18; Декабрь
Я медленно открываю глаза и слегка касаюсь лба — голова просто гудит, а во рту так сухо, что язык прилипает к нёбу. Что произошло — не помню. Где я — не понимаю. Мой мир кружит и швыряет из стороны в сторону, как я когда-то швыряла свои коллекционные мячики, и это меня не радует. Слабость просто дикая, и мне требуется пару минут, чтобы хотя бы немного собраться в кучу, но потом память возвращается, и ни о каких "сборах" и речи идти не может. Я вспоминаю все: Максимилиан, «поездка», странное поведение в гостиной, наличие в этой самой гостиной еще одного дьявола, только ледяного, потом лифт, парковка и…
«Твою мать!»
Резко сажусь и осматриваюсь, но мало что понимаю. Это комната — очевидно. Я на огромной постели — тоже очевидно. По правую руку, полагаю, окна, по крайней мере судя по шторам до пола. Комната, кстати, просто огромная. Она лишь малым меньше гостиной в моей клетке-52, и здесь есть камин…Огонь там зажжен, рядом кресло. Оно повернуто в мою сторону, слева столик, на котором стоит макбук с ярким яблоком на корпусе, рядом граненный стакан с остатками чего-то на дне. Из-за полумрака и своего плачевного состояния, я не вижу чего именно, как не вижу цвета стен или пола, да и некогда мне разглядывать. За спиной звучит голос моего палача…
— Проснулась наконец?
Мне не хочется поворачиваться, но я это делаю и сразу натыкаюсь взглядом на внушительную фигуру своего тюремщика. Максимилиан стоит в черной футболке и в мягких спортивках, потирает руки. Нет, не так, как делают злодеи в старых, диснеевских мультиках, а будто вытирает их после того, как помыл. Хотя прообраз подходит, как нельзя кстати.
«Он меня усыпил!»
Злюсь, но всего пару мгновений, пока до меня не доходит кое что еще: зачем? С какой целью? И где я, мать твою, нахожусь?!
«А вдруг я в притоне?!» — снова неожиданно накрывает страх, который появился еще на пятьдесят втором этаже, — «Вдруг они собираются…расширять границы?»
Голос в моей голове звучит жалобно, еле слышно, а сердце бьется медленно, но гулко. Я чувствую его в горле, на кончиках пальцев, в ушах, висках, да что там? Во всем теле. Сейчас мне очень страшно, и нет удивительного в том, что когда он делает шаг ко мне, я отскакиваю, вжимаясь в мягкое основание, и шепчу.
— Пожалуйста…не надо.
Максимилиана это удивляет. Он фигурно выгибает бровь, пару раз хлопает глазами, а потом все же подходит, но медленно, и садиться на край кровати, тоже медленно. Молчит, разглядывает, все еще молчит, из-за чего я еле дышу. Силюсь понять этот взгляд, но из-за паники не выходит, и все, что мне кажется — он смотрит на меня, как на дуру.
«Мол, что? Умолять будешь? Мне плевать. Мы пустим тебя по кругу и…»
— О чем ты просишь, котенок?
Я в таком ужасе, что даже не реагирую на дебильную, ненавистную кличку, сжимаюсь. Инстинктивно мне хочется закрыться от него, поэтому я тяну руки к груди, чтобы обнять себя за плечи, и тут же понимаю, что на мне шелковая ночнушка, как в порнофильмах.
Это. Просто. Кошмар.
Я не могу выдавать даже звук, и сколько бы Мистер-Голубая-Кровь меня не гипнотизировал взглядом, не смогу и дальше. Он это понимает достаточно быстро, отстраняется, потирает глаза и даже издает почти не злой смешок, после которого резко встает на ноги.
— Вставай. Тебе надо поесть.
«Поесть?! Перед оргией едят?!»
Луп-луп глазами на протянутую мне руку, совершенно сбитая с толку. На этот раз нет никакого давления, он просто стоит и ждет, что, наверно, меня и подкупает. Я, конечно, прикрываюсь мыслями, что лучше мне его не злить, раз я нахожусь в шаге от того, чтобы быть расписанной на десятерых, но дело то в другом. Мое сердце буквально орет:
«ТЫ МОЖЕШЬ ЕМУ ВЕРИТЬ, ОН ТЕБЯ НЕ ОБИДИТ! ОН ВСЕ ЕЩЕ ТОТ, КОГО ТЫ ЗНАЛА!»
