И лампа не горит и врут календари
И если ты давно хотела, что-то мне сказать, то говори
Любой обманчив звук, страшнее тишина
Когда в самый разгар веселья падает из рук, бокал вина
И чёрный кабинет, и ждёт в стволе патрон
Так тихо, что я слышу, как идёт на глубине вагон метро
На площади полки, темно в конце строки
И в телефонной трубке эти много лет спустя, одни гудки
Сплин — Романс
Все кончилось также быстро, как началось. Они ушли тихо, спокойно, и самое главное так, будто их никогда и не было. Мы с Мишей обошли всю территорию, где не осталось ни только следов, но и "армии"(до сих пор отказываюсь называть это глупое слово серьезно). Ни тени, ни намека — ничего. От отца ничего не осталось. Будто его никогда здесь и не было.
Я могу дышать спокойно. Сейчас здесь в глубине темной ночи, я стою на террасе и дышу спокойно, свободно, абсолютно свободно. Похожего состояния со мной не было за всю мою жизнь, и я пока не совсем понимаю, как сильно она изменилась на самом деле. Я не осознаю в полной степени, что больше не будет «наказаний», упреков, приказов. Мне больше никто не позвонит и не потребует объяснений, не прикажет — ничего этого не будет. Я волен делать, что хочу, и строить жизнь, как я хочу. Она теперь моя.
Дверь на террасу тихо открывается, и когда я оборачиваюсь, вижу маму. Она кутается в пушистый плед, сама рассматривает меня во все глаза с любопытством и…нежностью, от которой внутри все теплеет. Черт, я так рад ее видеть…
— Думал, что ты спишь, — тихо говорю первым, она слегка пожимает плечами и улыбается.
— Не спится. Так много всего произошло…не верю, что я наконец-то не в том доме. Будто на самом деле все это сон.
Мама рассказала нам, что произошло. Она хотела уйти от отца, подала на развод, а он, очевидно, допустить этого не смог. Тогда, много лет назад, он сказал, что беременность проходит сложно, поэтому он отправил ее в Швейцарию к лучшим врачам. Это был четвертый месяц, еще четыре месяца мы разговаривали с ней по телефону, а он, как оказалось, пытался убедить ее отступить. Разными способами, но что-то в ней, давно надломленное, вдруг покрылось сталью и не позволило дать заднюю. Мама стояла на своем, и тогда отец решил, что раз она так хочет уйти — он даст ей это, но на своих условиях. Так она оказалась в доме, запертая там, как в клетке, на долгие годы и без возможности сбежать.
Я помню тот день, когда он сказал нам, что она умерла. Светило солнце. Я играл в футбол, когда приехал начальник охраны отца. Темный костюм, черные очки — я чувствовал себя сыном президента рядом с ним. Меня это радовало, и Николай воодушевлял. Он был неплохим мужиком, но умер еще через два года, когда на отца было совершено покушение — прикрыл его от пули. Наверно и мне нужен будет начальник охраны теперь, да?
Мотаю головой, опуская взгляд на сигарету. Черт, я при ней курю, и этот как-то коробит. При отце — нет. При ней — да. Совершенно точно да. Поджимаю губы, бросаю на нее взгляд и как-то глупо прячу руку за спину, от чего мама улыбается только шире и присаживается в кресло.
— Я знаю, что ты куришь. Расслабься.
— Прости.
— Ничего. Ты взрослый мужчина, и хотя мне это не нравится…
Больше мне ничего не нужно. Я отбрасываю только наполовину истлевшую сигарету в сторону и неловко потираю руки друг о друга, вызывая у мамы смех.
— Твой отец рассказывал, что ты куришь специально при нем, хотя его это бесит.
Улыбаюсь, но тяжесть все равно присутствует, и этого не уберешь обычной шуткой. Медленно подхожу к ней и сажусь рядом в соседнее кресло, слегка хмурю брови, разглядывая свои ладони.
— Мне жаль, что все так произошло. Если бы я знал…
— Макс, прекрати, — мама нежно берет одну руку в свою и сжимает, чтобы я посмотрел ей в глаза, — В том, что со мной случилось, твоей вины нет. Ты не мог знать, что я жива. Петя для этого приложил все возможные и невозможные ресурсы. Все нормально.
