18; Декабрь
Я сижу в маленьком, светлом кабинете, где ужасно воняет лекарствами — это предоперационная. Оказалось, что моя маленькая Лýна сломала лапку, что скорее всего в купе с ударом и повлекло за собой потерю сознания.
«Защитница…» — смотрю ей в глаза, она мне.
Ее голубые, бездонные озера полны боли, и от этого мне еще хуже.
«О чем я только думала? О каких то глупостях!» — стыдливо ругаю себя, укладываясь на руку поближе к ней, — «Она меня защищала и пострадала больше всех, а я…дура! Эгоистка и дура!»
— Мне так жаль… — шепчу еле слышно, быстро стерев слезу, будто она сможет понять.
Кладу руку ей на бок и плавно веду по гладкой шкурке. Ей предстоит операция, а потом стационар, чтобы врачи следили за состоянием животного, но пока ничего страшного не прогнозируют — это единственное хорошее. Лýна медленно моргает, наркоз уже ввели, и мне только благодаря Алексею разрешили с ней посидеть, пока она не заснет. С ним вообще странно как-то вышло: всю дорогу мы не разговаривали, а потом такой широкий жест. Хотя он действительно широкий в сложившихся обстоятельствах. Я же могу и отсюда дернуть в конце концов, а их ПЛАН не может быть поставлен под угрозу даже в теории.
— Здесь лучшие врачи, тебе не о чем переживать.
Резко поворачиваюсь на голос, который узнаю из тысячи тысяч, и он принадлежит не Алексею, а Максу. Его я уж точно не ожидала здесь увидеть, поэтому хмурюсь, осторожно оглядывая всю его фигуру, которая занимает чуть ли не весь дверной проход, излюбленно прижимая его косяк. Видимо он за мной наблюдал, но теперь, когда уже нет смысла прятаться, отталкивается от своего места и приближается. Мне почему-то дико страшно и неловко, поэтому я выдаю первое, что пришло в голову:
— Тебе осмотрели руку?
Макс останавливается рядом со мной, кладет руку на шею и слегка ее сжимает, вырисовывая круги, улыбается. Выглядит все это очень странно, и я себя ощущаю не менее «не по себе», поэтому отстраняюсь — ему это не нравится. Вижу, как в глазах вспыхивает злость, но он ее давит, кивая.
— Осмотрели и зашили, все хорошо.
— Мне жаль.
— Мне тоже.
Повисает неудобная тишина, и снова я благодарю свою кошку за храбрость. Лýна дергает лапкой, вонзая коготь мне в палец, чем обращает на себя внимание. Конечно это ненамеренно, но так кстати — Слава богу!
— Она заснула, нам пора.
— Я хочу дождаться конца операции.
— Нет.
— Но…
— Мне позвонят, — перебивает, поднимая меня на ноги за локоть ведя к выходу, где уже стоит врач и пара медсестер.
Когда мы проходим мимо, нас одаривают взглядами сразу все: врач многозначительным, говорящим, на который Макс слегка кивает, а вот медсестры «теми самыми», которые я видела и не раз — горячими, направленными на наследника империи. Он их не замечает.
«Конечно, после Лилианы такое и значения то не имеет…»
— Все будет хорошо, — отбивает мой внутренний цык шепотом на ухо, и я снова смотрю на него.
— Почему я не могу подождать? Я никуда не сбегу.
— Я знаю, но нам надо уехать.
— Уехать?!
— Объясню по пути, котенок.
Макс подает мне куртку, потом помогает ее натянуть и открывает дверь, чтобы я вышла. На улице достаточно морозно, но сухо: снега не сыпет, хотя сугробы стоят высоченные, от дыхания вырываются плотные паровые облака. В отдалении я вижу Алексея. Тот стоит у большого, черного Гелика, сложа руки на груди, и мне хватает того проведенного вместе времени, чтобы понять — он снова злится. Когда мы подходим еще ближе, я отчетливо замечаю красную ссадину под глазом, хмурюсь, смотрю точно ему в глаза, надеясь, что он поймет, и он понимает, чего я хочу, но ничего не объясняет. Холодно смотрит на брата, вкладывает ключи в раскрытую к небу ладонь и, не говоря ни слова, разворачивается к черной BMW.
— Спасибо!
