Я просыпаюсь постепенно, подплывая к сознанию, как на мягком шепчущем облаке. Когда я открываю глаза, то лежу на спине в постели, голая, но укрытая простыней. Раннее утро. Жемчужно-серый свет просачивается сквозь шторы, освещая края комнаты.
Я одна.
Я делаю паузу, чтобы просто вздохнуть и восхититься этим новым сияющим ощущением счастья.
Прошлой ночью Джеймс отнес меня к кровати. Поднял меня на руки с дивана и понес в спальню так легко, как будто я была ребенком. Он положил меня на простыни, а потом свернулся сзади, выгнув наши тела вместе и крепко обняв меня за талию, уткнувшись носом в мои волосы. Я заснула, слушая звук его равномерного дыхания.
Но теперь я просыпаюсь, а на подушке рядом со мной лежит книга, развернутая, с желтой запиской, приклеенной к одной из страниц.
Я сажусь, беру книгу и смотрю на записку. Аккуратным почерком там написано: “Как ты можешь говорить, что это худшая фальшивая библейская проза? Это лучшая фальшивая библейская проза за всю историю.”
Это книга "По ком звонит колокол" Хемингуэя. Джеймс, должно быть, взял ее из библиотеки Эстель.
Записка приклеена прямо под репликой, которую я высмеяла за ужином: “А теперь почувствуй. Я — это ты, а ты — это я, и все одно — это другое. А теперь почувствуй. У тебя нет другого сердца, кроме моего.”
Мой мир, видимо, наклонился вокруг своей оси, потому что должна признать, что на данный момент эти слова выглядят чертовски хорошо.
Потом я останавливаюсь и думаю, сколько времени, должно быть, понадобилось Джеймсу, чтобы найти эту книгу в большой и неорганизованной библиотеке Эстель. А когда он ее нашел, сколько времени ему понадобилось, чтобы отыскать ту самую цитату. Знал ли он наизусть, на какой странице она находится?
— О нет, — говорю я вслух, встревоженная, — Хемингуэй — его любимый писатель?
Нам придется серьезно поговорить об этом. Я не знаю, смогу ли продолжать играть с человеком, чей любимый автор когда-то сказал, что единственными настоящими видами спорта являются альпинизм, коррида и автогонки.
Я имею в виду, да ладно. Сильно мачо?
Лично я думаю, что он чрезмерно компенсировал какое-то глубоко укоренившееся чувство неполноценности, но это только мое мнение.
Откуда ни возьмись, вспышка вдохновения. Полностью сформированная сцена появляется в моем воображении. Она четкая, как картинка, внезапная, как пощечина, и сопровождается жгучим приливом адреналина.
Я вскакиваю с кровати и бегу голышом в библиотеку, где бросаюсь на стул перед большим письменным столом, хватаю карандаш, где бросила его во время последней попытки писать, и начинаю неистово скрести на желтом листе бумаги в клеточку.
Я останавливаюсь только через три часа, когда мою правую руку начинает сводить судорогой.
Измотанная и потрясенная, я откидываюсь на спинку стула и перелистываю написанные страницы.
Редко когда вдохновение налетает на меня вот так, одним махом, с такой детализацией персонажей, диалогов и сцен. Обычно написание — это изнурительный процесс, целые рукописи заполняются страница за страницей, пока я побеждаю свою природную неуверенность в себе и лень. Но это…
Это то, что писатели называют потоком, состояние полного погружения, когда время теряет всякое значение, а слова льются, как вода из крана, а ты не прилагаешь больше усилий, чем нужно кроме, чтобы моргнуть.
Приглушенный звук телефонного звонка наконец заставляет меня подняться со стула.
Я ступаю в гостиную, паркет прохладный и гладкий под моими босыми ногами. Найдя свою сумочку на полу в фойе, я достаю из нее мобильный телефон и улыбаюсь, когда вижу номер на экране.
— Подруга, — говорю я после ответа, — надеюсь, ты сидишь, потому что то, что я тебе скажу, выбьет ковер из-под твоих ног.
Келли кричит: — Боже мой! Ты делала секс с Джеймсом?
Она всегда использует глаголы таким уникальным образом: “делать секс” вместо “заниматься сексом”. Ее мужа это раздражает, но я считаю, что это мило.
Я спрашиваю скромно: — Я не знаю… что ты понимаешь под сексом?
— Когда наружный орган входит во внутренний! О!