— Это Стокгольмский синдром? — мама приподнимает брови, — Ты так о нем говоришь…спокойно.
— Всю свою злость я уже выпустила.
— И тебе этого достаточно?
Мама слегка пожимает плечами, кутается в плед сильнее, а потом переводит взгляд в небо с легкой, грустной улыбкой.
— Его сильно испортила власть и деньги, но когда-то он был другим человеком. Я его, наверно, никогда другим и не смогу воспринимать. Ты его совсем не знаешь, Макс.
— И не хочу. Надеюсь, что его убьют.
— О, Артур его не убьет. Если бы он этого действительно хотел, твой отец был бы мертв.
— Ты могла его убить.
— Не одобряешь мою слабость? — тихо спрашивает, снова глядя мне в глаза, но не дает ответить, продолжает, — Я знаю, почему ты так на него злился. Она красивая.
На секунду мое сердце замирает, а потом начинает чаще биться. Я сразу думаю об Амелии, что она ее видела, что она о ней знает, а значит — она жива. Но потом все рушится…я догадываюсь, что говорит мама не об Амелии, а о Лиле, поэтому отклоняюсь на спинку кресла и перевожу взгляд в сторону.
— Я уберу ее отсюда завтра. Прости, что сегодня…
— Ничего страшного, — перебивает мама, и когда я снова на нее смотрю, слегка кивает, — Я не против Лили. Ирис просила меня за ней присмотреть. Знаешь, они и правда очень похожи внешне, но характер разный. Лили намного мягче. Она очень сильно запуталась, Макс…
— Ты ее не знаешь.
— Ты прав, но Ирис знает. Смерть ее отца, уход матери, то, что произошло с Розой…все это на нее сильно повлияло, не смотря на то, что девочка пытается показать обратное. Она ребенок совсем, и у нее очень много внутренних конфликтов. Ей правда нужна помощь…
— Меня это больше не интересует. И когда тебе Ирис успела все это сказать?!
Но через миг до меня и самого доходит. Я подаюсь вперед и, слегка прищурившись, тихо протягиваю.
— Она знала, что Лили останется…
— Догадывалась. Она очень хорошо знает свою племянницу.
— А откуда ты так хорошо знаешь Ирис?
— Ирис — моя лучшая подруга. Мы знакомы давно, и она обо мне никогда не забывала. Приезжала ко мне в тот дом, мы часами с ней разговаривали…
— Стоп, она приезжала?!
— Да. Привозила мне новости…о вас и ваших успехах, показывала фотографии…Она мне рассказала, что Лили встречается с тобой.
— Но там же была охрана и…
— Ее бы она не засекла. Ирис смелая и отважная, а Артур научил ее всему, что знает сам.
— Ты хорошо их знаешь…
— Они оба мои близкие друзья. Ты злишься на Лили?
— Нет.
— Макс, я все понимаю…
— Почему ты так ко всему этому относишься?! — вдруг взрываюсь и резко смотрю ей в глаза, — Мам, тебя держали под замком…столько лет! И пока ты там сидела, мы выросли, а он…
— Забрал у тебя очень многое.
Замолкаю и тушу в себе огонь, которым не хочу ее задевать. Нет, только не ее. Мама это оценивает, придвигается и снова берет мою руку, но я не поднимаю глаз. Не хочу. Не могу.
— Макс, я просто счастлива, понимаешь? Столько лет…я не хочу больше тратить себя на злость и ненависть. С меня этого хватит. Поверь, жить ненавистью и прошлым — не выход. Лили…
— Мам, прошу, хватит уже говорить о ней.
— Она глупая совсем, — не перестает она, даже наклоняется, чтобы поймать мой взгляд, — То, что она сделала — ужасно, но она совсем еще ребенок. Дай ей поблажку и шанс все исправить.
— Он взял мою вину на себя, — вдруг говорю ей тихо, но твердо, и она хмурится.
— Что? О чем ты?
— Запись разговора. То дело, которое касается Александровских…Она говорила не о нем. Амелия говорила обо мне.
Мама медленно отклоняется, но ладонь мою не разжимает, а я слежу за каждым ее вдохом, как коршун. Наверно, я хочу увидеть хоть каплю осуждения. Одновременно страшусь, но жажду, потому что заслуживаю этого. Какая-то психологическая игра разума, но я будто подсознательно ищу для себя наказания, потому что привык получать его за каждый проступок. В его отсутствии мой мир не работает.