Я понятия не имею, что между ними произошло за такой короткий отрезок, но чувствую, что должна его поблагодарить и благодарю. Алексея это тормозит, он слегка поворачивает голову в сторону, и я уже ожидаю, что сейчас получу мерзкую, семейную ухмылку, а вместо того получаю короткий кивок. Удивляет.
«Нет, этих Александровских хрен поймешь вообще…»
Ага-ага, так и есть. Макс снова злится, но тушит пожар, молча открывая передо мной дверь на пассажирское сидение. Я от него вообще всегда ожидаю мерзких комментариев, но и он их не дает. Все как-то совсем странно и не похоже на правду…
«Может меня убили?» — думаю, залезая в салон, — «Слишком они какие-то…спокойные? Может спросить» — нет, не буду.
Я решаю, что лучше мне вообще молчать, чтобы не привлекать лишнего внимания, да и страшно, если честно, начать говорить. Мне совсем не хочется услышать что-то, что ранит мое сердце, и вместо того, чтобы снова кинуть его на передний фланг, я смотрю в боковое зеркало на здание клиники. Мы отдаляемся все больше и больше, а я как будто предаю свою кису, бросая ее тут одну…
— Все будет нормально, — Макс замечает мой потухших вид и слегка теребит за колено, — У нее не нашли ничего серьезного, просто нужно понаблюдать.
— Но меня не будет рядом, когда она проснется…
— Так надо, малыш, — отвечает вторя мне тихо, и когда я смотрю ему в глаза, добавляет, — Мне правда жаль, но отец…все сложно в общем и…нам надо уехать, пока мы с ним не поговорим. Лекс за ней присмотрит, не волнуйся.
— Хорошо, как скажешь.
— Спасибо.
На этом мы заканчиваем разговор, я снова смотрю в окно, а он снова увозит меня в неизвестном направлении…
Из Москвы мы выбираемся достаточно долго, ну а когда попадаем на трассу, тут я свое любопытство уже сдержать не могу. Слишком много вариантов в голове, слишком много страхов и треволнений, поэтому я поворачиваюсь к нему и наконец разрезаю тишину.
— Куда ты везешь меня на этот раз?
— Тебе понравится.
«Такой ответ меня не устраивает!»
— Это не ответ.
— Боишься?
— Немного.
— Я не причиню тебе вреда.
— Я это уже слышала и, знаешь, сомнительно как-то.
Он замолкает, поэтому я слышу, как трещит кожа руля под его цепкой хваткой, но не акцентирую внимания, напротив, перевожу взгляд в окно и смотрю на высокие, многовековые сосны. Они создают какой-то до боли знакомый коридор в неизвестности, от которой внутри так и бухает, будто я лечу с тридцатого этажа головой вниз. Это бесит. Мне не нравится. Мне дискомфортно. Я ерзаю на сидении в попытках сбросить ярмо со своей шеи, устроиться поудобней, а все мимо — чувство только усиливается…И тем страннее услышать то, что я услышала дальше.
— Все было немного не так, как ты думаешь.
Смотрю на него в упор, подняв брови. О чем речь конкретно — без понятия, список то внушительный, поэтому я не отвечаю, занимаю выжидательную позиции, и правильно делаю. Макс молчит всего ничего, потом, коротко мазнув по мне взглядом, переводит его на дорогу и жмет плечами.
— Но да, спор действительно был.
«Ах вот о чем речь…»
— Спасибо за объяснения, а то я не поняла.
— Я хочу поговорить нормально, — с нажимом отвечает на мой яд, — Но если ты не в состоянии, разговора не будет.
«Это просто смешно!»
— Просто класс. То есть, ты еще смеешь устанавливать правила?
— Да.
«Так просто. Да. Пошел ты!»
— Ты меня трахнул на камеру, а не я тебя! — повышаю голос, злобно сверкнув глазами, — И это ты на меня поспорил! Ты меня обманул!
— Да.
— И теперь смеешь…
— Да-да-да, все именно так, — холодно отбивает, — Мы разобрались? Если так, решай. Либо ты успокаиваешься и слушаешь, нормально отвечаешь, и мы приходим к конструктиву, либо тема закрыта.
— Второй вариант.
— Ты уверена?
— Абсолютно, — также холодно чеканю и снова смотрю в окно, потому что на него не хочу, — Я ничего не буду обсуждать на твоих условиях. Это не мой косяк, а твой, так что пошел ты.
— Амелия…
— Бла-бла-бла. Закрыли тему.
— Я…
— Я сказала — заткнись.
