— Так ли это? — Я рассматриваю его, зная, что в моих глазах мелькает огонек.
Он качает головой, хлопая себя по лбу.
— Отличная мошенница.
Мы разговариваем всю ночь. О смерти Пола и о месяцах, которые прошли после нее. Мы вспоминаем. О его футбольных матчах, о наших поцелуях, о том случае, когда я проиграла пари, и после того, как он забил тачдаун, я позволила ему публично пососать мой палец.
Когда солнце вот-вот выглянет, Рис встает и стряхивает пыль со своих хаки.
— Что ж, похоже, я отнял у тебя достаточно времени. Извини за это.
— Не извиняйся. — Я тоже встаю, пытаясь обнять. — Было здорово наверстать упущенное. Мне это было нужно.
Он колеблется, бросая неуверенный взгляд за плечо, на свой грузовик.
— Так что, пожалуйста, не стесняйтесь говорить "нет". Но мне интересно, может быть, раз уж ты вернулась, и я здесь, и этот город не может предложить многого в сфере развлечений по сравнению с Манхэттеном… — Он втягивает воздух, неловко смеясь. — Не хочешь ли выпить со мной чашечку кофе? Может быть? Как-нибудь?
Я беру его руку и сжимаю ее.
— Я бы с удовольствием, Рисси.
ГЛАВА 26
Арсен
Я прибываю в Нэшвилл, штат Теннесси, готовый совершить смертоубийство. Единственное, что меня останавливает, это тот факт, что женщину, которую я хочу задушить, не хватятся многие, включая, к моему великому гребаному стыду, меня самого.
Нэшвилл оживленный, красочный и слишком веселый для большого города. Солнце окрашивает все в маслянисто-желтый фильтр.
Я проскальзываю в такси и даю водителю адрес Малберри-Крик, который мне дали. Арья заставила меня пообещать не давать Виннфред дерьмо, клятву, которую я всем сердцем намерен нарушить. Это она дала мне номер Крисси. А Крисси? Она только попросила меня держать ее в курсе.
Я не видела и не слышала о Винни с тех пор, как она улетела домой. Пожалуйста, если ты поедешь туда, скажи мне, как она поживает.
Это был ее единственный запрос в обмен на адрес ее клиента. Но теперь, когда мой телефон мигает ее именем, я не могу не отправить ее прямо на голосовую почту. В каком-то смысле я частично виню ее в этой ошибке. Она должна была держать своего клиента на более коротком поводке. Надо было шантажом или разумом остановить ее от отъезда из Нью-Йорка.
Какая женщина отказывается от главной роли в манхэттенском театре, не уведомив об этом даже за две недели? И какой человек позволяет ей?
От Нэшвилла до Малберри-Крик — один час езды, а между ними — целая куча открытых полей и ничего. Широкие открытые пространства вызывают во мне чувство тревоги. Хотя я провел свою юность в школе-интернате в особняке на окраине Нью-Йорка, в бескрайних полях есть определенное состояние души, тишина, которая меня смущает.
Я прибываю в дом детства Виннфред, когда солнце садится за вековые красные дубы. Это небольшой белый коттедж с провисшим крыльцом, креслами-качалками, качелями и планами в горшках. На лужайке перед домом стоит перевернутый розовый детский велосипед.
— Подождите здесь, — говорю я водителю, прежде чем выйти из машины. Я очень слабо верю, что смогу изменить мнение этой упрямой женщины. Тем более я не могу воззвать к ее здравому смыслу. Во-первых, потому что я пришел сюда без плана. Во-вторых, потому что Виннфред (с каких это пор я называю ее Виннфред, а не Деревенщина?) никогда особо не ценила здравый смысл. Это то, что делает ее непредсказуемой, другой и свежей. Ее способность легко и радостно выбирать дорогу менее принята.
Я поднимаюсь по ступенькам к ее дому и стучу в дверь. До моих ушей доносятся звуки семейного ужина.
