ПРОЛОГ
Кристиан
Ничего. Не. Трогать.
Это было единственное правило, которое когда-либо применяла моя мать, но я знал, что лучше не нарушать его в детстве, если только я не был в настроении для того, чтобы в течение месяца повозиться с ремнем и помучиться с долгоносиками.
Именно летние каникулы после того, как мне исполнилось четырнадцать, зажгли спичку, которая позже сожгла все дотла. Оранжевая искра подхватывала и распространялась, пожирая мою жизнь, оставляя за собой фосфаты и пепел.
Мама потащила меня к себе на работу. Она привела несколько веских аргументов, почему я не могу сидеть дома и бездельничать — главный из них заключался в том, что она не хотела, чтобы я стал таким же, как другие дети моего возраста: курил травку, ломал замки и доставлял подозрительного вида посылки местным наркодилерам.
Хантс-Пойнт был местом, где умирали мечты, и хотя мою мать нельзя было обвинить в том, что она когда-либо была мечтательницей, она считала меня обузой. Брать меня на поруки не входило в ее планы.
К тому же, оставаться дома и напоминать о своей реальности мне тоже не хотелось.
Я должен был сопровождать ее каждый день в ее поездке на Парк-авеню при одном условии — я не должен был прикасаться грязными руками ни к чему в пентхаусе семьи Рот. Ни к дорогой мебели Henredon, ни к эркерам, ни к растениям, привезенным из Голландии, и уж точно — совершенно точно — ни к девушке.
«Это особенный. Чтобы не запятнать. Мистер Рот любит ее больше, чем свое зрение», — напомнила мне мама, иммигрантка из Беларуси, на своем английском с сильным акцентом, когда мы ехали туда на автобусе, набитом, как синие воротнички, другими уборщиками, озеленителями и швейцарами.
Арья Рот была проклятием моего существования еще до того, как я встретил ее. Неприкасаемый прекрасный драгоценный камень, драгоценный по сравнению с моим ничтожным существованием. В годы, предшествовавшие моей встрече с ней, она была неприятной идеей. Аватарка с блестящими косичками, избалованная и плаксивая. У меня не было никакого желания встречаться с ней. На самом деле, я часто лежал в своей кроватке по ночам, размышляя о том, какие захватывающие, дорогостоящие, соответствующие возрасту приключения она готовит, и желая ей всевозможных плохих вещей. Уродские автомобильные аварии, падение со скалы, авиакатастрофы, цинга. Все подходило, и в моем воображении привилегированная Арья Рот подверглась множеству ужасов, пока я бездельничал с попкорном и смеялся.
Все, что я знал об Арье из благоговейных рассказов моей матери, мне не нравилось. В довершение ко всему, она была ровно моего возраста, что делало сравнение наших жизней неизбежным и приводящим в бешенство.
Она была принцессой в башне из слоновой кости Верхнего Ист-Сайда, живущей в пентхаусе, растянувшемся на пять тысяч квадратных футов, такого пространства, которое я не мог даже вообразить, не говоря уже о том, чтобы представить. Я, с другой стороны, застрял в довоенной квартире-студии в Хантс-Пойнте, громкие споры между секс-работниками и их клиентами под моим окном и миссис Ван, ругающая своего мужа внизу, под саундтрек моего отрочества.
Жизнь Арьи пахла цветами, бутиками и фруктовыми свечами — слабый запах этого запаха прилипал к одежде моей матери, когда она возвращалась домой, — а вонь рыбного рынка рядом с моей квартирой была настолько стойкой, что навсегда впиталась в наши стены.
Арья была хорошенькой — моя мать все твердила о ее изумрудных глазах, — а я был жилистым и неуклюжим. Все колени и уши торчали из бессистемно нарисованной фигуры. Мама говорила, что со временем я вырасту в свои черты, но из-за недостатка питания у меня были сомнения. Очевидно, мой отец тоже был таким. В детстве он был громадным, а в зрелом возрасте — красивым. Поскольку я никогда не встречал этого ублюдка, у меня не было возможности подтвердить это утверждение. Папа ребенка Русланы Ивановой был женат на другой женщине и жил в Минске со своими тремя детьми и двумя уродливыми собаками. Билет на самолет до Нью-Йорка в один конец был его прощальным подарком моей маме, когда она сказала ему, что залетела от меня, вместе с просьбой никогда больше с ним не связываться.
Поскольку у моей матери не было семьи — ее мать-одиночка умерла много лет назад, — это казалось вполне разумным решением для всех участников. Кроме меня, конечно.