Тут он резко хватает меня за загривок, сдавливает пальцы на шее и насильно поворачивает мою голову на себя. Злится. Ему стоит больших усилий периодически отрывать от меня взгляд, которым он хочет убить, чтобы не врезаться во что-то и не убить еще и себя.
«А отпустить нельзя?! Хотя о чем это я?! НЕТ!»
Злюсь. Мне до омерзения надоело терпеть такое отношение, так что я хватаюсь за его запястье и вонзаю в него ногти, не щадя и не жалея. Правда вот Макс этого и не замечает вовсе, тихо, предостерегающе шепча..
— Не смей так со мной разговаривать.
— А ты не смей так меня хватать! — парирую, проникая под его кожу глубже, — Убери руки, Максимилиан Петр…
— Заткнись! — встряхивает, за что тут же получает по морде.
Так делать абсолютно точно нельзя, особенно на заснеженной трассе, пусть мы и едем километров двадцать от силы, да еще и прижатые к обочине, а я все равно не могу сдержаться.
«Он не имеет никакого права!»
Вот я вроде и права, знаю это, а все равно чувствую себя дурой, к тому же высвобождаю зверя, да и машину резко торможу… Если бы не ремень и не то, как меня держат, словно безродного котенка, точно ушиблась о торпеду, но все проходит гладко. Так, слегка тряхнуло — это мелочи в свете событий «здесь и сейчас».
— Сколько раз мне надо повторить… — угрожающе разгоняется хищник в костюме от Армани, но я тут же его перебиваю, так как все это слышала и не раз.
— Ты не имеешь никакого права хватать меня, будто я ничтожество! У меня для тебя новость: я тоже человек! Сколько раз мне надо это повторить?! Не можешь держать лапы при себе — получай по морде!
Пауза на этот раз наполнена нашим тяжелым, частым дыханием, но все не так, как обычно. Никакого продолжения разборок, потому что глаза Макса вдруг будто светлеют и явно теплеют, он перекладывает руку мне на щеку и шепчет.
— Обожаю, когда ты злишься…
Такое потрясающее признание заканчивается поцелуем, которого я никак не ожидаю. Пытаюсь его отпихнуть, пищу, пока могу, пока хочу еще сопротивляться, ведь совсем скоро весь мой запал гаснет под его напором, преобразовываясь в запал иного рода. Более горячий, который уже не так просто сдержать…
— Я хочу поговорить, — хрипло расставляет акценты, неохотно отстранившись и теперь прижимаясь к моему лбу своим, — Но я не хочу ссориться и орать. Просто прошу тебя дать мне объяснить все, что произошло и почему.
— Ты сказал не это.
— Это, просто по-своему.
— Я тебя в следующий раз запишу на диктофон, чтобы ты слышал, что ты говоришь и как.
Усмехается, слегка задевая мой нос своим, шепчет тихо-тихо, пуская по коже мурашки.
— Все, что хочешь…
— Куда ты везешь меня?
— Туда, где нам было хорошо.
«В тот дом…» — отстраняюсь и смотрю на него, что Макс с ленцой копирует, продолжая гладить меня по щеке большим пальцем.
— Так это твой дом?
— Мне нравится, что ты понимаешь меня с полуслова. Не совсем.
— Ни за что не поверю, что ты строил кому-то дом.
Короткий смешок и кивок, после которых Макс тоже отстраняется и снова «садится за руль», трогая тачку с места. Я уже думаю и пытаюсь анализировать слова, которые произнесла, искать в них что-то неправильное, что-то, что оттолкнуло его от откровения, но ошибаюсь дважды. Не было ничего «не так», и я не отталкивала его, просто Максу нужно было время, чтобы собрать в голове объяснение.
— Фактически этот дом мой, но при этом нет, потому что я купил участок из-за отца. Когда все кончится, я планировал сжечь его на хер, и, если бы не наше лето, именно так бы и поступил.
— Не…понимаю.
«Это правда, я ни черта не понимаю…»
— Знаю. Ты никогда не интересовалась нашей семьей, чтобы что-то понимать.
— Мне извиниться?
— Нет, мне наоборот по душе такой расклад. Этим ты разительно отличаешься от всех остальных.
— Это комплимент? — на этот раз мой яд скорее веселит Макса, нежели злит, и он коротко смотрит на меня и жмет плечами.
— Можно и так сказать. При таких возможностях какие были у тебя…
— На что ты намекаешь?
