—Вот не везет, Вахаб-ака. Попробую зайти в другие магазины.
—Можете не трудиться. Ни в одном магазине ботинок нет. Я вот уже три дня ищу. Где только не был!
—А если сходить на базар? Вдруг с рук купим?
—Там все в десять раз дороже, уста.
—Вы правы. Раз так — дело наше кончено,— невесело улыбнулся кузнец.— Кланяйтесь вашим домочадцам и приходите в гости, Вахаб-ака.— Махкам-ака за руку попрощался с Иваном Тимофеевичем и, глядя ему вслед, объяснил Вите:— Это очень хороший человек.
Витя был мрачнее тучи, сопел, не смотрел на отца. Он шагал медленно, постепенно отставая от Махкама. А тот шел, вспоминая, как уверенно сказал Вахаб-ака: «Прошли те времена, когда наши только отступали». «Надо будет еще раз встретиться с Вахабом-ака, посидеть, поговорить, он умница, многое знает. Оказывается, он член партии и тоже был на том заседании бюро, куда вызывали Кадырходжу... Какой он отзывчивый, внимательный. Да и Кадырходжа тоже. Видно, все партийные люди такие»,— заключил Махкам-ака.
Вите надоело плестись одному, он догнал отца и шагал теперь рядом с ним, размахивая таловым прутиком.
Через несколько минут они увидели заросшего, грязного мальчугана лет семи. Он сидел на обочине тротуара и с аппетитом уплетал соленый огурец. Мальчуган не обратил ни малейшего внимания на прохожих. Огурец громко хрустел на его зубах. Махкам-ака в одно мгновение охватил взглядом тощую фигуру мальчишки. В глаза ему бросились худые детские ноги, обутые в рваные ботинки, подошвы которых держались лишь потому, что были обмотаны тряпками. Махкам-ака прошагал было мимо мальчишки, но вдруг остановился.
—Пошли, папа, что это вы уставились на него? — потянул Витя отца за руку.
—Погоди! — Махкам-ака вытащил ботинки из коробки и приблизился к мальчугану.
—На, примерь-ка.
Витя рванулся, чтобы выхватить ботинки, но сдержался. Ему показалось, что отец решил подшутить над мальчишкой. «Все равно папа обманет его»,— подумал он и усмехнулся.
Мальчик посмотрел на Махкама-ака испуганными глазами и отодвинулся подальше от протянутой руки.
—Чего ты испугался? Надень.— Махкам-ака положил ботинки мальчику на колени.
Тот радостно схватил их, но все-таки, опасаясь подвоха, с тревогой глядел на Махкам-ака.
—Надевай, что ж ты медлишь?
Мальчик стал торопливо стаскивать старые ботинки. Ветхие шнурки рвались, тряпицы сползли с подошв, пачкая руки.
— Вытри ноги-то, грязные они у тебя,— посоветовал Махкам-ака, терпеливо наблюдая за мальчуганом.
Рваным носком тот обтер ноги и натянул ботинки. Они так ему нравились, что он не утерпел и погладил ладонью гладкую кожу. Потное, раскрасневшееся лицо мальчугана светилось счастьем.
—Вы что, дядя, волшебник? — звенящим голосом сказал мальчуган.
Кузнецу словно сдавило горло, и он ничего не ответил. А мальчик вскочил и, не отрывая глаз от ботинок, побежал к скамейке, на которой сидела, облокотившись на мешок, молодая женщина — в лохмотьях, болезненного вида, растрепанная.
—Мама, ботинки! — восторженно кричал он на бегу.
Радость мальчика передалась Махкаму-ака, с упоением
следившему за ребенком.
—Дада! — вдруг обиженно воскликнул Витя и громко заплакал.
Он все еще надеялся, что это шутка. Отец же совсем недавно говорил, что нет денег. А потом, ботинки были нужны ему, Вите, самому первому и любимому сыну. Что же отец скажет теперь маме?.. Вите не было жаль ботинок — они все равно не подошли ему,— он чувствовал себя обойденным: кого-то другого одарили прежде его...
Махкам-ака шершавой ладонью вытер Вите слезы, строго сказал:
—Ну, что ты распустил нюни? Разве тебе не приятно было видеть, как парнишка обрадовался? Да он этот час на всю жизнь запомнит. И сам, когда вырастет, будет поступать, как мы его сегодня научили.
Витя хлюпал носом и мрачно молчал.
Но возле калитки он схватил вдруг Махкама-ака за руку:
—Добрый вы! Один такой на всей земле!
—Нет, не один. Двое нас: ты и я.— Махкам-ака весело похлопал мальчика по спине, пропустил его в калитку. Тихая, довольная улыбка светилась в его черных, всегда задумчивых глазах.