— Джорджи, ты не собираешься есть раков? Ради бога, ты же не на одном из своих вегетарианских заклинаний, не так ли? — Я слышу мать Виннфред.
— Это не заклинание, у меня Великий пост!
— Еще даже не февраль.
— Винни ничего не ела, и я не вижу, чтобы ты жаловалась на нее. И, по крайней мере, я хороший христианин.
— Трибуны нашей местной средней школы не согласятся, — саркастически говорит Виннфред своей сестре. Я улыбаюсь, несмотря на мои лучшие намерения.
Просто признай это, идиот. Ты не ненавидишь эту женщину так сильно, как тебе хотелось бы. Даже не близко. Даже близко не близко.
— Ты меня сдаешь? — Джорджи задыхается. — Потому что, пока мы обсуждаем эту тему, мама и папа могут захотеть узнать о твоей маленькой ночной встрече с…
— Ты меня сдаешь? — слышу я возражение своего сотрудника. — Ты совсем не изменилась, Джорджи!
— Конечно, изменилась. Я теперь худее тебя!
Я снова стучу в дверь три раза подряд и отхожу. Не похоже, что Виннфред переживает ужасные времена. Семья у нее вроде хорошая. Но она все еще должна мне шоу, а я не люблю, когда у меня отнимают вещи.
Дверь распахивается, и передо мной стоит женщина, должно быть, Джорджи. Кажется, она того же возраста, что и Виннфред, только выше. Ее волосы были более ржаво-рыжими, чем яркий оттенок оранжевой блондинки Виннфред, ее костяк менее утонченный и приятный.
— Привет. — Кусок стручковой фасоли засунут в уголок рта, как сигарета. — Чем я могу помочь тебе, ты, странный, красивый городской мальчик?
Так Виннфред приобрела индивидуальность и красоту. Бедная Джорджи.
— Я здесь из-за Виннфред. — Слова, хотя и правдивые, меня удивляют. Мне пришло в голову, что я никогда раньше не стоял перед дверью девушки и не просил ее выйти на улицу. Я редко встречался с девушками до Грейс, а когда встречался, то ограничивал свое общение с упомянутыми свиданиями грязными связями. Потом случилась Грейс, и мы либо жили вместе, либо имели свои квартиры. В преследовании ее не было никакой тайны, никакого стресса или ценности. На протяжении всей моей жизни я был избавлен от элементарного смущения стоять перед совершенно незнакомым человеком и просить увидеть его любимого родственника.
— Кто спрашивает? — Джорджи выгибает бровь и ухмыляется.
— Странный, симпатичный городской мальчик, — прямо говорю я.
Она смеется.
— Будь конкретнее.
— Ее босс.
— Босс? — Ухмылка Джорджи сменяется хмурым взглядом. — Ты похож на крупного бизнесмена, а она работает в театре.
— Ненадолго, если она не явится сюда немедленно и не объяснится.
— Жди здесь. — Джорджи исчезает в доме, наполовину закрыв за собой дверь. Минуту спустя Виннфред выходит наружу, набрасывая на плечи кардиган. Она задирает подбородок, чтобы посмотреть на меня, и все, что я вижу в ее скандинавском голубом, — это страх и мягкое обвинение. Она не ожидала, что кто-нибудь приедет сюда и столкнется с ней. Ее нью-йоркский мир и мир Малберри-Крик до сих пор были разделены, и она думала, что сможет так и оставить.
— Привет, Виннфред.
— Привет. — Она становится ярко-красной в ту минуту, когда наши взгляды встречаются. — Что ты… делаешь здесь?
Что за вопрос, Деревенщина. Если бы я только знал. Конечно, ты напортачила с Калипсо Холл, и я не ценю ленивых сотрудников, но в моей ведомости есть люди, способные выполнять мою грязную работу и сами искать тебя.
По правде говоря, я понятия не имею, зачем я здесь.