— Я похитил ее, мама. Держал рядом. Не отпускал. Трахал. Прости.
— Я не понимаю…
— В тот вечер она сбежала от меня, поэтому оказалась в той машине. Это моя вина.
— Макс…
Но я ничего не хочу слышать. Вдруг все становится очевидным, и на меня валится то количество подавленных эмоций, которое есть на самом деле, и это тяжело. Я встаю и отхожу к чугунному, резному балкону террасы, на который кладу руки и который сильно сжимаю, чтобы удержаться в этой реальности. Это тоже тяжело, я ведь будто тону, жмурюсь и стараюсь уровнять дыхание и поэтому не слышу, как мама подходит и аккуратно кладет руку мне на спину.
— Макс…успокойся, все закончилось. Артур сдержит свое слово. Оно, как слово твоего отца, нерушимо.
Ты не понимаешь, мама. Мне на это насрать. Вот правда. Если честно, то мне абсолютно плевать, и единственное, что сдержало меня от признания своей вины — моя семья и мои перед ней обязательства.
— Макс, — снова зовет меня, а когда я не отвечаю, поворачивает насильно и кладет руки на щеки.
Долго смотрит мне в глаза. Разглядывает. Изучает. Узнает. И ей не требуется много времени, чтобы все понять.
— Макс, ты ее…любишь?
— Мам, скажи мне, пожалуйста, — тихо прошу, сжимая ее ладони, — Ты ее видела? Там, где вы с Матвеем были, она…ты ее видела?
— Нет, мы не выходили из комнаты.
— Он вас не выпускал?
— Ирис просила…она объяснила всю сложность ситуации, и… — мама замолкает и хмурит брови, отступает.
Я нервничаю. Мое сердце выбивает какой-то совершенно бешенный танец, который и названия то не имеет, зато имеет крутые побочки — у меня немеют пальцы. Клянусь, сколько себя помню, такого ни разу не было.
— Ты что-то вспомнила? — еле слышно спрашиваю, но мама отрицательное мотает головой.
— Нет, я сказала правду — мы были в комнате и не выходили из нее. Ты говорил с отцом накануне?
— Да, откуда ты знаешь?
— Петя не был удивлен моим появлением.
— Разве? — тускло усмехаюсь и снова тянусь за сигаретой, которую зажигаю только после ее «дающего добро» кивка.
— Поверь, да. Он бы себя не так вел, если бы он не знал, что меня забрали.
— К чему ты клонишь?
— О чем вы говорили с отцом?
— Он извинялся и рассказывал об Артуре.
— Что он говорил?
— Что он — самый опасный человек чуть ли не во всем мире.
— «Один из» — это точно, — задумчиво протягивает, а потом вдруг забирает у меня сигарету и делает затяжку, — Артур…особенный человек. Очень умный, отлично себя контролирует, но я видела, что бывает, когда посягают на его семью.
— Дай угадаю, все слишком просто кончилось?
— Да. Слишком просто…
— Я заметил, как он реагирует на меня, — скорее шепчу, делая к маме шаг, как к спасательному кругу, брошенному так внезапно, — Он смотрел на меня с ненавистью. Миша, Марина, даже отец — не удостоились таким взглядом, а я…
— Я тоже это заметила, но списала все на твое поразительное сходство с Петром.
Мама смотрит на меня долгих пару мгновений, а потом, ничего не отвечая, вдруг достает свой телефон.
— Что ты делаешь?
— Хочу узнать правду.
— Кому ты собираешься звонить?!
— Артуру.
— И что ты спросишь?! — беру ее руку в свою, хмурю брови, — Жива ли его дочь? Ты серьезно?!
— О нет, Макс, конечно нет. Если Амелия жива, и Артур почувствует, что мы догадались — мы трупы.
— Тогда как ты это узнаешь?!
— Поговорю с твоим отцом.
— Он будет слушать.
— Пусть слушает. Я умею быть хитрой, Макс, и нас с твоим отцом тоже многое связано. Думаю, что он сможет передать мне сообщение, если он что-то узнал.
