После похорон Салтанат Кандалат-биби сильно сдала. Выглядела плохо — болезненно-желтая, исхудавшая, морщинистая, она одиноко сидела в своем просторном дворе, облачившись во все черное. Абдухафиз добился разрешения привезти тело Салтанат домой, однако заупокойную молитву пришлось читать над закрытым гробом: врачи категорически запретили открывать его. Кандалат-биби, увидев гроб с телом дочери, упала тогда замертво. Абдухафиз боялся, как бы и сейчас не случилось того же.
Кандалат-биби, увидев гостей, медленно поднялась, поздоровалась с ними и направилась было к тахману[50], но Икбал-сатанг опередила ее. Ловкими движениями Икбал достала и расстелила курпачу. Прочитав короткую молитву, Ариф-ата стал расспрашивать Кандалат-биби о здоровье, о житье-бытье.
—Все никак не могли выбраться навестить вас,— извиняясь, говорил он.— Заботы, общественные дела. Не время сидеть сложа руки. Абдухафиз тоже работает с утра до ночи, так что простите, что давно не были.
—Я не обижаюсь, пачча. Спасибо вам. Хорошо, что не забыли меня. Читаю за вас молитвы...— слабым голосом отвечала Кандалат-биби.
—Давно ли нет писем от Сираджиддина? — спросил Ариф-ата.
—Как случилось... с дочкой, было одно письмо, и на этом все. Отправила ему шесть писем, ни на одно нет ответа.
—Так бывает. Долго не пишут — и вдруг приходит письмо. Некоторые приезжают и сами... Вот от племянника Махкам-бая тоже давно нет вестей,— утешал женщину Ариф-ата.
—От сына Карима-палвана[51] уже пять месяцев нет ни строчки,— вмешалась в разговор Икбал-сатанг.— А помните Султанхана с Пасткучи? Так его сын, оказывается, был ранен, а теперь сам приехал в отпуск.
—О, бедняга... Значит, есть и такие, что приезжают? — У Кандалат-биби в глазах впервые мелькнул живой огонек.
—Конечно! И Сираджиддин вернется.
—Да сбудутся ваши слова! Пришло бы хоть письмо,— сказала, утирая слезы, Кандалат-биби.
—А вы не пробовали написать командиру? — спросил Абдухафиз, думая о том, что вряд ли хватит у них сил сообщить этой несчастной женщине о новом горе.
—Нет. А как это сделать, кому писать, Абдухафиз?
—Надо писать по тому же адресу, но на имя командира части. Дайте адрес, я сам напишу.
—Спасибо, сынок, хорошо, что ты у меня есть.— Кандалат-биби, не вставая с места, отвернула край кошмы, достала несколько конвертов, и отдала Абдухафизу.
Ариф-ата незаметно бросил взгляд на Икбал-сатанг, как бы спрашивая: «Мне начинать или вы сами?» Та прикусила губу и слегка качнула головой, что означало: «Я не могу». Ариф-ата нервничал, не зная, как подступиться. Сейчас самое время, а то Кандалат-биби вот-вот заговорит о муже и о том, что от него тоже нет писем. Тогда будет еще труднее.
—Я говорю, вашей дочери так уж было написано на роду,— начал Ариф-ата издалека,— она достойна попасть в рай, янга. Словно русалка, попавшая в рай, она...
—Лучше бы мне лечь в могилу вместо нее... Не верится, что она умерла, кажется, вот-вот войдет в калитку, улыбнется...— Крупные слезы опять потекли по впалым щекам бедной женщины.
—Не горюйте, янга, что поделаешь!.. От Шахабиддина, кажется, давно нет писем? — решился наконец Ариф-ата.
—Да! — сказала Кандалат-биби.
—Что ж, янга...— Ариф-ата с трудом подбирал слова.— Дай аллах вам терпения, выдержки. Будьте крепки как сталь. Мы пришли к вам, услышав одно известие...
— Значит, правда? — угасшим голосом произнесла Кандалат-биби и низко опустила голову.
Ариф-ата с удивлением посмотрел на Абдухафиза. Икбал-сатанг тоже ничего не могла понять. О чем она? О какой правде говорит?