— Я не намекаю, а говорю прямо. У тебя был доступ ко всем братьям Адель, и ты могла получить любого.
— В мои планы не входило «получать» ни одного из вас.
— Знаю, я же только что это сказал. Прекрати кусаться и…
Перебиваю, потому что слишком боюсь скатиться не туда, куда надо — в нежности и очередные порывы своего тела.
— Зато теперь мне интересно. Что это означает?
Он словно читает мои мысли, и тому свидетельствует улыбочка на его (самых-красивых-чувственных-мягких-потрясающих) губах.
«Боже, прекрати! Сосредоточься!» — словно команда действует сразу на нас двоих, ведь в следующий миг Макс и сам подбирается, становится серьёзным и четким.
— Ты уже знаешь, что отец не пускает нас в свет. Он прячет нас до определенного момента, потому что дико боится, что мы выкинем какой-нибудь фокус, станем героями первых полос и заголовков. В плохом свете.
— Подмочите репутацию?
— Именно так, котенок. Когда-то давно он видел, как достаточно сильная и влиятельная семья развалилась из-за действий сына. Они были связаны с политикой, а его застукали на горячем с кокаином и шлюхами. Сейчас это бы замяли, тогда были другие времена. Как результат — их отовсюду вычеркнули, включая службу, отец покончил с собой, мать сильно заболела, а сын спился где-то за пределами МКАДа.
— Не очень хорошая перспектива…
— Отцу она тоже не сильно зашла, поэтому у него появился пунктик насчет возраста. Он считает, что в двадцать шесть наступает момент, когда ты перестаешь придаваться глупостям, взрослеешь и осознаешь, что тебе нужно и зачем. До этого момента мы не мелькаем даже на страницах официальных мероприятий.
— Но Адель и Марина…
— То девочки, к ним отношение другое. Он к дочерям гораздо мягче, с сыновьями, так как мы мужчины, разговор всегда короткий.
— У вас больше рамок…
— Гора-а-аздо больше, котенок.
— Сексизм какой-то. Девочки не могут доставить проблем?
— Просто девочек он не воспринимает всерьез.
— Вот почему ты тогда сказал, что гораздо ближе к выходу в свет?
— Ну да. Думал, что ты в курсе, даже пояснил насчет возраста, а оказалось, что ты и в этом полный ноль.
— Ты же в курсе, что все загоны вышей семейки не проходят на уроках в школе? — саркастично замечанию, и Макс бросает на меня хитрый взгляд, улыбается…
«Так очаровательно…» — «Да ты прекратишь сегодня или нет?!»
— Ближе к делу.
— Охо-хо, ну ладно. Мы все учимся сначала в полностью закрытой школе, где учатся исключительно дети крупных шишек, которые также педантично следят за своими детьми. Потом переходим в университет. Он находится в Лондоне, точнее под ним, знаменит, да и в принципе известен, исключительно в высших, узких кругах.
— Проще говоря, с улицы туда не поступишь?
— Совершенно точно.
— А как тогда на работу устраиваться, если никто не в курсе про этот ваш Туманный Альбион[16]?
Дальше я начинаю медленно краснеть, потому что чувствую себя полной дурой из-за взгляда, которым меня одаривает наследник. Снисходительно-насмешливый такой, за что он получает щипок в ладонь, разместившуюся на моем бедре.
«И когда только успел?! А ты вообще куда смотрела?!?!» — без понятия. Без…понятия. Интересно, у меня когда-нибудь будет хоть один внятный ответ?
— Все, кто учился в моем Туманном Альбионе, как ты выразилась, не нуждается в поиске работы, котенок, — сжав пальцы в ответ на мой выпад, он улыбается еще шире.
— Ага-ага, очень интересно, — шиплю, вся заведенная своим же промахом, а потом киваю, — Ну окей. Тайная школа, универ, укрывательство детей, бла-бла-бла, дом тут при чем?
— Отец считает, что университета недостаточно. Мужчины взрослеют исключительно после того, как построят свой собственный дом.
— Прямая цитата?
— Почти.
— Что-то вроде мужчина должен посадить дерево, вырастить сына, построить дом?
— Да…что-то типа того…
— И когда ты начал строить дом?
— На двадцать три он дарит сертификат на землю. У всех равные условия: равное количество денег на участок, на строительство, и равное количество времени на постройку. В двадцать шесть "мы сдаем объект".