Прекрасная пора года весна! Поют птицы, вся природа, возрождаясь, благоухает; дворы, обочины дорог, берега арыков, поля и равнины, горы и холмы — все покрыто зеленым ковром, все нежится под лучами ласкового весеннего солнца.
Стоит немного отъехать от города — и взору вашему предстанут бархатные луга, усеянные огненно-красными тюльпанами. Деревья утопают в цветах. Цветы раннего урюка при малейшем ветерке осыпают лепестки, а те, медленно опускаясь на землю, устилают все вокруг белоснежным покрывалом. Природа, словно презрев войну, трудности, красуется весной в ярких нарядах. Каждый день она надевает новые уборы — один прелестнее другого. В прозрачном воздухе носятся неповторимые ароматы весны, радуя и согревая душу, даруя бодрость и легкость. Для детей это самая счастливая пора. Весной дети всегда непоседливее, шумнее. У Махкама-ака ребятишки каждое утро, как только встанут, бегут считать, сколько новых полевых маков распустилось за ночь на крышах, карнизах и дувалах. Мальчики залезают на крышу и срывают цветы, девочки плетут венки из цветов вперемежку с зеленой травкой и ходят в них, гордые и красивые.
Для Махкама-ака и Мехринисы эта весна была особенной. Первая весна большой семьи... Может быть, поэтому супругам казалось, что все в этом году не так: и небо ярче, и цветы пахнут сильнее, и птицы поют звонче.
Дел у них по-прежнему было много. После визита Ахунбабаева приказом райисполкома семье Махкама-ака был отдан большой участок за дувалом, очень грязный, неровный. Он полого спускался к Анхору. Обработать такой участок, превратить в огород или в сад одному человеку не под силу. Поэтому Махкам-ака и радовался куску земли, и нервничал, не зная, с чего начинать. А ведь нужно было еще что-то придумать и с орошением. Маленький арык, протекавший через двор, шел в другом направлении, он орошал и соседние земли, и его нельзя было повернуть. Анхор же проходил слишком низко.
Махкам-ака все собирался посоветоваться с кем-либо знающим, как ему быть, но так и не успел. Однажды утром появились Абдухафиз и Ариф-ата. Оказалось, что собрание активистов махалли решило устроить общественный воскресник на участке кузнеца.
—Я совсем растерялся, не знаю, что и сказать. Неудобно мне, Абдухафиз, стыдно беспокоить соседей,— смутился Махкам-ака.
—Мулла Махкам, я знаю, вы очень скромный человек,— не спеша начал Ариф-ата.— На своих плечах вы самоотверженно несете тяжелый груз. Бьетесь, не щадя себя, хлопочете изо всех сил...
—Не обижайте меня, ака. Я сделал это от чистого сердца и не жалуюсь. Слава аллаху, дети растут.
—Погодите, погодите, разве младший брат может обидеться на слова старшего? Я вам не чужой. Правда, сказано: «Чужое тело не ощутит твоей боли». Но есть и другая поговорка: «Ударишь быка по рогам — зазвенят копыта». Корни у нас одни — вот что я хочу сказать. Вы сердитесь — мол, взял я детей на воспитание сам, сам и позабочусь о них. А вы понимаете, что это дело вы делаете для Родины, для народа? Раз так, не смущайтесь, если соседи по махалле идут вам на помощь. Жаль, что вас не было, когда мы собирали активистов.
—Конечно, надо было и вас позвать,— вставил Абдухафиз.
—Только я сообщил, что этот участок передали Махкаму- ака,— продолжал Ариф-ата,— мне не дали говорить. Одни завели речь о выравнивании земли, другие о том, где взять арбу для вывоза мусора. Додумались даже и до того, как подать воду из Анхора. Решили установить чигирь[53]. Так что завтра, в воскресенье, приготовьте барана...
—Барана? — растерялся Махкам-ака.
Ариф-ата рассмеялся:
—Ну, если не барана, то хотя бы чай.
—Чай будет... Конечно, будет чай! — Махкам-ака уже соображал, что сможет он предложить товарищам, кроме чая.
—На следующей неделе монтеры протянут электропровода с улицы в ваш двор,— сказал Абдухафиз.
—Значит, и с этим все в порядке! — Ариф-ата хлопнул себя ладонью по колену.— Говорят же, если пятнадцать дней месяца темные, то пятнадцать светлые; значит, и это дело налажено. Теперь вам не придется ночью искать на ощупь спички, мулла Махкам.— Ариф-ата рассмеялся, довольный своей остротой.