Я выучила «Чайку» наизусть. Каждое слово вырезано в моем мозгу. Я мечтаю о стремлениях Нины каждый день. Чувствую ее отчаяние по ночам, когда я ворочаюсь в постели. Это освобождает, проникая в сознание вымышленного персонажа. Взгляд на мир глазами беспокойной русской девушки девятнадцатого века.
Мы делаем, как нам говорят, погружаясь прямо в сцену разрешения. Рахим стреляет на высокой скорости, расцветая под резким светом. Его харизма завораживает. Я следую его примеру, оживаю на этой квадратной, волшебной сцене, которая дает мне полную свободу быть кем-то другим. Несмотря на то, что мы на перестановках, партитуре и блокируем часть репетиций, я уже чувствую себя ею. Как эта наивная, поверхностная девушка, которая думает, что влюблена в писателя. Я толкаю Рахима в грудь, взмахиваю руками, смеюсь, как маньяк, и кружусь, как буря.
Нина. Безнадежная, рискованная, мечтающая провинциальная девушка.
Дверь в театр распахивается. Краем глаза я вижу демоноподобное существо. Высокий и темный, заполняющий кадр, словно черная зияющая дыра.
Энергия в комнате меняется. Волоски на моей руке встают дыбом.
Я заставляю свое внимание вернуться к Рахиму.
Сосредоточься. Сосредоточься. Сосредоточься.
Тригорин и Нина дерутся. Я произношу свои реплики. Но я больше не сияю под театральным светом. Холодный пот собирается на шее. Кто этот человек, который только что вошел? Это тихая репетиция, закрытая для публики.
Лукас и его помощник до сих пор не заметили злоумышленника. Но я, кажется, настроилась на него, когда он спускается по лестнице к сцене. Он не один. За ним кто-то следует. Его движения гладкие и плавные, как у тигра.
Тригорин находится на грани срыва. Нина солдат впереди.
Я говорю Рахиму, что люблю его. Что я подарила ему ребенка. Мои глаза обжигают непролитыми слезами. Эта часть похожа на копание в собственном животе ржавой ложкой. Это та часть, где Нина смиряется со своим поверхностным, искусственным существованием.
Я в середине своего монолога — того самого монолога — который каждая начинающая актриса произносит перед зеркалом в своей спальне, используя расческу вместо микрофона, — когда краем глаза вижу, как Лукас вскакивает на ноги. Он срывает с головы свой берет и сжимает его, как нищий, ожидая, пока высокая фигура подойдет.
— Снято…снято! — он маниакально кашляет. — Дубль десять, ребята.
Мы с Рахимом останавливаемся. Мой взгляд останавливается на двух мужчинах, вошедших в театр.
Когда я вижу его лицо, острые грани его челюсти, черные радужки, ни одна часть меня не удивляется.
Он единственный человек, от одного взгляда которого у меня мурашки по коже и во рту пересохло. Одно его существование выворачивает меня наизнанку.
Арсен Корбин.
Он выделяется, как койот в курятнике, одетый в пару черных узких брюк, туфли с кожаными ремешками и кашемировый свитер. Может быть, это слишком далеко, чтобы сказать, но он не выглядит слишком убитым горем с того места, где я стою. Никаких явных предательских признаков налитых кровью глаз, нечесаных волос или пятичасовой тени.
Этот мужчина одет в пух и прах, недавно был у своего парикмахера, тщательно выбрит и идеально вписался бы в модный гала-концерт.
Я хочу на него наброситься. Кричать ему в лицо. Сказать ему, что он ужасный человек из-за своего поведения в ту ночь, когда мы узнали, что наши близкие пропали.
— Винни? — Лукас нетерпеливо изгибает бровь. — Ты слышала, что я сказал?
Он хочет, чтобы я ушла. Что бы здесь ни происходило, это личное. Но я не могу двигаться. Мои ноги мерзнут на изношенной сцене.
— Она услышала. У нее, должно быть, свело ноги от постоянного стояния. — Я слышу, как Рахим добродушно хихикает. Он берет меня за руку и тащит за кулисы. Мои ноги скользят по дереву.