Холодный рассудок понимает, что все это чушь полная. Максимилиан Александровский станет тем, кто приведет меня на костер, привяжет к столбу и кинет спичку.
«Ему нельзя верить. Он это уже доказал. Он с тобой все это и сотворил…»
Правда вот разум гораздо тише, но я и это никогда не признаю.
«Да. Просто лучше его не злить…»
Неуверенно вкладываю свою ладонь в его, принц мягко тянет меня наверх. Я покорно встаю, ежусь от несуществующего ветерка, и это его улыбает. Максимилиан указывает мне на дверь, на которую я пару мгновений тупо смотрю, но понимаю быстро: глупо чего-то ждать, у меня все равно нет выбора. Бежать? Некуда. Умолять? Не за чем. Да и чувствую я себя не очень, что сказывается сразу: стоит мне шагнуть, как я пошатываюсь. Голова начинает дико кружиться, и я бы непременно упала, но Максимилиан подхватывает…
«Как раньше…»
— Это из-за хлороформа… — шепчет на ухо, я сразу же злобно на него смотрю, мол, правда?! Но его это только улыбается сильнее, — Прости, так было нужно: нас не должны видеть, а ты любишь исполнять. Я не могу тебя просчитать…
Не дает мне даже попытки ответить, вместо того подхватывает на руки, вырывая из груди писк. Я инстинктивно хватаюсь за его плечи, на что Максимилиан неожиданно шипит, потом смотрит на меня и усмехается.
— С плечом полегче, котенок. Швы разойдутся.
Отстраняюсь, как ошпаренная сразу от всего его корпуса, потому что так и не знаю, куда именно попала.
— Левое плечо. Кажется ты целилась в сердце?
«Я только целилась, а ты мое уничтожил…» — думаю с грустью, отвожу взгляд, но все равно стараюсь его не касаться. И не потому что неприятно или больно мне, а чтобы не сделать больно ему, и это осознание меня убивает…
Слава богу от таких скверных мыслей меня отвлекает тот факт, что мы выходим из комнаты, а меня снова накрывает страх. Конечно он сказал про еду и все такое, но кто знает, что там скрывается за дверью на самом деле? Вдруг это какой-то притон? Бордель с уродливыми и вульгарными, красными стенами? Но нет, кажется никаких красных стен на горизонте не наблюдается. Мы попадаем во вполне приличный, спокойный коридор, где стены спокойные, цвета слоновой кости, а на полу мягкое, шоколадное дерево. Я смотрю назад, и одного взгляда мне хватает, чтобы оценить масштабы: где бы я не находилось, это «где бы» очень и очень большое.
— Это дом моей семьи.
Снова он это делает! Читает мысли так просто, чему я уже, правда, и не удивляюсь совсем. К тому же тот факт, что это их семейный особняк, означает отсутствие здесь любых намеков на бордель, а значит, что можно расслабиться. Это я и делаю, но лишь на миг, потому что потом понимаю еще кое что: его отец может быть тоже здесь. Неосознанно цепляюсь за его футболку и озираюсь, получая еще один веселый смешок.
— Нет, его здесь нет.
Я резко смотрю на Максимилиана, который в свою очередь мне не отвечает намерено. Он издевается, недолго, но все же издевается, пока мы спускаемся по лестнице. Тогда мне приходит идея надавать на левое плечо, чтобы уколоть в ответ, но падения с высоты его роста на ступеньки не кажется такой уж заманчивой идеей. Я только тихо цыкаю и смотрю на огромную, хрустальную люстру, которая свисает аж с третьего этажа! Она похожа на водопад, а на кончиках «струек» подсвеченные, маленькие цветочки. Это выглядит очень красиво, потрясающе и элегантно, как будто живые светлячки.
— Мама заказала эту люстру во Франции, когда мне было пять.
«Кажется, меня поймали…» — смущенно отвожу взгляд, уставившись на свои ногти, получаю еще один смешок.
