А затем он делает нечто немыслимое — заглядывает в мой шкаф. Так, будто имеет на это право.
На вешалках — жалкая кучка одежды, которую мы купили с Машкой.
— Ты так и не забрала свои вещи? — спрашивает он, оборачиваясь ко мне. — Хочешь, съездим сейчас?
И это его обыденное обращение на «ты», словно так и надо, этот внимательный взгляд, приводят меня в чувство. Я наконец-то отмираю, готовая дать отпор, поставить его на место.
Глава 26
— Нет, — качаю я головой. — Вам не кажется, Илья Эдуардович, что это… несколько лишнее?
— Очень гордая девочка, — кивает он в ответ, и губ его касается всё та же кривая усмешка. Но она не издевательство, а скорее — удовлетворение. — Вообще-то я пришёл обсудить детали с поставкой лингафонного кабинета. Судя по всему, вы не собираетесь засиживаться на больничном, Анна Романовна. А я обещал и должен быть готов.
И то, как он подчёркнуто обращается ко мне на «вы», говорит о том, что он принял мою позицию. От этого узел в груди развязывается, но, как обычно, завязывается где-то гораздо ниже.
— Чаю? — спрашиваю из вежливости.
— Кофе, — шагает он в кухонную зону.
В лофте нет даже условных стен и перегородок. Здесь всё до безобразия просто. Но, к счастью, есть два стула. И две чашки тоже находятся.
С чаем и кофе тоже особых проблем нет — Машка позаботилась. И в холодильнике не пустота.
— Я сам, — говорит он и забирает из рук моих чашки.
Пальцы его касаются моих, и отчего-то слабеют колени.
Он по-хозяйски осматривает шкафчики. Уверенно, легко, будто это не мой дом, а его. Я мысленно благодарю Машку: кофе достаточно сносный. У нас с ней пунктик: мы любим молотые зёрна и таинство турки.
Вадим никогда не готовил. Ни кофе, ни еду. Я даже представить не могла до сегодня мужчину на кухне. Рейнер ломал все мои устои. Он смотрелся у плиты органично, будто там ему и место.
Он большой, а двигается легко. Всё у него, как надо. Он пиджак скидывает небрежно, возится с туркой, будто ничем другим в жизни и не занимался. А я сижу и хлопаю глазами. Смотрю на него и не могу отвести взгляд.
— Какой кофе предпочитаете, Анна Романовна?
— Мне всё равно.
— Тогда я сделаю, как и себе, — открывает он мой холодильник и достаёт сливки. — Скажу по большому секрету, — светятся иронией его глаза, — принято считать, что деловые мужчины должны литрами глушить очень крепкий кофе. На людях я придерживаюсь образа. А в жизни предпочитаю кофе со сливками. Теперь ты знаешь мою тайну.
Я вдруг поняла, что эти его переходы с «вы» на «ты» — почти интимный момент. У меня сердце в груди подскакивает.
— А с кабинетом дело обстоит так, — ставит он чашки и садится напротив, — нужна комплектация. Я помню про пятнадцать мальчиков и двенадцать девочек. Но, насколько я понимаю, кабинет будет для всех.
Я с трудом фокусируюсь на нужных мыслях. Рейнер меня сбивает с толку. В его присутствии я, кажется, глупею.
— Да, пятнадцать плюс один. Классы делятся на две группы. Пятнадцати будет достаточно.
Рейнер кивает и делает глоток кофе. Чуть прикрывает глаза, наслаждаясь. Я прячу взгляд, потому что на него невыносимо смотреть. Кажется, у меня аритмия. И это немного пугает.
— Я распорядился. Это будет очень хороший лингафонный кабинет. С мебелью, интерактивной доской. Хорошая компьютерная техника и периферийные устройства, а также соответствующее программное обеспечение. Надеюсь, вы будете довольны.
— Спасибо большое, — не отрываю я взгляда от чашки.
Кофе в его исполнении хорош.
— Но, я так понимаю, лишь бы Анаконда была в восторге.
Это вызывает улыбку, и я не могу удержаться.
— Всё верно.
— Что касается всего остального… может, всё же съездим за вещами?
Можно было даже не сомневаться, что он спустит всё на тормоза.
Об этом нелегко говорить, но придётся.
Я выдыхаю, как перед прыжком в воду. Отставляю чашку и поднимаю глаза.
— Не надо, Илья Эдуардович. Мы с мужем решили, что ему к лицу мои платья.
Глаза у него темнеют, а лицо становится опасно хищным.
— Другими словами, он решил вас оставить без всего? Впрочем, я мог бы и догадаться.
— Другими словами, он сменил замки. Я была сегодня дома. И давайте закончим копаться в моей личной жизни.
Рейнер встал со стула и подошёл к окну. Вид у него непримиримый. Поза — вызывающая. Руки в карманах брюк. Плечи напряжены. Что он высматривает в окне?..
— А хочешь, я набью ему морду? — оборачивается он стремительно. Взгляд его буквально размазывает меня по стене — столько в нём жёсткости и холода. Но это не ко мне — я знаю. Не я вызываю в нём такие эмоции.
— Не хочу. Ничего не хочу. У меня одно желание — как-то перешагнуть через всё это и жить дальше.
— Я могу помочь, — делает он шаг вперёд и оказывается совсем рядом. Так, что я чувствую тепло, что идёт от его тела.
Пальцы его касаются моих волос, убирают прядь — нежно, почти невесомо. Сердце готово выскочить из груди. Ещё немного — и он меня поцелует — я ощущаю это.
— Не надо. Пожалуйста, — шепчу, задыхаясь. И даже не знаю — ответ это на его вопрос или нежелание того, что вот-вот случится.
Правда заключается в том, что я хочу. Почувствовать себя живой и желанной. И меня это пугает так, будто я собираюсь совершить преступление.
Он пропускает сквозь пальцы прядь моих волос. Я ловлю его жадно-голодный взгляд. И уже готова смириться, сдаться, когда Рейнер делает шаг назад. Отступает.
Снова отходит к окну. Я вижу его спину и слышу дыхание — неровное и тяжёлое. Он не скрывается — просто пытается прийти в себя.
И то, что он отступает, не настаивает на своём, трогает меня почти до слёз, что подступают очень-очень близко.