— Как-то это звучит…
— Бредово? Глупо? Странно?
— Скорее официально и холодно.
— Как-то я тебе уже говорил, что внутри "семьи" мы вынуждены выживать, Амелия.
— А еще ты говорил, что не ладишь со своими братьями и сестрами, что очевидно не так.
— Так было, — тихо признается, приковывая к себе мое внимание, — Я никогда его не понимал и всегда шел против, Марина и Миша пытались приспособиться. Ради нас с Матвеем, скорее всего, но выступать против него они не стали бы ни за что.
— Почему изменили свое мнение?
Макс как-то странно задумывается, у меня даже мороз по коже бежит, и я даже не уверена, что хочу знать причину, так что даже рада, когда разговор как-то сам собой замирает на паузе. Мы сворачиваем на хорошо знакомую, сельскую дорогу.
— Держись крепче, котенок, ты же помнишь, что дорога тут не очень?
«Очень смешно…» — цыкаю про себя, но хватаюсь за ручку двери, — «Будто я когда-нибудь смогу забыть хоть что-то связанное с ним…»
Предпочитаю не отвечать на колкую шутку, и не только потому что стыдно, но и потому что волнительно. Я так давно не видела этот дом, в котором со мной случилось так много приятных, теплых воспоминаний, что невольно придвигаюсь ближе к торпеде, чтобы увидеть его наконец. И вижу. Шапка снега на острой крыше, его темные окна, фасад, а самое смешное, что в этот момент понимаю: я дико по нему скучала.
«И не только по нему…» — кошусь в сторону Макса, когда он останавливается под навесом для машин, краснею, как дурочка — он смотрит на меня в ответ.
Как раньше. Как летом. Как тогда ночью на кухне в доме его матери, где каждый уголок, наверно, именно ее и отражает. Именно благодаря этому взгляду, я понимаю, что вряд ли сегодня мы будем о чем-то говорить, а еще: я совсем-совсем не против.
Покручивая в руках бокал с красным вином, я стою у огромных, панорамных окон длиною в несколько этажей. Здесь они еще больше, чем где бы то ни было: от потолка до самого пола, где нет второго этажа. Он, конечно же, есть, но начинается лишь над кухней, но не над гостиной. Теперь этот вид мне что-то напоминает, и я слегка улыбаюсь, осознавая это.
«Наверно, он хотел добавить сюда что-то от своей матери…» — мельком смотрю еще и на люстру, как подтверждение теории.
Она тоже большая, хрустальная и красивая, очень похожая на ту, что он случайно разбил в детстве. А еще тут много чего появилось, ведь когда я здесь была, мебели то почти и не было. Мы ужинали на табуретах, сидели в креслах мешках, а спали на надувных матрасах. Теперь обстановка максимально преобразилась: огромный (и он действительно был просто нереально большим) темный диван буквой «П», перед ним современный камин, над ним плазма высотой, наверно, с меня. Полки с книгами, которые хозяин дома просто обожал, шикарный бар, и все это на фоне прекрасной зимы и с видом на застывшее озеро. Помню, как мы туда ходили летом, игнорируя наличие бассейна, и прыгали там с тарзанки. Мне было так страшно…
«Ну же, малыш, иди ко мне…» — звал Макс, улыбался, протягивал мне руки, благодаря чему я и решилась таки прыгнуть. Уверена на сто процентов, что не было бы его, не было бы и прыжка.
— О чем ты думаешь? — тихо шепчет, обнимая меня со спины, и я не сопротивляюсь.
Снова. Я все прекрасно понимаю и помню, но здесь и сейчас мне слишком хорошо, чтобы размениваться на гордость и ее порывы.
«А еще я слишком сильно по нему скучала…»
— Вспомнила тарзанку.
Тихий-тихий смех на ухо посылает мурашки по всему телу. Макс слегка касается моей шеи, дышит в нее, утрируя табуны и без того предательских зараз, снующих туда-сюда, улыбается. Огонь в камине периодически потрескивает, как будто играет свою собственную музыку, а еще совершенно точно играет на его стороне, потому что я окончательно сдаюсь. Откидываюсь ему на плечо и закрываю глаза, наслаждаясь его прикосновениями к моим бедрам, за которые меня сильнее прижимают.
— Я тоже об это часто думаю…Странно, ты можешь быть такой смелой и такой трусихой…
— Конструкция была ненадежная, — вяло оправдываюсь, на что получаю еще одну порцию смеха.