— Это, кстати, вторая. Первую я…эм…случайно разбил.
«А-га, охотно верю, что «случайно»…»
— Он сюда не ездит, — снова возвращается к теме, чем заставляет меня коротко, но взглянуть на себя.
Максимилиан отвечает также, потому что, кажется, ему и самому не нравится говорить на эту тему.
— Этот дом он построил для нее на первую, крупную выручку. Теперь он его ненавидит, а для нас это что-то вроде укрытия. От него.
Мы заходим на просторную кухню. Нет, не так. Кухня просто огроменная! По-хорошему, такие бывают только в ресторанах, потому что здесь могут готовить сразу человек двадцать!
«Ну или в домах миллиардера, судя по всему…»
Наверно днем она выглядит еще лучше, но и сейчас очень красивая в теплом свете настенных бра. Я сразу подмечаю кое что — как будто меня перенесло в маленькую Италию. Вроде и нет ничего характерного, а у меня именно такое стойкое ощущение. Фасады светлые, с фигурными, резными деталями. Стены белые, но лишь у потолка, потому что дальше характерная плитка с итальянским узором. В углу самая настоящая печь, выложенная кирпичом и со стопкой дров под стеклянным экраном. Мне вдруг дико захотелось пасту, что тут же подтвердил живот, стоило только представить, как тянется моцарелла.
Спасибо, что ему хватает такта не комментировать. Максимилиан усаживает меня на стул, и пусть я вижу только слабую улыбку, все равно краснею и прячу глаза. Это остается не замеченным и снова без колких комментариев, вместо того он уходит вглубь кухни, а возвращается через пять минут, когда я уже справилась со смущением. Передо мной появляется огромная тарелка с ароматной пастой, и я даже не хочу это комментировать. Он, конечно же, снова блистает своей проницательностью, к тому же прекрасно знает, как я люблю макароны и креветки…
— Мне надо отойти и позвонить. На случай, если захочешь что-то еще, холодильник в твоем распоряжении. Если закончишь раньше, подожди меня здесь.
Я слегка киваю, наверно меня подкупает, что говорит он тихо, словно страшась разрушить такой хрупкий мир. Максимилиан стоит еще пару мгновений, уперев пальцы в стол, и, кажется, хочет еще что-то добавить, но вместо того разворачивается и уходит. Странно, но я чувствую разочарование, а не облегчение. Наверно, я просто сама слишком устала от постоянного стресса и войны, тем дороже эта ночь с коротким, но блаженным спокойствием…
К своему стыду я проглотила порцию будто одним махом, чего мне действительно оказалось мало, не смотря на ее внушительность. Пошла за добавкой — два бутерброда и сок. Теперь сижу уже минут сорок, смотрю в окно, а его все нет и нет. Погода буйствует — самая, настоящая метель! Крупные, пушистые снежинки летят и летят, накапливая сугробы, а я, к своему удивлению, накапливаю спокойствие. Ниоткуда не слышны стоны или крики, тишина такая же, как и была, но не оглушающая. Нет дискомфорта, наоборот — мне тепло.
«Это очень странно…» — и мне это не нравится.
Я веду плечами, чтобы скинуть ментальную шаль, в которую меня завернула маленькая Италия, встаю, подхожу к серванту. Там рядами стоят расписные тарелки с красными цветочками, также похожие по стилю миски на самой верхней полке, ниже глиняные горшки, вазы, кружки — полагаю из одного сервиза.
«Красивые…хранятся с любовью. Наверно для хозяйки дома они имели огромное значение…» — думаю, поэтому решаю отойти в сторону.
На всякий случай. Все-таки мой брат — катастрофа, громящая все вокруг, и вдруг мой ген, до сих пор крепко спящий, сейчас решит внезапно проснуться? Лучше перебдеть.
Возвращаюсь к небольшому, круглому столу и беру свою тарелку. Я хотела спросить, что с ней делать дальше, ведь действительно рассчитывала, что он придет достаточно быстро, но теперь, когда немного освоилась, могу справится и сама. Включаю воду в огромной, медной раковине, настраиваю ее до комфортной и начинаю мыть.
— Прости, что долго.
