Махкам-ака наклонился к уху жены:
—Раз уж так получилось, отведу завтра Сарсанбая в детдом. А сегодня пусть переночует.
—Что вы, отец? Разве так можно? Получится, что мы его выгнали. На всю жизнь обиду запомнит и прав будет.
—Боюсь, не совладаешь ты с такой семьей. Видишь, я-то как занят работой! Обихаживать детей надо, кормить, одевать...
—Оставьте! Только что при Назаровой осуждала я приемных родителей Остапа... Нет, нет, нельзя ни в коем случае выгонять мальчика! Чем он хуже остальных? Да и не останется он у нас без куска хлеба.
—Подойди-ка, сынок, ко мне.
Мальчик подошел к Мехринисе.
Она погладила его по голове, по плечам, задумалась:
—Пожалуй, помоем тебе пока только лицо и руки. А утром уж искупаем. Поздно сейчас.
Мехриниса, как обычно, поднялась чуть свет. Она поставила самовар и попросила мужа:
— Сегодня вы вроде собирались работать дома... Побрейте голову Сарсанбаю. Грязный он, будто вылез из паровозной топки. Постараюсь искупать его до завтрака.
—Чего же ты хочешь? Скитался по поездам, по дорогам. Разбуди его.
Мехриниса вошла в комнату и наклонилась к Сарсанбаю, спавшему у входа. Мальчик быстро вскочил с постели.
—Вот молодец, с первого слова поднялся. Эй, Витя, вставай и ты! Слышишь, Витя!.. Никак не проснется...
Махкам-ака усадил Сарсанбая на айване и намочил ему голову. Сарсанбай опасливо спросил:
—А что, если не брить, амаки?
—Нельзя, сынок. Голова у тебя очень грязная. А разве больно?
—Больно!
—Потерпи немного.
В дверях появился заспанный Витя. Он сделал шаг вперед и остановился, увидев Сарсанбая.
— Что, еще одного привели? — оторопело спросил мальчик.
Вслед за Витей на айван вышел Остап. Он с любопытством смотрел и на Махкама-ака и на Сарсанбая.
—Меня этот дядя привел первым, понял? — повернулся к Остапу Витя.— Он мой папа, понял?
Кончив брить Сарсанбая, Махкам-ака подошел к Остапу.
—Ну, сынок, узнал меня?
—Узнал. Видел вас в детдоме.
—Молодец, не забыл. Как ты спал? Останешься здесь или и от нас убежишь? — ласково спрашивал Махкам-ака.
Остап засмущался, промолчал.
—Эй, мать, можешь купать Сарсанбая.
Мехриниса принесла ведро воды, мыло, мочалку и положила все рядом с тазом. Позвав Сарсанбая, сняла с него рубашку, затем попыталась снять штаны. Но Сарсанбай крепко ухватился за пояс штанов и молча пыхтел.
—Вода остынет! Что ты делаешь?
—Не сниму.— Мальчик вцепился в штаны еще крепче.
Махкам-ака подошел к Мехринисе.
—Отойди-ка, сам искупаю. Снимай, сынок, штаны!
Как только Мехриниса вышла, Сарсанбай разделся и
влез в таз. Махкам-ака зачерпнул чашкой воду из ведра и вылил на него. Сарсанбай вздрогнул, изо всех сил закрыл глаза.
—Витя, иди сюда. Бери мыло и мочалку. Потри-ка ему спину.
—Фу, какой грязный.— Витя брезгливо поморщился и продолжал стоять, задрав нос.
—Такой и ты был, когда пришел к нам. Давай лей скорее.
—Мылом его все равно не отмыть,— сказал Витя.
—А чем же?
—Скребницей. Чем лошадей чистят.
—Перестань болтать, потри ему спину.
—Да ну его. Пусть сам и трет себя, если надо.— Витя упрямо заложил руки за спину.
—Ах ты, неумеха! — рассердился Махкам-ака и позвал Остапа: — Иди сюда, сынок, возьми мочалку.
Остап нехотя подошел, взял в одну руку мочалку, в другую мыло, начал тереть Сарсанбая.
—Сильнее, сынок. Что ты как неживой?
Остап стал тереть сильнее, но вдруг у него на глазах появились слезы и потекли по щекам. Махкам-ака не успел спросить, в чем дело, потому что громко заплакал Витя, обиженно сидевший на краю айвана. Подбежавшая к Вите Галя тоже захныкала. Махкам-ака растерянно оглянулся и крикнул Сарсанбаю:
—Что же ты молчишь? И ты плачь.