—Да что ж вы молчите, пачча? — спросила Кандалат-
биби, не меняя напряженной позы.
—Нет, это самое... Вы слышали что-нибудь? — растерянно выдавил из себя Ариф-ата.
—Слышала... Значит, и вам пришло письмо?
—Пришло,— развел руками Ариф-ата.
—От кого? От того же пулеметчика?
—Нет. От самого командира.
—Похоронная? — Кандалат-биби подняла в короткий миг еще больше осунувшееся лицо. Потом она снова резко уронила голову на грудь. Из глаз покатились слезы.
Шли минуты, но женщина сидела неподвижно. Все молчали. Наконец Кандалат-биби выпрямилась, снова подняла край кошмы, достала письмо. Абдухафиз взял его, начал читать про себя. Кандалат-биби сжала руки и, казалось, забыв, что у нее люди, не обращаясь ни к кому, запричитала:
—И в чем же я провинилась... Не сказав ни слова, отец и дочь... Точно сговорились... Уж раз сговорились, что ж меня-то оставили, взяли бы с собой...
—Не убивайтесь, апа, сейчас такое горе у многих. У вас есть сын. Пусть он будет жив-здоров! И вы свое здоровье поберегите! — не выдержав заунывных причитаний, воскликнул Ариф-ата.
—Ой, на что мне здоровье? Кому я нужна? Пусть аллах пошлет мне скорую смерть,— с отчаянием проговорила Кандалат-биби и перестала причитать.
Прочитав письмо, Абдухафиз глубоко вздохнул и положил конверт рядом с Кандалат-биби. Ариф-ата держал в руке похоронную, не зная, отдать бумагу вдове или повременить немного.
—Есть у Шахабиддина две сестры,— тихо заговорила Кандалат-биби, взяв себя в руки.— Обеих он сам выдал замуж, обеим заменил отца. Их мужья и дети тоже на фронте. Я еще не говорила им ничего. Теперь нет другого выхода... О аллах, придется и им перенести горе!
Погрузившийся в глубокое раздумье Ариф-ата сидел, не отрывая взгляда от похоронной, и перед его глазами стоял Шахабиддин. От слов женщины у старика сжалось сердце. Какая выдержка! Сама перенесла одно за другим два несчастья, а еще жалеет сестер мужа...
Икбал-сатанг и Абдухафиз молчали. Что они могли сказать? Не было на земле слов, способных утешить несчастную женщину.
—И народу бы надо объявить о его смерти, оплакать, как полагается, покойника...
Кандалат-биби не могла больше говорить, снова умолкла. Опять наступила гнетущая тишина. Абдухафиз тайком глянул на Арифа-ата. Тот, в свою очередь, сдвинул брови и выразительно посмотрел на Абдухафиза. Этот взгляд Абдухафиз понял так: пусть выскажется, пусть отведет душу, нам спешить отсюда не следует.
—Пачча,— снова послышался печальный голос Кандалат-биби,— как это сделать, как поступить, когда покойника нет дома?
—С муллой Шахабиддином мы были как родные братья. Пусть его нет с нами, все равно надо проводить его на тот свет. Соберемся, помянем. Это наш долг и обязанность. Сам возглавлю поминки, как сумею.
—Спасибо вам. Вот, оказывается, что значит иметь добрых друзей. Я поняла это, когда постигло меня горе. Вроде ничего я не сделала хорошего людям, а все — стар и млад — приходят, навещают.
Абдухафиз громко проглотил слюну и перевел дыхание. Словно язык прилип к горлу у Икбал-сатанг. Только Ариф- ата, тяжело вздохнув, несмело сказал:
—Вам бы кого-нибудь из эвакуированных взять к себе.
—О, я бы рада! Сама не решилась сказать об этом. Есть же, наверное, еще неустроенные люди... Может, такую, как я, старушку... Все равно кого...
—Мы подумали, что вы в таком горе, не до того вам.— Ариф-ата заговорил увереннее, ободренный словами самой Кандалат-биби.
—До того или не до того, а это лучший выход, пачча. Вон сколько комнат пустует. Не забирать же мне их с собой в могилу...— взволнованно сказала Кандалат-биби.