Это оставило нас одних в Большом яблоке, и мы относились к жизни так, как будто она грызла нам глотки. Или, может быть, она уже вцепилась нам в шею, перекрыв доступ воздуха. Всегда казалось, что мы от чего-то задыхаемся — от воздуха, еды, электричества или права на существование.
Что подводит меня к последнему и самому убийственному греху из всех, совершенных Арьей Рот, и главной причине, по которой я никогда не хотел с ней встречаться — у Арьи была семья.
Мать. Отец. Дяди и тёти в изобилии. У нее была бабушка в Северной Каролине, которую она навещала каждую Пасху, и двоюродные братья в Колорадо, где она каждое Рождество каталась на сноуборде. В ее жизни был контекст, направление, повествование. Он был в рамке, полностью расчерчен, все отдельные части аккуратно раскрашены, в то время как мой казался голым и бессвязным.
Была мама, но мы с ней как будто случайно оказались вместе. Были соседи, с которыми мама так и не удосужилась познакомиться, секс-работницы, которые предлагали мне школьный обед, и полиция Нью-Йорка, которая дважды в неделю наведывалась в мой квартал, наклеивая желтую ленту на разбитые окна. Счастье было чем-то, что принадлежало другим людям. Людям, которых мы не знали, которые жили на других улицах и вели другую жизнь.
Я всегда чувствовал себя гостем в этом мире — вуайеристом. Но если я собирался наблюдать за чужой жизнью, то с тем же успехом я мог бы наблюдать за Ротами, которые вели идеальную, живописную жизнь.
И вот, чтобы выбраться из той дыры, в которой я родился, мне оставалось только следовать инструкциям.
Ничего. Не. Трогать.
В конце концов, я не просто что-то тронул.
Я прикоснулся к самой ценной вещи в семье Ротов.
К девочке.
ГЛАВА 1
Арья
Настоящее время.
Он собирался прийти.
Я знала это, даже если он опоздает. А он никогда не опаздывал, до сегодняшнего дня.
У нас было свидание каждую первую субботу каждого месяца.
Он появлялся, вооруженный хитрой ухмылкой, двумя чашками бирьяни и последними возмутительными офисными сплетнями, которые были лучше любого реалити-шоу.
Я растянулась под галереей с видом на готический сад, шевелила пальцами ног в туфлях от Prada, а подошвами целовала средневековую колонну.
Сколько бы мне ни было лет и как бы хорошо я ни владела искусством быть безжалостной деловой женщиной, во время наших ежемесячных визитов в Клойстерс я всегда чувствовала себя пятнадцатилетней, прыщавой, впечатлительной и благодарной за крохи близости и ласки, брошенные в мою сторону.
— Подвинься, милая. Там капает.
Видите? Он пришел.
Я подтянула ноги под зад, давая папе возможность устроиться поудобнее. Он извлек из пластикового пакета два контейнера с маслом и протянул один мне.
— Ты ужасно выглядишь, — заметила я, открывая контейнер. Аромат мускатного ореха и шафрана ударил мне в нос, и у меня потекли слюнки. Отец раскраснелся, глаза его потемнели, на лице отразилась гримаса.
— Ну, ты выглядишь фантастически, как обычно. — Он поцеловал меня в щеку, прислонившись к колонне передо мной, так что мы оказались лицом к лицу.
Я подцепила еду своей пластиковой вилкой. Мягкие кусочки курицы рассыпались по подушке из риса. Я зачерпнула кусочек в рот, закрыв глаза.
— Я могла бы есть это три раза в день, каждый день.
— Я могу поверить в это, учитывая, что в четвертом классе ты жила исключительно на шариках из макарон с сыром. — Он усмехнулся. — Как дела с мировым господством?
— Медленно, но верно. — Я открыла глаза. Он ковырял свою еду. Сначала он опоздал, а теперь я заметила, что он выглядит едва узнаваемым. Его выдавали не форма, не его слегка помятая одежда и не отсутствие свежей стрижки. Это было выражение его лица, которого я не видела раньше за почти тридцать два года, что знала его.
— В любом случае, как ты? — Я пососала зубья вилки.
Его телефон, спрятанный в переднем кармане брюк, зазвонил. Зеленая вспышка сияла сквозь ткань. Он проигнорировал.
— Хорошо. Занят. Нас проверяют, поэтому офис перевернут. Все бегают, как безголовые цыплята.
— Только не это. — Я потянулась к его миске, выуживая золотую картофелину, спрятавшуюся под горой риса, и сунула ее между губ. — Но это многое объясняет.
— Объясняет что? — Он выглядит настороженным.