Про то, чтобы отпустить меня, я тему больше не поднимала. Он так вообще, как будто всё забыл. Сделал вид, что не было такого вопроса никогда. Был внимателен всё это время. Спокоен. Весел.
А несколько дней уже почти, как не подходит ко мне. Уезжает рано, когда я ещё сплю, приезжает поздно, когда я делаю вид, что уже сплю.
Сегодня так вообще приехал и в кабинете закрылся, даже не пришёл навестить нас.
Не знаю, что и думать по этому поводу.
Может зря я так с ним?
Он же может быть совсем другим, если его не злить: нежным, ласковым, щедрым. Никогда ничего для меня не жалел, особенно раньше. Когда всё начиналось. Мне ведь неплохо с ним было. Он же не какой-то там разваливающийся старикашка. Он очень даже ничего. Как по мне, так Петька на него очень сильно похож. Все говорят, что он на мать свою похож, а мне вот кажется, что на отца. Особенно когда вместе они стоят, сходство это и раньше отмечали, когда ещё никто ничего не знал, а уж сейчас то и подавно. Все только и говорят об их похожести.
За ним бабы табунами бегают, а он вот, остановился. Не об этом ли я всегда мечтала? Об этом. Именно об этом — урвать богатого мужика, чтобы он ещё и с ума по тебе сходил. Мечты сбываются! — усмехаюсь.
Может помягче с ним нужно?
Может, действительно, как он говорит, разведётся он со своей жёнушкой без проблем и ничего нам не угрожает?
Надо поговорить с ним…
Проявить инициативу, как раньше. Он такое любит.
Секс, конечно, сейчас вряд ли возможен, но приласкать его, я и так смогу.
Вхожу в кабинет без стука — по телефону разговаривает. Серьёзен. Даже озадачен. При виде меня, разговор свой резко прерывает и встаёт.
— Хорошо, что ты зашла, — убирает пиджак с кресла и показывает на него рукой, — садись.
Сажусь, но атмосфера мне не нравится. Напряжённая атмосфера. Звенит всё вокруг от напряжения.
— Случилось что-то? — спрашиваю и начинаю поглаживать живот, где ребёнок активно возмущается, почувствовав моё состояние, доставляя мне серьёзные неудобства.
Он ждёт, пока мы немного успокоимся. Сколько же в нём терпения, удивляюсь постоянно. Закалился за долгие годы со своей женой.
— Скажи мне, — начинает мягко и одновременно неприятно как-то, и мне это необъяснимо не нравится. Причём сильно не нравится, — ты в больнице никакие бумаги не подписывала без меня?
— Там мне постоянно какие-то бумаги приносили, подписывала, конечно, — отвечаю сразу, — а что? — кипятком ошпаривает от нехорошего предчувствия.
— Я же тебя просил, никогда ничего без меня не подписывать, — голос повышает…
— Не ори на меня, — срываюсь на крик почти. Губы дрожат. Никогда не ревела при мужиках, а тут слёзы подкатывают.
— Успокойся, — гладит по плечу. Стакан с водой протягивает.
Отворачиваюсь демонстративно.
Он ходить по кабинету начинает нервно. Мне его нервозность передаётся. Ещё хуже становится.
— Зоя, — останавливается и уже спокойно говорить начинает: — я долго думал о нас с тобой, — замолкает. И сердце моё замирает вместе с ним, — я отпущу тебя, как ты хотела. Не буду держать. Ты можешь жить здесь до родов, осталось совсем немного, потерпи. Я помогу тебе, как и обещал. А потом, ты свободна. — Я хочу закричать сейчас, но не могу. Как во время кошмара во сне, ты пытаешься заорать, но голоса нет, тебя никто не слышит. Только рот открываешь в панике. Так и я сейчас, сижу, губами шлёпаю, понят ничего не могу.