Я не вздрагиваю, слышала его шаги, поэтому только слегка пожимаю плечами и даже не поворачиваюсь, когда он подходит сзади. Чувствую его тело, тепло, твердость, когда оно приближается, и я касаюсь его лопатками, но снова не стараюсь отстраниться.
«В этом нет смысла, нет смысла, его нет!» — вру сама себе, повторяя, как мантру эту хорошо отрепетированную ложь, потому что не готова признать: я хочу быть ближе.
У меня нет слов и отсутствуют всякие, разумные объяснения, я ведь и сама не понимаю, что изменилось всего за несколько часов? Буквально недавно я была готова его убить, потом дико ненавидела, а сейчас что? Что изменилось? Тишина. Я могу лишь догадываться, что меня подкупает: теплота. Не огонь, который жарит до костей, а именно теплота, исходящая от Максимилиана. Сегодня в нем ее в избытке, как в наши три летних месяца…еще много усталости. Для того, чтобы это увидеть, мне не нужно даже напрягаться — для меня все очевидно.
— У нас есть горничная, малыш, — шепчет на ухо, — Нет нужды…
Перебиваю резким отключением воды — я все, так что нужды нет в поучениях, это точно. Максимилиан усмехается, упирая ладони в кухонную тумбу из кофейной мозаики, становится еще ближе, но и я не отскакиваю. Полностью отдаю себе отчет, что это не сон, реальность, что он — Максимилиан, а не Алекс. Помню все, что он со мной сделал и в чем передо мной виноват, но…сейчас всё почему-то иначе. Может быть дело в самом доме дома? Может быть в том, что за окном ночь, топящая нас в снегах? А может в том, что я чувствую, как он уязвим? Максимилиан сейчас настоящий. Без масок, без мерзкого сарказма, без притворства. В этой тишине он — настоящий…
— Давай сегодня притворимся, что ничего не было? — хрипло шепчет на ухо, а сам плавно водит щекой по моим волосам, — Не будем ссорится, орать и пытаться друг друга уколоть.
— Что случилось? — также тихо спрашиваю, не открывая глаз, и в ответ не получаю долгожданного смешка.
Максимилиан молчит какое-то время, продолжая меня гладить, стоит близко, тяжело дышит. Я уже думаю, что он ничего и не скажет, но также неожиданно тяжело вздыхает и говорит…
— У меня проблемы.
— Серьезные?
— Все идет не так, как я думал. Возникли сложности…
— Какие конкретно?
— Это сейчас неважно, на днях ты все узнаешь сама. Сейчас я не хочу говорить на эту тему…
— А чего ты хочешь?
— Тебя, — лбом утыкается мне в затылок, а руки перекладывает на мои ладони, переплетая пальцы, — Не отталкивай меня хотя бы сегодня, Амелия, ты очень нужна мне.
Мой разум велит мне бежать и держаться от него, как можно дальше.
«Повернись и врежь ему по наглой морде! Давай!» — орет и пытается подбросить картинки прошлого, но сердце все блокирует.
Оно слышит его голос, чувствует, что сейчас он действительно во мне нуждается. А я разве нет? Он же все также много значит для меня, я все также его люблю, и не могу игнорировать это именно сейчас. У меня неплохо получается в остальное время, но эта ночь что-то сделала с моими классными способностями… Знаю, что завтра все будет также, как было на пятьдесят втором этаже, может даже хуже. Мы притворимся, что этой ночи и вовсе не было, потому что как только взойдет солнце, я очнусь от морока и снова буду его ненавидеть, а ему снова будет на меня плевать.
Поворачиваюсь и смотрю ему в глаза, он делает тоже. Отвечает все также твердо, властно, но при этом нет его любимого «будет-так-как-я-хочу», Максимилиан ждет. Он меня не касается, не пытается прижать или принудить, он просто ждет моего решение — самое ценное, что я могу получить.
Я смотрю на его губы, снова в глаза, снова на губы, не могу решиться, но потом прикрываюсь мыслью о том, «что его лучше не злить», встаю на полупальчики и целую. Максимилиан отвечает сразу, обнимает за талию, прижимает. Он пытается контролировать свой напор, чтобы меня не спугнуть, и я улыбаюсь, слегка прикусывая его губу, чтобы дать понять — я не сбегу. Он сразу понимает, подхватывает меня под бедра и сажает на кухонную тумбу. Здесь в полумраке нет ничего, кроме нас. Снова это чувство «вакуума», которое я думала больше никогда не испытать рядом с ним, но оно живо. Ярко. Полностью.