— А-га.
Руки идут выше, я дышу чаще. Знаю, что будет через полминуты, мысленно ставлю галочку напротив графы: «разговора точно не будет», но все-таки саркастично приподнимаю брови, когда он берется за пуговицу на моей ширинке.
— Кажется, ты хотел поговорить?
— Кажется, я переоценил свои возможности…
Пуговица расходится, молния идет вниз, и я позволяю всему этому случится. Макс забирает у меня бокал, ставит его на стеклянный столик, снова приближается и кладет руку на живот, прижимает к себе еще теснее.
— Давай снова притворимся, что ничего не было? Будто все еще лето, и между нами нет никаких недомолвок.
— Между нами всегда были недомолвки… — грустно констатирую факт, но Макс легко мотает головой целуя чуть ниже ушка.
— Информационные — да, но это все. Если ты отбросишь разум из уравнения, то поймешь, что я говорю правду.
Я хотела бы и рассмеяться, но смех застревает в горле, когда одна его рука проскальзывает мне в трусики, а вторая сильно сжимает грудь. Пульс подскакивает, а после удара, следующего за тем, как его пальцы оказываются под моими кружевами, происходит коллапс всего моего внутреннего сопротивления и гордости. Просто тишина со стороны разума, его полностью задавили чувства и ощущения.
От медленных, круговых движений подгибаются коленки, а из груди вырывается первый, тихий стон, за которым следует еще один. После недельного воздержания, тело отзывается на него охотней, чем обычно, хотя и казалось, что это абсолютно нереально. Реально еще как! Я просто таю в прямом и переносном смысле, умираю, чтобы возродиться вновь, схожу с ума. Макс проводит языком от яремной вены до уха, мочку которого прикусывает и хрипло выдыхает:
— Один раз, сжалься надо мной, малыш…Только ты можешь сделать так, чтобы я наконец смог думать о чем-то, кроме того, как мне хорошо внутри тебя.
Черт…это звучит так порочно, и меня будто бросает в кипяток. Я резко выворачиваюсь из его рук, чтобы заглянуть в глаза и, вполне вероятно, дать пощечину «оскорбленной дамы», но как только его пальцы покидают меня, чувствую себя настолько пустой, что хочется волком выть.
«Ты…чокнутая нимфоманка…» — проносится в голове голос разума, которому снова вставляют кляп, но побольше, а я ныряю на глубину.
Его губы на вкус, как черный, горький шоколад с легкой перчинкой и ноткой дыма. Я схожу по ним с ума, мну, прикусываю, провожу языком — мне мало. Целую глубже, лишь на секунду эта патка прерывается, когда он хрипло, еле дыша шепчет:
— Сегодня тебе придется самой, малыш…
А я и не против. Толкаю его на диван, на который Макс грузно опускается, но не медлит. Вторя мне, он раздевается, правда в моем случае все куда как проще. Я лишаю себя одежды быстро и без проблем, а вот Макс даже пуговицы на рубашке не может расстегнуть до конца, поэтому зло рвет в стороны. Все из-за руки, конечно же. Она перевязана синим, эластичным бинтом до середины предплечья и висит на шее с помощью мягкого ремня, чтобы, видимо, ограничить все возможные нагрузки.
«Мне так его жаль…» — проносится мысль, когда я вижу, как старательно он пытается расстегнуть пуговицу брюк, и на меня не смотрит.
Ни в коем случае! Что-то подсказывает, что это не случайность. Он делает это намерено, чтобы не показать слабость, я понимаю и это, поэтому подхожу сама. Мне не нужно слышать его просьбы, да и знаю я, что он никогда не попросит, поэтому легко, нежно касаюсь его рук, заменяя своими.
Теперь Макс смотрит на меня, но я не отвечаю — знаю, что на самом деле он этого не хочет, вместо того встаю на колени и расстегиваю его ширинку, а потом берусь за штаны и тяну их на себя. Он приподнимает бедра, и я лишаю его остатков одежды, но попадаю в новую, непростую ситуацию. Его член пружинит на уровне моего лица, а в голове проносится тупая, мерзкая мысль…
«Этим членом пару часов назад он вполне мог трахать твою сестру…»
— Ничего не было, — слышу его хриплый голос и поднимаю взгляд, чтобы столкнуться с его полным жара ответом, взятым словно из моей головы.
— Что?