— Мам…
— Макс, твой отец может быть каким угодно, но он никому не позволит навредить своим детям. В этом они с Артуром похожи. И я тоже не позволю. Друзья друзьями, но ты мой сын, и ради тебя я пожертвую всем, — мама нежно гладит меня по щеке, а потом указывает подбородком в дом, — Иди. Я должна сделать это сама.
Восемь месяцев спустя
На часах уже девять. Я устало смотрю на ровные линии римских цифр и отгибаюсь в кресле, делая глоток виски. Он помогает мне не сойти с ума. Переговоры, встречи, перестановка кадров, смена ориентиров «АСтроя» — дорогого стоит. Не знаю, как бы я справился один. Хотя нет, знаю. Никак. Работы слишком много, и я почти живу в своем кабинете, но зато мы стали двигаться туда, куда отец в силу отсутствия ресурсов, соваться не рисковал — в сторону Азии. Теперь у «АСтроя» две головы, что всегда лучше, правда все равно не способствует здоровому сну. На этой неделе я спал всего пятнадцать часов от силы и выгляжу, как ходячий труп. От меня, наверно, все поэтому и шарахаются, когда я иду по офису, а может это из-за меня самого? Говорят, что энергетика у меня тяжелая, и взгляд резкий, острый, может так и есть. Я без понятия, и мне плевать.
Как же хочется спать. Просто упасть лицом в подушку и не подниматься, и я почти готов вырубиться прямо в своем кресле, что непременно сделал бы, но слышу тихий стук в дверь. Отлично. Пришла.
Лили заходит ко мне, и она очень взволнована. На ней синяя блузка и брюки — ничего «слишком». Строгие, изящные лодочки, пиджак, никакого декольте, а волосы убраны в хвост. Она вообще очень изменилась, если честно, пытается обелить свою репутацию, поменять отношение к себе, хотя мы оба знаем — ничего у нее не выйдет. Я даже усмехаюсь этим жалким попыткам, делаю еще один глоток и указываю в кресло рукой.
— Присаживайся, я тебя уже заждался.
Ничего не отвечает, никаких колкостей. Лили слегка кивает и неровной походкой направляется к креслу. Здесь все поменялось с времен отца, никакого «старого Лондона», а один сплошной минимализм, разве что на стене, где когда-то висели подсолнухи, теперь висит огненная фотография заката. Забавно, но мне сейчас легче переносить нашу схожесть с отцом: подсолнухи напоминали ему о маме, мне закат тоже кое что напоминает, но об этом сейчас думать я не хочу. Вместо этого цепко разглядываю Лили. Она волнуется еще больше, сжимает ладони на коленях, неловко поправляет волосы. Такое ощущение, что ей сложно усидеть на одном месте, и я ее понимаю. Однажды ее тоже пригласили в этот кабинет, чтобы предложить судьбоносный контракт. Я тоже предложу, позволю себе и в этом последовать отцовскому примеру.
— Помнишь, восемь месяцев назад мы тоже сидели в похожем кабинете. Давно это было, да?
Лили на миг замирает, приоткрывая пухлые губы, потом резко опускает глаза на свои колени и пару раз кивает.
— Помню.
— Зачем ты тогда пришла? Правду скажешь?
— Хотела тебя обезопасить.
— Ты все еще этого хочешь?
Снова смотрит на меня, теперь испугано. Спорю на что угодно, что она боится того, что я хочу ей сказать, и не могу отказать себе в удовольствии утолить свое любопытство.
— Ты боишься?
— Макс…зачем ты позвал меня?
— Тебе известно, что через четыре месяца я женюсь…
— Конечно, — тише шепота соглашается, нервно проглатывая ком в горле, и я расплываюсь в еще более широкой улыбке.
— Нет, серьезно, ты боишься?
— Макс, я…я не понимаю к чему ты клонишь.
— Помнишь, тогда в доме моей матери, я просил тебя сказать мне правду, — цепко смотрю на нее, ожидая кивка, и когда она это делает, я отставляю стакан и приближаюсь ближе к столу, — Ты готова это сделать?
— Что сделать?
— Сказать мне правду? О том, что ты действительно чувствуешь?
Кажется у нее пропали все краски не только с лица, но и из глаз. Лили онемела, а мне только это и нужно было — не всю же жизнь ей подкладывать мне свинью. Поэтому я смотрю на нее, нервирую, заставляю пульс отдаваться в горле, в висках, да во всем ее теле. Нет. Лили этого не хочет, и я не про «правду», а про причину «почему она здесь».