Максимилиан смотрит мне в глаза, проводит кончиками пальцев по щеке, задевает волосы, слегка хмурится, ведет дальше. Я не шевелюсь, а разглядываю его в ответ и поражаюсь тому, какой он на самом деле красивый. Каждая черта его лица, так тщательно подобрана к другой, будто кто-то наверху собирал мозаику из «идеальностей». А еще он так сосредоточен — это даже забавно. Мне нравится за ним наблюдать, читать, изучать. Находить то, что я уже знаю: например небольшую морщинку между бровями, которая появляется, когда он увлечен настолько сильно, как сейчас. И то, чего я себе и не представляла: слегка касаюсь его волос. Они такие короткие, и это так непривычно.
«Интересно, зачем он это сделал? Проколол ухо, подделал татуировки, прическу…Если глаза я и могла бы понять, то это? Совершенно точно нет. Хотя что глаза? Они у него не такие, как у Петра Геннадьевича…»
— Зачем это нужно было? — вопрос таки срывается с губ, и Максимилиан становится еще серьезней.
Он пристально смотрит на меня, словно взвешивая допустимость правды на внутренних, невидимых весах, но потом слегка улыбается и пожимает плечами.
— Что конкретно? Постричь или отрастить?
— Всё.
— Я не могу ходить с длинными, отец против. Он консерватор.
— Он тебя с ними не видел?
— Видел, но на тот момент это еще было допустимо.
— В смысле «на тот момент»?
— Я не выходил в свет.
— А сейчас выходишь?
— Пока нет, но я гораздо ближе к этому, чем был год назад. Мне почти двадцать шесть.
— То есть не двадцать четыре?
— Прости, — снова смотрит твердо, но с опаской, будто так и ждет, что я сбегу.
Конечно, это могло бы быть в моем списке, только не сегодня. Ночь творит чудеса, к тому же я давно смирилась с тем, как всё было, и как всё обстоит. Сейчас я хочу понять «зачем»? Поэтому жду продолжения, и когда он это тоже понимает, продолжает.
— Отрастил, чтобы…ты меня не узнала.
Эм…Смотрю на него, нахмурив брови.
«В смысле?! Я его никогда не видела, чтобы "узнать" и…А-а-а…Наверно он намекает на свою схожесть с Властелином мира. Поняла…»
Пару раз киваю и веду кончиками пальцев ниже, к щеке. Она слегка колет меня из-за щетины, но я улыбаюсь — мне нравится это чувство. Особенно нравится, когда он берет меня за запястье и целует в ладонь так интимно и нежно, что я перестаю дышать. Сердце быстро-быстро бьется, когда он приближается и осторожно целует в губы, отводит руку, упирая ее в столешницу, где сплетает пальцы в замок.
Я растворяюсь, пусть щеки и пылают, когда пальцы второй руки доходят до тонких лямок ночнушки, и он опускает взгляд. Плавно, еле касаясь, шелк скользит по моей коже ниже, ниже и еще ниже, оставляя меня полностью безоружной. Но страха нет. Его просто нет! Раньше я сгорала от стыда и неловкости, а сейчас кажется, что этого либо вообще не было, либо было так давно, что и не вспомнишь. Мне наоборот нравится, потому что нравится его реакция…Максимилиан снова смотрит мне в глаза, и в них нет ничего, кроме желания. Я хорошо знаю этот взгляд, который заволокла «дымка», он часто на меня так смотрел, и это тоже никуда не делось. Я знаю, что он хочет меня, мне даже не нужно его касаться, чтобы это понять, и я не удивляюсь силе его эрекции, когда он подходит ближе и упирается ей мне во внутреннюю часть бедра. Через мягкую ткань спортивок я чувствую каждый миллиметр, а потом представляю, что совсем скоро буду чувствовать их в себе, и бегут мурашки.