«Притворяешься дурочкой? Класс…» — Макс усмехается и слегка жмет плечами.
— Знаю, почему ты уехала с Лексом.
— Растрепал?
— Это и не нужно было, я не дурак. Между нами давно ничего нет, сегодня не исключение.
Пару раз киваю и снова опускаю взгляд на его эрекцию, которая сразу реагирует на меня «приветственным качком». Раньше меня это веселило, но сейчас третье осложнение встает также внушительно, как и самый достоверный аргумент Макса. Раньше мне нравилось доставлять ему удовольствие, слушать его стоны, владеть им полностью, но сейчас…
«Я не делала ему минет после того, как узнала всю правду, и теперь…я не уверена, что этого хочу…»
— Не надо, — Макс берет меня за руку и слегка сжимает пальцы, чтобы я посмотрела на него, — Не сегодня.
— Скажи честно, ты читаешь мысли?
Я пытаюсь пошутить, конечно, но саму изрядно напрягает тот факт, что он так хорошо осведомлен, и его это смешит.
— Нет, просто у тебя на лице все написано.
Задумываюсь на секунду, в этом то есть смысл и логика — точно! — а он слегка тянет меня на себя, разгоняя все мысли прочь.
— Иди ко мне.
Не могу и не хочу идти против, вместо того аккуратно забираюсь, стараясь не касаться его плеча. Макс улыбается, но потом хватает меня за волосы на затылке и глубоко целует — так мы возвращаем настрой. Тяжело дышим. Казалось страсти не может быть, если она почти потухла, но лишь один поцелуй полностью ее разгоняет на прежний уровень, и я снова его дико хочу. Мне жарко. И мне до боли не терпится, так что когда он направляет себя в меня, я сама подаюсь вперед, лишь бы ощутить каждый его сантиметр.
Выдыхаю, откинув голову, даю телу привыкнуть. Макс не торопит, часто дышит, вонзая подушечки пальцев мне в бедра, но потом, видимо утратив те крохи терпения, который насобирал, притягивает к себе и начинает двигать меня. Он прижимает к себе за ягодицы, покрывает меня поцелуями, сам устанавливает ритм, а если коротко, то даже сейчас доминирует. И это меня не устраивает!
Я резко хватаю его за нижнюю челюсть (и где только научилась, а?) прижимаю к спинке дивана, смотрю пронзительно, серьезно, стойко. Выдерживаю паузу. Наверно я ожидаю чего-то плохого, страшной реакции, но Макс лишь улыбается, а глаза его блестят ярче звезд, отражая огонь из камина, хотя, кажется, и свой собственный. Он все понимает, но для достоверности я слегка мотаю головой, мол, раз сама — значит сама, и он убирает руку, перекладывая ее обратно на бедро. Только после этого я начинаю двигаться, но в своем темпе. Медленном, плавном — мне некуда спешить, и я хочу немного его помучить. Отомстить, так сказать. Сжимаюсь изнутри — Макс закатывает глаза и откидывает голову, издав громкий стон, хмурит брови. Выгибаясь я отвожу бедра назад еще плавнее, потом возвращаюсь еще медленнее — он стонет снова. Еле дышит.
— Черт, я хочу быстрее, — хрипло нарушает тишину, но я лишь усмехаюсь.
— Сегодня будет так, как хочу я.
— Твою…
От еще одного подхода с более быстрым и резким рывком назад, Макс грязно ругается, а от того, что я прибавляю еще одно сжатие мышц, стонет жалобно. Я смеюсь, не могу сдержаться, и тогда он крепко прижимает к себе, наплевав на все ограничения, и выдыхает мне в ключицы.
— Прекрати смеяться, ты сжимаешься, и я сейчас кончу.
— Разве не в этом смысл?
— Ну нет, малыш, только после тебя…или вместе с тобой.
Мне так тепло на душе сразу. Я смотрю в его настоящие глаза, тону в них, но не боюсь, а улыбаюсь в ответ. На душе так тепло, как будто я дома, и я понимаю, что больше всего моему телу нужна не разрядка, которую оно так просит, а он. Мое тело хочет именно его и как можно больше и чаще, а сердце стократно вторит…
«Альбион» — слово кельтского происхождения. Это название Англии было известно еще древним грекам. Так называет эту страну древнегреческий ученый Птолемей в своих трудах. Ну а прилагательное «туманный» связано с густым морским туманом, который часто окутывает низменности острова Британия и города Англии.