Сквозь зубастую улыбку Рахим шипит:
— Пожалуйста, скажи мне, что ты в порядке. Я пропустил урок по оказанию первой помощи, который они заставили нас пройти, когда я работал спасателем в Хэмптоне. Не самое гордое мое признание, но я понятия не имею, что делать, если у тебя инсульт.
— У меня… у меня нет инсульта, — умудряюсь заикаться я.
— Слава Богу. Нам всем не помешало бы больше печенья твоей бабушки.
За кулисами Рене, играющая Ирину, протягивает мне пластиковый стаканчик с водой. Слоан, который играет Константина, приглашает меня сесть на складной стул рядом со стойкой, полной костюмов.
Слоан кладет руки мне на плечи.
— Сейчас глубокий вдох. Она астматик? Аллергик? Нам нужен «Эпипен»? — Он поворачивается к Рахиму.
Рахим беспомощно пожимает плечами.
— Ни то, ни другое, — отвечаю я, все еще дрожа, хотя не думаю, что Арсен даже заметил меня. — Просто немного устала. Извините.
— Что это было? — Рене поднимает бровь.
— У меня только что была ужасная судорога в ноге. Я даже пошевелиться не могла, — нагло вру, в знак благодарности поднимая пластиковый стаканчик, отпивая глоток воды. — Я чувствую себя лучше сейчас.
— Иногда у меня случается это посреди ночи. — Слоан сочувственно кивает. — Ты должна принимать добавки с магнием. Жизнь меняется, девочка.
— Кто был этот парень? — Рахим — молодой, эффектный, с одним провальным бродвейским шоу за плечами — указывает на сцену. — Он просто вошел туда, как будто это место принадлежит ему.
— Это потому, что так и есть, — невозмутимо говорит Слоан, который выглядит как любой блондин-сердцеед, которого вы видели в кино. — Арсен Корбин. Горячая шишка с Уолл-Стрит днем, владелец половины города ночью. Хотя не знаю, что привело его сюда. Ему плевать на этот маленький театр. Он не артистичный тип. Наверное, просто пришел сюда, чтобы поиграть и напомнить Лукасу, кто дергает за ниточки кошелька.
— Какого кошелька? — Рене горько говорит. — Это свалка, и он не тратит на нее ни копейки.
— Откуда ты все это знаешь? — спрашиваю я Слоана.
Слоан пожимает плечами.
— Люди говорят.
— Ну что, говорят, что он абсолютный, ужасный придурок? — Я выдыхаю, не в силах сдержаться.
— Вообще-то да, но теперь, когда ты упомянула об этом, я хотел бы выпить чаю. — Глаза Слоан проясняются. — Я еще ни разу не слышал, чтобы ты сквернословила, малышка Винни. Он должно быть ужасен. Что он сделал? Что еще важнее — кому он сделал? Этот человек восхитителен.
Мои коллеги знают, что я молодая вдова, но мало что знают о Поле. Они не знают о его возможном романе с Грейс. Они не знают, что нас с Арсеном связывает ужасная трагедия.
Мое сердце все еще не в порядке, когда Рене, Рахим и Слоан поднимают глаза, чтобы посмотреть на что-то позади меня. Их рты коллективно отвисают.
— Что? — Я вздыхаю, оборачиваясь. И вот он снова. Арсен Корбин, на этот раз крупным планом. Красивый, да. Так же, как и действующий вулкан. Очаровательный с безопасного расстояния, но не то, к чему я хотела бы прикоснуться. И теперь я это вижу. Единственный признак разбитого сердца. То же самое я вижу каждый день в зеркале. Его глаза, когда-то острые, знойные и полные сардонического смеха, теперь тусклые и темные. Он похож на ангела смерти.
— Привет! — Слоан приветствует его ярко, как будто не он только что попросил меня рассказать о нем. — Мистер Корбин, очень приятно наконец-то встретиться…
— Миссис Эшкрофт. — Голос Арсена бархатный. — За мной.
Я не намерена устраивать ему драму, которой он жаждет. Я уже видела самодовольную ухмылку этого человека, когда он поджаривал меня в Италии. Я встаю и иду за ним, слегка пожимаю плечами по пути к выходу. Нет необходимости вызывать подозрения у других актеров.