Дальше все происходит быстро, словно больше нет сил тянуть. Он покрывает мою шею поцелуями, параллельно стягивая с себя спортивки, за которым стягивает мои трусики. Они летят в неизвестном направлении, а подол ночнушки и вовсе постигает «порванная» участь. Я тихо смеюсь, он цыкает, коротко смотрит в глаза, словно спрашивает разрешения, и я приближаюсь, чтобы поцеловать, давая его. Выходит страстно настолько, что я задыхаюсь, а внутри так сильно бьет пульсация, что уверена, я снова кончу, стоит мне начать.
Так и выходит. Стремительно ворвавшись в меня, он дает пару мгновений привыкнуть, начинает двигаться, и через пару минут меня бьют конвульсии. Я прижимаюсь к нему сильнее, задыхаюсь, цепляюсь. Я хочу быть ближе, чтобы он был глубже, и если с последним нет проблем, в первом мне мешает его чертова футболка. Стягиваю ее, потому что хочу чувствовать его кожу, а не дебильную ткань, но замираю. Прихожу в себя резко, увидев белый, большой пластырь на левом плече, хмурюсь.
— Что случилось? — выпаливает, не понимает, но когда я слегка касаюсь сетчатой ткани, тихо цыкает, — Амелия…
— Было больно?
Смотрю в глаза, потому что он молчит. Понимаю, что глупый вопрос, но мне так вдруг страшно стало, что я могла действительно его убить…
«И его бы не было. Нигде. Никогда. Его бы больше не было, и я бы его не увидела…»
Две крупные слезинки скатываются по щекам, будто наперегонки друг с другом, я опускаю глаза.
— Малыш… — я только мотаю головой, стараюсь дышать, чтобы успокоится, но не получается.
Закрываю глаза руками. Максимилиан быстро разводит ладони и поднимает мое лицо за подбородок, мягко улыбается.
— Со мной все нормально, малыш, успокойся. Да, было больно, но я заслужил. Один: один.
Это не сильно помогает, и тогда он приближается и оставляет на губах короткий поцелуй с шепотом.
— Пуля прошла навылет, не было никакой серьезной угрозы. Все нормально, не думай об этом, все почти зажило. И я это действительно заслужил сам.
— Мне так жаль…
— Мне тоже.
Он сказал, что не станет извиняться, но делает это прямо сейчас. Я знаю, чувствую и вижу, понимаю весь подсмысл, для меня это не проблема понимать его, поэтому позволяю углубить поцелуй. Сама все еще всхлипываю в его руках, но прижимаюсь всем телом, слегка качнув его бедра, чтобы дать понять: продолжай. И он продолжает, но теперь нет места чему-то дикому и животному, вместо страсти лишь безграничная нежность…
Странная штука ночь. Она может перевернуть все с ног на голову, но часто лишь на мгновение. Наше разрушилось по возвращению в комнату. Максимилиан подошел к столику и повернул экран своего компьютера на себя, как по щелчку становясь тем, кто разрушил мою жизнь, а я становлюсь тем, кто я есть. Касаясь кулона на шеи, мне приходиться признать: я всего лишь его шлюха и заложница, и сейчас, чтобы не быть окончательно стертой, мне нужна моя броня. Кстати, забавно, но я так ни разу и не рассмотрела свой ошейник, потому что не хочу, но благодаря ему всегда буду помнить свое место.
Стягиваю подушку, беру плед и иду к похожему креслу-лежаку, какое стоит в моей клетке-52. Чувствую, как за спиной назревает ураган: я буквально кожей ощущаю волны и пульсацию его злости, но не оборачиваюсь. Зачем? Я все уже видела и ко всему готова, вместо того, чтобы смотреть фильм-апокалипсис в сотый раз, устраиваю себе постель. Единственное, что меня сейчас может удивить — это отсутствие скандала, и именно это происходит. Я слышу сильный хлопок дверью, правда опять не оборачиваюсь, потому что не хочу увидеть за своей спиной «ничего». Слезы скатываются с глаз, а я на трясущихся ногах залезаю в свой кокон, как после американских горок. Но почему как? Только что я именно на них и прокатилась. Сначала резкий подъем, а потом глубокое падение…