Дверь резко распахивается, а я даже не вздрагиваю — знал, что так будет, и усмехаюсь, отклоняясь на спинке стула. Перевожу взгляд на гостя — это Матвей. Он весь на взводе. Он недоволен. Зол. Готов меня убить, читаю по глазам. Забавно, когда-то давно, оказавшись на его месте, я не рискнул пойти к отцу так яростно, как он. Лили же сама все подписала, как ни крути, зато потом, много лет спустя, на одном дебильном аукционе, я был и на месте Матвея…
— Что. Здесь. Происходит?!
— Беседуем с Лили о ее будущем в нашей семье, а ты что здесь делаешь?
Мой снисходительно-саркастичный ответ приходится ему, как кость в горле. То есть совершенно не туда. Картина, как Матвей медленно багровеет — лучшее, что со мной происходило за последние несколько дней, и это умиляет. Прибежал защищать «свое» — трогательно. Интересно, я также глупо выглядел?
— Что ты сейчас сказал?! — вместо меня Лили вдруг тихо-тихо шепчет, чуть ли не всхлипывая.
— Матвей, пожалуйста…не надо.
— Что ты ей предложил?! — орет, будто и не слыша ничего вокруг, я спокойно пожимаю плечами.
— Пока ничего. Тебя ждали. Присаживайся.
«В смысле?!» — читаю в выражении его лица, а потом и в ее, когда перевожу свой взгляд на Лили. Слегка закатываю глаза.
— Знаю я все «о вас». Садись уже, я дико устал, чтобы играть с вами в гляделки полночи.
Матвей недоверчиво косится на СВОЮ девушку, и да, она именно его. Забавно вообще, как все так получилось. Пока он проходит в кабинет, прежде прикрыв за собой дверь, я вспоминаю, как стал замечать за Лили перемены. Постепенные, но верные. Она еще раз пыталась меня соблазнить, а потом все прекратилось. Думаю, что эта попытка то была, скажем так, просто для галочки, для самоуспокоения. Она ушла с работы, поладила с мамой — та помогла ей, как обещала своей подруге, но, думаю, больше потому что ей ее было действительно жаль. Лили — ребенок, который потерял слишком многое, включая себя саму. Ей нужно было разобраться в себе, и помощь пришла, откуда не ждали — Матвей. Он всегда был в нее влюблен, поэтому простил за то, что она ляпнула сдуру, а это было именно сдуру. Лили тогда отца совсем не знала, поэтому думала, что так поможет им поладить — святая простота. Честно? Я за них рад. Тем, что делал отец, не занимаюсь, поэтому деталей их отношений не знаю, но я на самом деле вижу, как она поменялась. Что она, наконец, успокоилась.
— Ты…знаешь? — тихо спрашивает Матвей, но тут же подбирается и смело смотрит мне в глаза, а после берет ее за руку, — И хорошо. Если ты задумал дичь какую-то, я тебе не позволю. Она не станет твоей любовницей.
Начинаю смеяться. 1:1. Макс против Макса, или, короче, прав я был. Вот чего Лили боялась — похожего контракта, только теперь со мной. Жаль ее огорчать, но она не похожа ни капли на ту, кто мне на самом деле нужен. Увы и ах.
— Что смешного?! Думаешь, что я не смогу…
— Матвей, завязывай истерику, прошу, — тихо останавливаю его, а потом кидаю ему конверт, — Это вам.
Внутри подарок. Здание в Италии и квартира рядом.
— Что это?
— Вам придется уехать, — продолжаю, разглядывая в окно ночное, густое небо, — Сами понимаете, что ситуация у нас — дерьмо. Ты спала со мной, потом с моим отцом, и вся Москва в курсе. Ты никогда не отмоешься, Лили, извини. Чтобы ты не делала.
Лили опускает глаза, а Матвей, что я вижу боковым зрением, сильнее сжимает ее руку, после гневно смотрит на меня. Я отвечаю ему все также блекло и устало.
— Прости, братишка, но такова действительность. Зато в Италии вы будете свободны.
— Что? — теперь тихо спрашивает она, и я жму плечами.
— Я купил вам здание, рядом квартиру — откройте галерею, если не получится, всегда можно поменять вектор. Захочешь, можем поговорить о филиале нашей компании, которой ты будешь управлять. Посмотрим по ситуации.