Я закатываю глаза и возвращаюсь в спальню, чтобы найти, что надеть. — Гениталии — это не пупки, чудачка, но по этому твоему определению — нет, мы не занимались сексом.
Она звучит смущенно. — Что-то его входило во что-то твое?
— Да.
Тогда взволнованный вздох: — О, Боже, расскажи мне скорее. — Она делает паузу. — Если это не касается пальцев ног. Я не хочу ничего слышать о сексе пальцами ног. Это просто отвратительно.
Морщась, я говорю: — Секс с пальцами ног? Это вообще существует?
— Детка, ты даже не представляешь. Помнишь, я сказала, что погуглила для тебя о сексе? Так вот, я это сделала. И там есть целый мир извращений, о которых я даже не подозревала. Ты знала, что некоторые люди получают удовольствие от того, что по ним ползают жалящие насекомые? От этого я бы просто обосралась, а не кончила.
Я не могу удержаться и начинаю смеяться. — Я же говорила тебе держаться подальше от Google, дура!
— И ты была права. После некоторых фотографий, которые я увидела, мне понадобится длительная психотерапия.
Я хватаю халат с крючка на задней стенке двери ванной комнаты и кутаюсь в него, передвигая телефон с одного уха на другое. Когда мой желудок громко урчит, я иду на кухню, чтобы найти что-то поесть.
— Обещаю тебе, что не было никаких насекомых или пальцев ног, ладно?
— Ладно. Я сейчас сижу, так что давай, рассказывай, что случилось. И не пропускай ничего сочного. Я здесь живу из-за тебя.
Я открываю холодильник и заглядываю в него. — Ну, для начала он шлепал меня по киске, пока я не кончила так сильно, что аж заплакала.
Я слышу громкий удар и думаю, не упала ли Келли со стула.
Она кричит: — Ты издеваешься надо мной? Ты, блядь, издеваешься надо мной?
— Клянусь Богом, подруга.
— Ты перешла от того, что тебе не нравятся другие позы, кроме миссионерской, к тому, что тебя шлепают по вагине? И называешь свою вагиной киской? Что, блядь, этот мужчина с тобой сделал? Одно свидание и вдруг ты уже Ребекка Де Морней в "Рискованном бизнесе"?
Я говорю: — Хватит быть такой шокированной, бабуля. Позволь заметить, что ты только что употребила слово "блядь", не прошло и десяти секунд. Так что я не единственная, кто нецензурно выражается в этом разговоре. И ты больше говоришь о себе со ссылкой на этот фильм.
Она отвечает: — Ну, извини, что я не знаю ни одного нового фильма о проститутках.
Я хватаю банку газировки, откручиваю крышку и выпиваю половину за один раз. — Я не могу быть Джулией Робертс из "Красотки"? Или как там назывался тот фильм с Николасом Кейджем, где он алкоголик, и в него влюбляется хорошенькая блондинка-проститутка?
— “Покидая Лас-Вегас!” — кричит Келли. — И какого черта мы говорим о проститутках?
— Эй, ты же сама об этом заговорила. — Я выпиваю оставшуюся банку содовой, подавляя отрыжку.
Через линию доносится какое-то бормотание и раздраженное ворчание, потом Келли говорит, — Если ты не расскажешь мне в мельчайших подробностях, что произошло прошлой ночью, от начала до конца, я увольняю тебя с должности моей лучшей подруги.
Она звучит серьезно, поэтому после короткой паузы, чтобы собраться с мыслями, я рассказываю ей все.
Когда я заканчиваю, в трубке воцаряется тишина.
— Алло?
— Я все еще здесь, — едва слышно отвечает Келли.
— И что? Что ты думаешь?
— Что я думаю? Что я думаю? Я думаю, что я бы столкнула собственную мать с лестницы, чтобы провести десять минут наедине в комнате с этим твоим жеребцом. Господи Иисусе, Оливия. Говоря о напряжении.
Я закрываю дверцу холодильника и выхожу из кухни в гостиную, отвлекаясь от голода на воспоминания о прошедшей ночи. Воспоминания о прекрасном лице Джеймса и всех эмоциях, сияющих в его глазах.
— Я знаю, — тихо говорю я. — Это довольно сюрреалистично.
— Сюрреалистично — это точно! — Она хохочет, звучит на грани истерики. — Он не снял штаны! Как это вообще возможно для мужчины? У него на коленях оргазмирует голая женщина, а он не снимает штаны? Говоря о сверхчеловеческой силе воли! Майк срывает с себя всю одежду и набрасывается на меня, если я хотя бы вздохну в его сторону.
