Очнулся я оттого, что кто-то дул мне в лицо. Было темно, как в погребе. Я тихо спросил:
— Кто тут?
— Я.
Голос был Артемкин.
— Ты жив?
— Жив, — сказал Артемка.
— Я тоже жив. Где мы?
— Не знаю. Кажется, в подвале. Ты слышишь, что делается наверху?
— Нет, — сказал я. — У меня гудит в голове.
— А ты прислушайся.
Я приподнялся и стал слушать:
— Кажется, стреляют.
— Стреляют, — сказал Артемка. — Это наши.
— Тебе больно? — спросил я.
— Больно. У меня, наверно, ребро сломано. А тебе?
— Мне нет. Только в голове гудит. И что-то теплое льется у меня из глаз. Кажется, я плачу.
— А ты не плачь. Нас спасут.
— Я не потому. Мне очень хорошо, оттого я и плачу. Я горжусь, что ты мой друг. Ты герой, Артемка.
— Какой там герой! — вздохнул он. — Просто вспомнил, как однажды Пепс вот так же в цирке заговорил, и тоже вот…
— А ты видел, как полковник ударил казака?
— Видел, только не понял за что.
— Он хотел заступиться за тебя.
— Правда? — встрепенулся Артемка.
— Да и другие солдаты… Ох, и кричал же на них Потяжкин!
— Ну, так они теперь и воевать ему будут! — сказал Артемка с довольным смешком.
Но я все еще не мог унять слез. Они лились и лились у меня по щекам.
— Артемка, давай пообещаем, что всю жизнь посвятим нашему делу, — сказал я, уже не сдерживая себя.
— Да мы ж ее уже посвятили, — просто ответил Артемка.