— Ты купил нам здание?!
— Ну…мы купили. Это семейный подарок, плюс стартовый капитал.
— У меня есть деньги.
— Знаю, Мат, но мы правда хотим вам помочь. Это от всей души.
— Все…вы? — еще тише переспрашивает Ли, только тогда я смягчаюсь.
— Лили, ты очень изменилась. Даже Марине пришлось это признать, но это правда. Самое главное — ты горишь рядом с Матвеем, как со мной никогда не горела, и я за тебя очень рад. За вас обоих.
— Это что…благословение? — усмехается брат, хотя в глазах горит благодарность, на которую я тоже отвечаю мягкой улыбкой.
— Типа того. Попробуете построить что-то, но не здесь. Вам просто не дадут житья, поверьте моему опыту. Даже если я куплю все статьи о вас, это ничего не поменяет. Если только Лили готова отказаться от Москвы…?
— Да! — выдыхает, после роняя слезы на грудь, но не печальные — напротив счастливые.
Черт, я ее такой действительно никогда не видел…Еще одно подтверждение: ради меня она ни за что не отказалась бы от Москвы. Даже грустно немного, но когда она обнимает Матвея за шею, становится теплее.
— Ли, наладь отношения с тетей, — говорю напоследок, расцепляя парочку, — Тебе это нужно. Прекрати вести себя, как ребенок.
— Боюсь, что уже поздно.
— Не попробуешь, не узнаешь. А теперь идите уже, мне от ваших визгов хочется выпить еще больше, чем я осилю.
Они улыбаются еще глупее и счастливее, встают, но у двери она тормозит и оборачивается.
— Макс, ты просил правду? — я бросаю на нее взгляд, а она, помявшись, кивает, но словно самой себе, — Я тебя разлюбила, но не признавала самой себе. Прикрывалась.
— Зачем был нужен тот разговор в кабинете?
— Ты все еще дорог мне, не смотря на мои чувства. Ты всегда будешь мне дорог. Я тебя люблю, но я больше в тебя не влюблена.
— Спасибо за правду.
— Удачной свадьбы.
Да… — усмехаюсь, кивая закрывающейся двери, и снова перевожу взгляд в сторону неба, — Удачной мне свадьбы…
Три месяца назад
Приземление выходит спокойным, хотя я его почти и не помню. Сицилия тоже встречает приветливо, а я не обращаю внимания ни на что — вообще ни на что! — мне плевать. Сердце так сильно бьется, и я постоянно погружен в свои мысли, а единственное, что в них есть — конечная точка маршрута. Со мной Миша. Он выступает фактором контроля, но я сейчас не против. У меня нет желания сопротивляться, лишь бы побыстрее прибыть, и наконец это происходит.
Ачи-Кастелло. Пляж. День. Сегодня достаточно жарко, так что людей много, но это нам на руку. Спасибо отцу, он — наши уши в стане врага, и я ему за это благодарен искренне и от всей души. Никогда бы не думал, что он станет моим спасением, но я здесь только благодаря его информации.
— Пойду, поспрашиваю аккуратно, — тихо говорит Миша, отодвигая свой сок и хмуря брови, — Только не делай глупостей, понял? Без. Глу…
— Без глупостей, я все понял! — огрызаюсь, а сам блуждаю глазами по народу, — Иди уже, даю слово скаута.
Бред. Даже если бы я им и был когда-нибудь, все равно бы нарушил. Я здесь не для того, чтобы держать глупые обещания, я здесь для того, чтобы вернуть свое сердце обратно.
А оно живо. Она жива. Теперь я знаю точно. Снова спасибо отцу за хлебные крошки. Наверно, он не мог сказать наверняка, пока не увидел Артура, а потом было слишком опасно, но он оставил мне подсказки, которые я долго сопоставлял. Артур смотрел с ненавистью лишь на меня — первое. Второе — мы живы, что, очевидно, не могло бы произойти, случись то, во что нас пытались заставить поверить. Третье — Элай спалился. Я тогда не придал значения, как и тому, как Ирис его оборвала, но он сказал: «Забавно это слышать от тебя». И это важно. Он — самый нестабильный и эмоциональный, к тому же брат, который ближе всех, как бы они к друг другу не относились. Он — самое важное звено. И он не сдержался. Амелия не могла ему рассказать до того, как сбежала, только после смогла бы его во все посвятить. А он знал обо мне, о нас, он все знал. Они все всё знали.