Я на мгновение задумываюсь над этим. — Возможно, его пенис проколот, и он знает, что я потеряю сознание, если увижу это, поэтому пытается облегчить мне все, давая один оргазм за раз.
Келли фыркает. — Что ж, езжай на своей толстой проколотой анаконде, сестра, и убедись, что делаешь хорошие заметки, потому что отныне я буду жить ради ежедневных эпизодов Оливия получает шлепки вагины в главной роли — красавчик Джеймс, грязный болтливый художник.
Я растворяюсь в смехе. — Ты сумасшедшая.
Ее голос становится сухим. — Двадцать лет брака с мужчиной, который считает, что прелюдия — это стоять на краю кровати и втыкать свой член мне в лицо, когда я засыпаю, сделает любую женщину сумасшедшей.
— Фу.
— Да, даже не начинай. Но послушай.
Изменение в ее тоне заставило меня забеспокоиться. — Что?
— Просто… будь осторожна. Я знаю, что ты установила основные правила, и вы оба согласились, что это не будет личным, но секс имеет свойство все усложнять. Я не хочу видеть, как тебе делают больно.
Слабый предупредительный звоночек раздается в глубине моего сознания, тот самый настоятельный сигнал тревоги, который я слышала прошлой ночью, когда распадалась на части в объятиях Джеймса. Я отталкиваю его в сторону.
— Не волнуйся. Мои глаза широко открыты. Я действительно думаю, что это пойдет мне на пользу. Так сказать, развеет паутину. Я проснулась сегодня утром и написала пять глав новой книги.
Возбужденный возглас Келли пронзительно звучит в ушах. — Это удивительно!
Я улыбаюсь. — Я знаю. Я чувствую себя очень хорошо. Это очень отличается от моей обычной работы, но я думаю, что это может быть одна из моих лучших работ.
— Черт возьми, Оливия, я так рада за тебя! Это именно то, ради чего ты поехала в Париж! Кто же знал, что все, что тебе нужно, это какой-то легендарный член, чтобы запустить твой мозг?
Ее волнение заразительно, и я снова смеюсь. — Технически, у меня еще не было его легендарного члена, только легендарный оргазм.
— Боже, подумай, что произойдет, когда у тебя будет половой акт с этим парнем! Ты можешь написать следующий великий американский роман. Если ты получишь Пулитцеровскую премию, тебе придется выйти на сцену и отдать всю славу прекрасному пенису твоего отпускного любовника.
Я представляю себя в вечернем платье на сцене в переполненном амфитеатре, принимаю награду от нарядного джентльмена в смокинге, затем поднимаюсь на подиум, чтобы произнести сердечную речь благодарности вдохновенным гениталиям Джеймса, а зрители смотрят на меня с разинутыми ртами.
Изображение прерывается, когда раздается очередной звонок. Когда я смотрю на экран, то вижу, что это Джеймс.
— Кэлл, звонит мистер Легендарный Член. Я могу тебе перезвонить?
— Поговорим завтра. И не забудь сделать хорошие заметки.
Она заканчивает разговор, оставляя меня улыбаться. Я переключаюсь на Джеймса.
— Алло?
— Ты улыбаешься, — говорит он, его тон теплый.
Я поворачиваюсь и смотрю в окно гостиной. — Откуда ты это знаешь? Ты сейчас смотришь на меня в бинокль?
— Я слышу это в твоем голосе.
— О, правда?
— Да, правда. А ты знала, что когда спишь, ты похожа на ангела?
Тепло разливается по моим щекам. Я подхожу к дивану и сажусь, гладя рукой место на средней подушке, где Джеймс держал меня на коленях. — Я не верю, что кто-то делал такое наблюдение раньше, нет.
— Ну, это правда. Порнографический ангел, если таковой существует. Я боялся, что мне придется обратиться к врачу сегодня, потому что мой член оставался твердым всю ночь.
Я шепчу: — Я это заметила.
Через некоторое время он хрипло шепчет в ответ: — Ты такая чертовски красивая. Твоя кожа заставляет меня плакать.
Я улыбаюсь, неистово краснея. — Я знаю, что это строчка из песни, Ромео.
— Проклятие. Ты поймала меня. У моих сценаристов перерыв. Но бонусные баллы за старание?
— Ты не звучишь так, будто тебе жаль, поэтому никаких бонусов.
