Чуть настороженная. И всё такая же официальная. Далёкая, как звёзды, которых не видно в большом городе. Есть только высотки и постепенно зажигающийся свет в окнах.
— Как вы себя чувствуете?
— Лучше.
Я знал, что толкового разговора не выйдет. Как пассажиры в поезде говорят о погоде, так мы разговаривали вежливо ни о чём.
— Выздоравливайте, Анна. К тому времени, как вы выпишетесь, будет готов ваш лингафонный кабинет. Созвонимся, чтобы согласовать время, когда я смогу вам его передать.
— Спасибо большое, Илья Эдуардович. Я вам очень благодарна. Но, наверное, не стоит со мной согласовывать. Вам нужно обратиться к директору школы, Анне Кондратьевне.
— Анаконде? — невольно вырвалось у меня. — Она директор школы?
Анна закашлялась. Кажется, я сумел её рассмешить. Правда, смеяться открыто она не посмела. Жаль. Я бы послушал её смех.
А ещё лучше — увидел бы её глаза. Посмотрел, как дрожит на её губах улыбка. Она при мне ещё ни разу не улыбалась. А ей, наверное, идёт.
— Да, Анна Кондратьевна Листьева, — произнесла она наконец-то, чуть задыхаясь.
— Ах, вот оно что… — не смог удержаться я от сарказма. — Это она вас надоумила ко мне обратиться? Нет, не говорите ничего. Я и так знаю. А скажите мне, Анна, кому достанется этот чёртов кабинет?
— По идее, моим пятиклашкам, — и такой теплотой повеяло от её голоса, что у меня аж дух захватило. — Они у меня чудесные. Пятнадцать мальчиков и двенадцать девочек. Простите, — спохватилась она, и я снова поморщился, — ну, то есть не только им. Это всё же кабинет. Для всех детей, которых учу я.
— Не извиняйтесь. Я вам вот что скажу, Анна Романовна. Этот кабинет — для вас и ваших детей. Только так, а не иначе. И не мешало бы об этом сказать Анаконде.
Она снова закашлялась, пытаясь скрыть смех.
— Я сам ей об этом скажу. При встрече. Но без вас ничего не состоится, так и знайте. Так что поправляйтесь поскорее.
— Я постараюсь. Спасибо вам ещё раз, Илья Эдуардович.
— Тогда до встречи?
— Да.
И ни один из нас не отключился. Я слушал её дыхание — почти неуловимое. А может, мне так хотелось его слышать, что я всё это придумал.
— Можно вопрос? — услышал я её голос.
— Нужно.
— Когда вы учились в школе, её уже так звали?
— Анаконду? — уточнил на всякий случай. Может, для того, чтобы снова услышать её сдержанный покашливанием смех. — Это я ей придумал прозвище. У нас с ней… очень давние и очень высокие отношения.
Сказал — и отключился. Интрига — неплохой повод для любопытства. Может, в следующий раз она снова захочет о чём-нибудь меня спросить.
В следующий раз?… Да, именно так.
Глава 17
Когда Рейнер отключился, я поймала себя на том, что улыбаюсь.
— Он всё же мужик, твой Райдер, — вставила свои пять копеек Машка. — Хоть поначалу повёл себя, как свинья. Но с другой стороны, может, и право имел: не каждый день его девицы в мужском туалете преследуют.
— Не напоминай, — прикрыла я глаза и почувствовала, как вспыхнули щёки. — И он Рейнер, Маш.
— Да хоть Джеймс Бонд, — Машка в очередной раз беспечно махнула рукой. — Ну, признайся же: спустя время это кажется забавным. Жила себе очень правильной и скучной жизнью — и вдруг целое приключение!
— Пока я без стыда об этом вспоминать не могу, — прижала ладони к щекам. — Я, наверное, не из тех, кто любит острые ощущения. Мне всё казалось, в обморок упаду, если заговорю с ним.
— А теперь видишь, болтаете, как старые друзья. И мне кажется, или он тобой заинтересовался?
— Не выдумывай ничего лишнего. Он пообещал и сделал. Позвонил сказать, что отдаст лингафонный кабинет, как только я выйду на работу.
— Угу, угу, я ж понимаю. Он мог его придарить родной школе и без тебя. А ещё ты смеялась. Он что-то смешное рассказывал об оборудовании? И позвонить не поленился. Наверное, здоровьем твоим интересовался?
— Обычная вежливость. И ничего смешного он не рассказывал, просто он директрису Анакондой назвал, я не ожидала. Не думала, что прозвища живут так долго. А оказалось, это он её так обозвал. Ну, по крайней мере, он так сказал.
— И про школу не поленился поговорить, понимаю, — кивнула Машка. — Я вот всё время думаю: как у твоих родителей родился такой цветочек-цветочек? Как ты выросла такой нежной, доброй, правильной в доме, где от мальчишек не продохнуть? Да они тебя должны были пацанкой сделать!
— Они меня любили и оберегали, — улыбнулась я, вспоминая братьев.
У меня их трое. Андрею — старшему — двадцать девять, близнецам Тошке и Гошке — по двадцать семь недавно стукнуло.
— Не такая уж у вас и большая разница в возрасте, чтоб их в рыцарские доспехи обряжать. Небось тузили тебя нещадно и обижали, пакости делали.
— Всякое было, но в общем целом они у меня замечательные и в обиду никогда не давали.
О братьях я бы могла говорить часами. Моя семья — моя гордость. Но свекровь считала иначе. Как всегда, у неё было своё особое мнение и обо мне, и о моей семье.
Я «понаехавшая», из многодетной семьи.
— Не могу себе представить, как это, — поджимала она губы. — Ну, двое. Максимум. Но четверо?! Это ж какими надо быть беспечными, чтобы в свет столько детей пустить? Всех же надо накормить, напоить, одеть, обуть, выучить, профессию дать. У вас, полагаю, временами и есть нечего было.
Она свято считала, что Вадим меня облагодетельствовал и спас от незавидной участи. В её глазах я была оборванка с нулевыми перспективами.
Я даже не пыталась ей объяснять, что всё у нас хорошо. И ни в чём мы нужды не знали. Что жили в большом доме на берегу реки. Что мои родители всем дали образование. Что мой старший брат Андрей — наша гордость — кративщик и веб-дизайнер. И что он зарабатывает больше, чем мой муж, тоже не стала рассказывать. Потому что однажды поняла: бесполезно. Лариса Сергеевна слышит только то, что хочет услышать, остальное пропускает мимо ушей.
— А я б на твоём месте к Райдеру присмотрелась, да, — ворвался в мои мысли Машкин голос.
— Не выдумывай! И пусть каждый будет на своём месте, Маш, — строго посмотрела на неё.
Всё же дружить на расстоянии и жить вместе — разные вещи. К тому же, дни нашей школьной юности давно позади, когда у нас было намного больше общего, чем сейчас.
Я не осуждала подругу. И понимала, что она душой болеет за меня. Но иногда Машки было слишком много. А мне хотелось сейчас заползти куда подальше. Может быть, поплакать.