Она — жива.
Я знаю, чувствую это. И знаю, что она где-то здесь.
Снова прохожусь взглядом по набережной с диким волнением, пока вдруг не вижу светлую макушку. Словно планета сошла с орбиты — в этот момент, весь мой мир померк и сжался до размеров одной девушки. Она сидит под деревом на скамейке, пока мимо носятся дети. Я не вижу ее лица, но точно знаю — это она. И меня несет. Нет, серьезно. Ноги сами уводят меня из бара, мимо толпы людей, дальше — к ней.
Я почти рядом, но вдруг меня толкают за небольшое здание и прижимают к стене. Это Миша, и сила его никуда не делась. Мощной рукой, предплечьем, он упирается мне в грудь, а сам зол, как черт.
— Что я сказал о глупостях?!
— Отпусти!
— Макс, закрой рот и не ори! — шипит, приближаясь ближе, — Успокойся!
— Отпусти меня, твою мать! Это она!
— Да! — орет в ответ, но потом понижает голос и шепчет, — Но она не одна…
Тут же, как по команде, слышим наглый голос ее брата. Богдана.
— …Я за этой водой простоял просто огромную очередь. Надеюсь, что ты еще ее хочешь…
— Спасибо.
От ее голоса по телу проходят мурашки, и я больше не пытаюсь вырваться. Застываю. Смотрю во все глаза на нее. Амелия повернула голову в профиль и улыбается, забирая из рук Богдана бутылку. Черт, меня как током дернуло. Хотя нет, не так. Словно по телу прошли тысячи тысяч вольт — вот она правда.
— Поможешь мне встать? — спрашивает, вытягивая руки, а Богдан усмехается.
— Ах теперь ты милая, да?
— Пожалуйста.
— Еще и пожалуйста? Черт, ты не перегрелась здесь?
— Богдан!
— Ну хорошо, хорошо, только не пищи.
Бережно, очень нежно, он берет ее за руки и тянет на себя. На секунду я думаю, что может быть с ней что-то случилось? И я оказываюсь прав. Случилось. Только если секунду назад я думал, что через мое тело прошло столько тока, то как мне описать это чувство сейчас, когда я вижу, что она…беременна?
В голове будто разорвался снаряд. Амелия тем временем гладит живот и усмехается.
— Этот ребенок просто огромный. Нет, серьезно. Он огромный!
— Что же на выходе будет, да?
Рвусь. Резко, но Миша с силой, правда запоздало, прижимает меня к стене обратно. Мотает головой, мол, нет, но как это нет?! Это мой ребенок! Я знаю точно, что мой!
— У меня так болит спина… — стонет она, выгибаясь, потом хмурит брови, а мы с Мишей резко прячемся за стену — они идут в нашу сторону.
И как хорошо, что мы так близко — я могу слышать каждое слово.
— …Не понимаю, почему это так важно.
— Амелия…
— Нет, я серьезно. Он так психует, можешь даже не отрицать, я вижу, когда папа обижается. Но это мое решение! Он должен его уважать!
— Он уважает твое решение, мелочь, но и ты должна понять — семья для него святое.
Она что хочет отдать моего ребенка?! — остро проносится мысль, и я хмурюсь сильнее, слыша, как Амелия тяжело вздыхает.
— Это просто место. Что за драма?
— Для тебя это просто место, но Япония для него — это важно. Это дом. Дети должны рождаться дома.
— Для меня Япония — это боль. И опасность. И боль, — усмехается, даже, кажется, слегка закатывает глаза, но потом становится серьезной и останавливается.
Да так близко, что я, кажется, чувствую запах ее духов.
— Я не хочу, чтобы мой ребенок касался той жизни, понимаешь?
— Мел, клан — это дерьмо, — в кои то веки серьезно отвечает Богдан, тормозя напротив сестры, — Я даже врать не буду. Все, что я знаю об этой черни — дичь, но то место — это не клан. Когда отец был маленьким, а Имаи управлял Тадаши, он растил своих последователей не так, как принято теперь. Честь, достоинство, вера, сила духа — он воспитывал своих воинов, как истинных самураев, как его воспитывал его отец, а до него его отец. Это традиции. Япония может быть и мертва, но там живы традиции. Монахи. История и культура. К тому же, он верит, что там дают обереги, которые защищают и будут защищать нас всю жизнь.
