой. Стенаний матери уже не слышно, когда я возвращаюсь в комнату брата и опускаюсь на колени возле матраца.
― Что насчет Ленни? ― спрашиваю я и меня передергивает. Я ненавижу даже упоминание имени Ленни. Но он местный ростовщик.
Брат поворачивается ко мне, и я не могу не видеть печаль в его глазах. В них как будто кружиться вся его боль и высасывает из него душу. Сила, которую я не могу остановить. Я касаюсь рукой его темных волос и мне хочется умолять моего брата вернуться и помочь мне.
Эта мысль вынуждает меня сфокусироваться на его ране.
― В прошлый раз Ленни сломал мне ноги, ― говорит Деклан и шипит от боли, когда я слишком сильно нажимаю на рану.
― Да, ну а я не хочу, чтобы меня раз за разом насиловали, ― резко говорю я, и его долговязое тело коченеет. Он на пять лет старше меня, ему двадцать девять, но чаще всего мне кажется, что именно он ― мой младший брат.
― Я что-нибудь придумаю, ― бормочет он и отворачивается от меня. Я сижу рядом с окровавленным полотенцем в руках, пока его дыхание не становится ровным, и я не убеждаюсь, что он уснул.
Проснувшись, он может даже не вспомнить об угрозе, нависшей над нами.
ГЛАВА 2
ДЖЕК
Джип мотает из стороны в сторону, когда я переезжаю металлические балки, уложенные на въезде в дом на ферме. Опускаю стекло, от холодного воздуха, ворвавшегося в салон, горят легкие. Холод покалывает кожу и заставляет немного взбодриться.
Сколько часов я уже без сна? Тридцать шесть? Без понятия. Честно говоря, я уже сбился со счета. Подъезжаю к красному заграждению, мешающему двигаться дальше. Выключаю мотор и тянусь на заднее сидение в поисках плаща. Рука скользит по прохладной коже. Должно быть, я оставил его в клубе.
Вытащив ключи из замка зажигания, я неохотно выхожу. Запах металла и свежескошенной травы обволакивают меня, когда, сунув руки в карманы джинсов, наклоняюсь и пролезаю под красным заграждением.
Старый фермерский дом стоит заброшенный, с забитыми досками окнами. На крыше растет больше травы, чем на том крошечном пятачке грязи, который можно было бы назвать передней лужайкой.
Прохожу вдоль стены дома, направляясь к сараю, в котором, наверное, могло содержаться одновременно больше ста голов скота. Сейчас он пуст. Скот снаружи, на клочках зеленой травы, что виднеются вдалеке. Изо рта вырываются танцующие облачка пара, когда я оборачиваюсь на шум приближающегося автомобиля.
Работа, которая мне сегодня предстоит, не имеет ничего общего с моей основной деятельностью. Я делаю это для своего отца. Я держу клубы, управляя ими и поддерживая порядок. Остальными аспектами нашей деятельности занимаются мои дяди. Все они играют свою роль.
Но сегодняшнее дело ― это начало моего испытания. Я должен доказать, чего стою, прежде, чем мой отец передаст мне корону.
Белый джип подъезжает позади меня. Я не вижу водителя, но знаю, кто это. Финн, мой дядя, выходит из машины, и я проклинаю своего ебаного папашу. Финн хороший. Он никогда ни о ком и слова плохого не скажет. Он как миротворец. Я бы хотел работать с моим дядей Шейном или, на худой конец, с дядей Даррой. У всех у них руки в банке, над которой отец держит крышку, в любой момент готовый ее захлопнуть.
Финн машет мне, в уголках его глаз появляются морщинки. Он открывает заднюю дверь, достает теплое серое пальто и набрасывает себе на плечи. По крайней мере, у него хватило здравого смысла захватить пальто. Но я другого от Финна и не ожидал ― только разумности и подготовленности.
― Финн, ― приветствую его, двинув подбородком, когда он подходит ближе.