— Хм. А если я скажу, что у меня сейчас стоит только от того, что я слышу твой голос?
— Менее романтично, но более реалистично. Я дам тебе один балл.
Его голос становится дразнящим.
— О, ты хочешь романтики, да? А я думал, что ты за мной только из-за моего тела.
— Твое невероятное тело, да, к сожалению, это все, что меня интересует. Кстати, я хотела тебя кое о чем спросить.
— О чем?
— О татуировке на твоем плече. Прошлой ночью было слишком темно, чтобы я могла ее прочитать. Что там написано?
Его колебания — это внезапный треск напряжения за гранью. — Duris dura fraguntur.
Это латынь, это я знаю наверняка. По изменению в его голосе я также знаю, что ступила на опасную территорию, но ничего не могу поделать, чтобы не ступить дальше. Мое любопытство слишком сильно. — Что это значит?
Он отвечает тихим голосом. — Твердые вещи ломаются твердыми вещами.
Я думаю о простом курсивном тексте, вытатуированном на округлой мышце его плеча. Под ним — два таинственных ряда коротких черных линий, похожих на штрих-код.
Меня охватывает жуткая тревога, будто кто-то переступил через мою могилу.
— Ох.
Мы сидим в неловком молчании, пока он не говорит: — Я заметил, что у тебя нет татуировок.
Это настолько элегантный переход, насколько это возможно, учитывая обстоятельства, поэтому я продолжаю. — Я не большой поклонник игл.
Его голос становится теплее. — Это точно. Ты же говорила, что не любишь боль.
— Какую бы то ни было. Когда дело доходит до физической боли, я как большой ребенок. Задира может довести меня до слез.
— Так же, как и оргазм.
Я знаю, что он только дразнится, потому что его тон удивительно мягкий, но все равно мне неловко. Мои уши начинают гореть.
Он догадывается, почему я молчу. — Не стесняйся. Я надеюсь, что отныне и до сентября ты будешь плакать как можно чаще.
Представляя, как я плачу каждый раз, когда он касается меня, я начинаю нервничать. Опустив голову на руки, я стону. — У меня плохое предчувствие, что мне понадобится много салфеток.
Он смеется. — Мы пойдем в один из тех больших магазинов, запасемся ими.
— Судя по тому, как ты меня нервируешь, нам придется запастись еще и нюхательной солью. Я каждый раз теряю сознание, когда вижу тебя.
— Как думаешь, у них есть дефибрилляторы? Потому что мне, наверное, когда-нибудь понадобится такой. Рано или поздно, учитывая то, что случилось с моим сердцем, когда я увидел, как ты кончала. — Его голос становится грубым. — Я не могу дождаться, когда снова возьму тебя в рот. Мне снились сны о том, какая ты сладкая на вкус. Когда я проснулся, мой член пульсировал.
Его голос такой горячий, что я начинаю потеть. Он не единственный, кому может понадобиться дефибриллятор.
Я едва слышно говорю: — Здесь тоже начинает пульсировать.
Он издает этот волчий звук, который я нахожу таким странным образом возбуждающим. — Твоя киска намокла, Оливия?
Он обожает это слово: киска. Признаюсь, оно никогда не было моим любимым, но из его уст, когда он произносит его с такой мужской потребностью, оно в последнее время приобретает все большую популярность.
— Да. Когда я могу тебя увидеть? Я хотела бы отплатить тебе за тот невероятный оргазм, который ты подарил мне прошлой ночью.
Его резкий вдох говорит о том, что потребность в моем голосе влияет на него так же, как потребность в его голосе влияет на меня.
— Я должен уехать в Германию на несколько дней, но вернусь в пятницу. Пообедаем?
— Конечно. — Я горжусь собой за то, что не спросила, что там в Германии, ведь вся эта идея не переходить на личности была моей идеей, в конце концов.
— Ладно. Я заеду за тобой в пять.
— Кажется, немного рановато для ужина.
— Сначала я хочу отвезти тебя в одно место.
— О, таинственность. Мне нравится.
— И Оливия?
— Да?
— Надень платье.
Он кладет трубку, оставляя меня с дрожащими руками, учащенным пульсом и воображением, которое прокручивает все возможные сценарии того, почему он хотел, чтобы я надела платье.
Очередная вспышка вдохновения заставляет меня бежать обратно к библиотеке и желтому блокноту в клеточку.
Я не встаю из-за стола, пока не темнеет.