— Что-то со мной этот оберег маху дал. Посмотри на меня. Я беременна от… — осекается, и вместо моего имени вздыхает, а Богдан вдруг спрашивает.
— Ты не жалеешь?
— О чем конкретно?
— Ну не знаю…Хотя я понимаю. Он ничего такой. Наверно. По крайней мере Дарина так говорит.
— Я знаю, что она говорит. Она мне весь мозг склевала своими сравнениями. Говорит, что ребенок у нас будет огонь…
— Ты красивая. Тут без вариантов.
— Я не жалею, — тихо отвечает она, потом, помедлив, добавляет, — Макс…я ему благодарна. За него…
— Он? Не выдержала и узнала пол?
— Нет, — смеется, — Я просто знаю, что у меня будет сын.
— Это…пугает. Мракобесие?
— Мне приснилось, так что можно и так сказать. Спасибо, что не трогал его.
— Элая благодари. Я то помягче все-таки.
— Это да…Что будет дальше?
— А что будет дальше? Питер теперь наш дом. Классно, да? Теперь у нас есть дом.
— Я не вернусь в Россию.
— Мел…
— Нет, серьезно. Я не вернусь, пока не буду уверена, что он меня не ищет.
— Думаешь, что он не поверил?
— Я не знаю, но…теперь я не одна, должна думать и о нем тоже. Это мой ребенок, и я буду его защищать.
Сука.
— Не ты одна. Отец никогда не допустит, чтобы с вами что-то случилось.
— Знаю.
— И…раз уж мы снова о нем. Знаешь, это для тебя не так важно, но для него все иначе. Постарайся понять его: он очень хочет, чтобы его внук родился в месте, которому он доверяет, Мел, — тихо продолжает Богдан, а потом слегка улыбается, судя по интонации, — Безопасное место и все дела. Как в домике, а?
— Очень смешно. Ты…
Вдруг она затихает, и я тут же отбрасываю всю злость, потому что слышу, как Богдан обеспокоено повышает голос.
— Что? Что такое? Что-то с ребенком?
— Он…толкнулся…
Она так счастлива, а я готов сдохнуть. Забавно. Слышу, как Амелия глупо смеется, и все, что хочу — убить ее. Не шучу. Серьезно. Аж руки сводит.
— Господи, малая… — вздыхает Богдан, а потом добавляет, — Мама была права, а? И зачем мы только тащились к врачу…
— А вдруг нет? — обижено цыкает, но потом уже мягко добавляет, — Но да, все в порядке. Значит, он правда просто спал…
— А вон и папа.
Богдан в очередной раз издает глупый смешок, правда через пару мгновений добавляет, но уже тихо:
— Он согласится на что угодно, ради тебя. Хочешь рожать здесь? Пожалуйста. Хоть в Тибете, но ему правда важно это. Он верит в то, что та земля благословляет и помогает. Не скажет, соврет ради тебя, спрячет гордость…Он же прямо сейчас ее прячет. Пришел. Знаешь же, как ему было сложно, а он пришел. Ради вас обоих. Волнуется…Подумай об этом, хорошо?
Сейчас
От злости, которая так и не утихла, швыряю стакан точно в чертову картину напротив, а потом встаю. Подхожу ближе к пропасти, на которой по сути и балансирую. Мои окна — восемьдесят шестой этаж, — и отсюда все кажется крошечным. Черт, да я на вершине мира. Как бы. Это самое важное, потому что из-за этого «как бы», я не могу забрать своего ребенка. Я его даже не видел. Я даже не знаю, кто это: мальчик или девочка? Часто об этом думаю, гадаю права она была? Как назвала? Как он выглядит? Какой он?…пока не сплю долгими ночами и пялюсь в потолок.
Я ее ненавижу. Сейчас, за это, ненавижу. Ну ничего. С возможностями всегда такая забавная штука — они появляются, если этого очень захотеть и много работать. Я много работаю. И когда-нибудь, клянусь, у меня будет достаточно возможностей, чтобы ты мне за все ответила, А-ме-лия.