— Знаешь, — усмехается, присаживаясь на краешек стола, — я всю жизнь свою прожил с нелюбимой женщиной. А она ведь любила меня. По своему, но любила. И очень много для меня сделала. Я ненавидел её временами, жутко ненавидел. Иногда даже отомстить хотел. Только работа меня и спасала в тот период, — сижу затаив дыхание. Никогда он мне такого не говорил, — я её возможно только сейчас до конца и понял. Раньше не понимал. Она ведь так же, как я сейчас, ждала от меня любви, и капельку внимания. Терпела и ждала. А я так и не смог её полюбить. Я полюбил тебя, которой был не нужен. Только сейчас понял, в полной мере, как ей было непросто со мной. Столько я всего наворотил за свою жизнь, не вспомнить всего. Даже сын мой считает своим отцом другого. Устал. — Вздыхает и выглядит действительно усталым. А я молчу, не осознавая ещё до конца происходящее, — Ты молодая Зоя, — начинает опять, потирая пальцами переносицу, — у тебя ещё вся жизнь впереди. Не хочу, чтобы ты ненавидела меня потом за то, что не дал тебе выбора. Не хочу без любви. Ты свободна. Я отпускаю тебя.
По моим щекам текут слёзы ручьями…
Никогда не рыдала, при мужчинах. Никогда не показывала им своей слабости.
Перестаю себя контролировать…
С трудом поднимаюсь из кресла и начинаю орать:
— Ты, как твой сын, — тычу в него пальцем, — попользовался и выбросил на улицу. Ненавижу вас! Ненавижу!
Сгибаюсь от резкой боли, по ногам течёт…
Глава 38
Макаров
— Поговорить надо, — утренний звонок сына, не обрадовал. В последнее время, наши отношения объяснимо обострились из-за ребёнка. Но отказать ему я не могу. Да и в голосе его сегодня не было привычной агрессии, скорее…озадаченность, напряжённость даже, которая сразу же передалась мне.
— Конечно, — соглашаюсь не задумываясь, — подъезжай часика через два. У меня планёрка сейчас, попробую освободиться пораньше.
— С Валерой подъеду, — быстро отвечает.
Сердце в груди ёкнуло, тревожно стало.
Уже пару лет прошло, как знаю, что он мой сын, но каждый раз, когда с ним встречаюсь, чувствую себя ребёнком. Теряюсь. Часто не знаю, как себя вести с ним, о чём говорить.
Он так сильно похож на свою мать, которую я когда-то безумно любил, а потом ненавидел, хотя где-то глубоко в душе, продолжал ещё долго-долго страдать и болезненно её любить.
Даже сейчас, через время, при воспоминании о ней, тоскливо на душе. Грустно. Грустно от того, что не смог вовремя простить, поговорить с ней не смог из-за своей дебильной упёртости и дикой ревности. Оттого, что так и не смог устроит свою жизнь, завязнув по уши в прошлых ошибках и обидах.
Сын мой и тот, не обрадовался, узнав обо мне. Не любит меня. Осуждает. И есть за что. Тут даже не поспоришь.
С его матерью мы познакомились ещё в школе. Влюбились в неё сразу, вместе с другом.
Она всегда была невероятной. От всех отличалась.
В ней было всего чуть-чуть больше, чем в других: чуть больше нежности, чем у других, хрупкости, воздушности, чуть больше красоты особенной какой-то, еле уловимой.
Она нравилась, наверное, всем пацанам нашего класса: красивая, скромная, улыбчивая и невероятно добрая.
С толстой, тёмной косой до пояса, на маленькой аккуратной головке, огромными карими глазами на пол-лица, обрамлёнными густыми ресницами, прозрачной тонкой кожей, через которую просматривалась сеточка сосудиков на утончённом личике. Она была какой-то неземной девочкой. Её невозможно было не заметить. Невозможно было не полюбить.
Провожали мы её до дома всегда вдвоём. Утром забегали за ней, портфель её носили по очереди. Подкармливали её, потому что жили они очень бедно. Она даже перекусы с собой в школу не брала. Нечего было брать. Но никогда не жаловалась, не плакала никогда.
Я знал прекрасно, что Валька в неё влюблён без памяти, да и она тоже об этом знала, но из нас двоих, она выбрала меня. Сама.