Ну, как-то так и было. Но откуда она про руки знает? Вадим на людях почти никогда не выражал личных чувств. Мама его учила держаться с достоинством и не выставлять напоказ интимные моменты.
Лариса Сергеевна Майская, моя незабвенная свекровь, больше всего на свете чтила этикет и обожала поучать.
— Интеллигентного человека, — любила повторять она, — видно издалека. По манере держаться, жестам и даже взглядам. Он никогда не поставит себя в неловкое положение и никогда не опорочит тех, кто с ним рядом.
Часто она намекала, что до высоких стандартов я не дотягиваю.
Наверное, это тоже выглядело не совсем благородно, но на людях она всё же старалась соответствовать своим внутренним стандартам, а вот в непринуждённой семейной обстановке не стеснялась и могла воспитывать меня часами. Ну, и Вадима слегка заодно.
— Знаешь, — вздохнула Машка, — при всей моей неприязни к Майскому, я пойму, если ты решишься к нему вернуться.
— Почему? — Машка умела удивлять.
— Ну, любовь. Второй шанс, всё такое, — пробормотала она. — Иногда людям нужно давать шанс на исправление, искупление.
Наверное, она говорила о чём-то своём, личном. О том, чего я не знала. Были у меня некоторые подозрения, но одно дело догадываться, другое — знать точно.
Машка у меня красавица. И, естественно, притягивала к себе мужские взгляды. Однако, близко к себе она никого не подпускала. За этим крылась тайна. А собственными тайнами и трагедиями подруга предпочитала не делиться. Переживала всё молча, самостоятельно.
Кто её обидел в прошлом? Кто сломал так, что она до сих пор обходила стороной личные отношения? Может, однажды она поделится.
Но для таких откровений слишком много воды должно утечь, чтобы улеглось и отболело. Или дойти до точки отчаяния, когда слова сами рвутся наружу.
Я училась у неё мужеству и выдержке. Пусть у меня не всегда получалось — характер слишком мягкий. Правильно Вадим сказал. Я склонна прощать обиды и не помнить зло. Но, наверное, не в этот раз, когда не просто ранило, а почти убило. Разворотило всё внутри на мелкие осколки.
Глава 14
— Я не знаю, Маш. Пока я не хочу думать ни о каком прощении. Я думала, что могу простить всё. Но в это «всё» измена не входила.
— Понимаю, — тяжёлый вздох в ответ и снова этот взгляд — в себя.
Но, кажется, нас что-то невидимыми нитями связало ещё крепче, чем раньше. Что-то общее, очень болезненное.
— Всё непросто. И я это осознаю. Одним взмахом не перечеркнуть пять лет. Я смотрела на Вадима и помнила только хорошее. Может, потому что не запоминала плохое, на какие-то мелочи не обращала внимания. Жила в своём мире, где всё розовое и прекрасное. Не подозревала, не следила, не шпионила, не проверяла телефон, не разглядывала рубашки — вдруг там помада? Я слишком ему доверяла. И думала, что у нас всё хорошо.
— А были хоть какие-то сигналы?
— Не знаю. Наверное, он прав. Я слишком зациклилась на желании забеременеть. Думала, что это наша общая цель. Оказывается, Вадим потерял вкус к жизни, потому что я вынуждала его жить по расписанию и подчиняться этой цели, которая ему то ли не так важна была, как мне, то ли напрягала и не давала спокойно дышать.
— И он предпочёл не поговорить, а сходить налево. Я вообще не понимаю, зачем ему нужно было тащить ту девицу в ваш общий дом. Что за необходимость? У нас отели отменили?
Я тоже об этом думала и ответа не находила.
— У нас бывали размолвки. Мы ссорились, как и все семейные пары. Наверное, без этого нельзя обойтись. Но я никогда не замечала отчуждения или неприязни. Охлаждения. Не ловила сигналов, которые явственно указывают: твой муж тебе изменяет.
— Или не замечала.
— Может, и так, — согласилась я. — Но это не повод забыть безобразную сцену, простить и дать ему шанс. Я не готова. А может, не буду готова никогда. И мне бы хотелось, чтобы ты не заводила больше разговоров об этом. Не вызывала во мне сомнений. Не расшатывала лодку, из которой меня уже безжалостно вышвырнуло.
— Прости, — погладила Машка меня по руке. — Как бы там ни было, тебя я люблю, а Майский твой мне никогда не нравился. Так что вряд ли я стану тебя уговаривать.
Усталость сковывала меня по рукам и ногам, словно я всю ночь брела и не останавливалась. Тупая боль пульсировала в висках.
Снова тошнило, и я невольно прижала ладонь к губам и поднялась со стула, не зная, то ли снова бежать в туалет, то ли переждать.
— А ты случайно не беременна, Ань? — спросила Машка.
Этот вопрос пронзил меня насквозь. Колени дрогнули. В затылок ударило так, что я даже пошатнулась.
— Нет. Не знаю. Не должна…
Машка судорожно вздохнула.
— Вот что. Тебе постельный режим показан, лежи и отдыхай, не забывай принимать лекарства. А я сбегаю, куплю продукты и тесты. Проверим. Оно ж знаешь как бывает? Ждёшь-выглядываешь — и нет ничего. Забыл не думаешь — получите и распишитесь!
— И что же мне делать? — кажется, я растерялась. Всё плыло перед глазами, как в тумане.
— Что-что. Рожать, конечно. Если у нас ребёнок. Ну, а всё остальное сама решишь, не маленькая.
— Да, — без сил опустилась я снова на стул. — Это же мой ребёнок. Долгожданный. И, конечно, я не о том спрашивала. Он родится обязательно!
В тот миг меня словно вспышка осветила. Я уверовала, что во мне растёт мой самый лучший, прекрасный малыш, о котором я так долго мечтала.
Может, он как раз дан мне свыше. Именно сейчас, когда всё рушится и летит к чёрту.
— Как ни крути, ребёнку нужен отец, — снова вздохнула Машка.
— Сколько детей выросло без отца? — возразила я ей. — Я пока не готова об этом думать. Лучше буду надеяться на положительный тест. А дальше… жизнь покажет, куда двигаться и что делать.
— Ладно, — засуетилась Машка, — руки-ноги есть, голова тоже на месте, разберёмся. Ты главное выздоравливай. Я б твоего Вадю встряхнула. И кулаком ему в глаз засветила, чтобы у него там мозги перевернулись и встали на место. Чтобы больше никогда не смел руку поднимать.
Машка снова ожесточилась. Глаза у неё колючими сделались.
Она выросла без отца. А отчим нередко поколачивал и Машу, и её маму. Так что у неё свои соображения на этот счёт. И она как раз не из тех, кто легко прощает подобное. А точнее, наверное, не прощает никогда.
Снова невольно вспомнился Рейнер. И его слова. И взгляд — тёмный, как омут без дна. За этим крылась трагедия, что-то очень личное и болезненное.
Почему-то подумалось: я бы его выслушала, если бы мы были друзьями. Дала бы выговориться, чтобы не держал всё в себе.
Иногда такие вещи нужно проговаривать и отпускать. Не забыть, нет. Но позволить боли стать меньше или притупиться. Когда делишь боль с кем-то, её становится немножечко меньше.
— Но вначале позавтракаем. Совсем немного. Очень полезное и больным, и беременным.
Она суетилась, хозяйничала, а я беспомощно сидела за кухонным столом и смотрела на неё — такую родную и дорогую.
Не знаю, что я делала бы, не будь её. Разве что всё бросить и вернуться домой, к родным. Но я пока такой вариант не рассматривала. Попробую справиться без мамы и папы.