— Даже не упоминай об этом! Мы дома! А скоро поедим за Снежкой, отдохнем и все вместе вернемся домой, как ты мечтал.
Глеб остановился, повернулся к жене, посмотрел ей в глаза.
— Спасибо тебе, родная, что вытащила меня, дала мне силы восстановиться.
— Глеб, не благодари! Разве ты поступил бы по отношению ко мне как-то иначе?
— Нет, родная! Я сделал бы все, чтобы ты вернулась ко мне!
— Тогда, открывай двери, хозяин! — и Ирина протянула мужу ключи от коттеджа.
Через три дня они улетели в Испанию, в Картахену…
Но в эти три дня, как и предполагала Ирина, Глеб поспешил выйти на работу, и ей с большим трудом удалось уложить его на диван в кабинете (чтобы не нагружать сразу больную ногу), а потом и вовсе увезти домой, где он продолжил работать — проверять и разбираться, что и все ли было сделано для спасения его компании.
Зато ночью Глеб не вылезал из кровати и не выпускал жену: ласкал, нацеловывал, нашептывал признания, снова и снова занимался с ней любовью… «осторожненько и нежненько», пытаясь ей (и себе в первую очередь) «компенсировать упущенные» удовольствия… иногда устало откидываясь на кровать и требуя «восстановление сил» эротическим массажем, после «обильного завершения» которого он расслабленно засыпал, прижимая к своему боку уставшую, заботливую «гейшу».
Они улетели отдыхать, но даже и там Глеб старался держать под контролем свою компанию: командовал, распекал и даже покрикивал, выделяя по нескольку часов утром и днем. Исключение составляли выходные, когда он полностью посвящал себя семье: они загорали, купались, плавали на яхте… (хотя вечером он все же умудрялся открывать комп, пока Ирина не утягивала его в кровать, соблазняя эротическим массажем, отказаться от которого у Глеба не было сил… да и желания тоже).
Три недели пролетели в «сказочном расслабоне», по словам Сашка, а потом Ирина стала получать тревожные сообщения от Дианы: сначала она паниковала по поводу мумифицированного ребенка, потом о своем самочувствии, и наконец, заявила, что еще месяц всего этого ужаса не выдержит, что врачи, видя ее нервное состояние, предложили сделать кесарево и «родоразрешить» ее на тридцать четвертой неделе. От Ирины требовалась оплатить дополнительные расходы. Она оплатила, хотя на карте осталось совсем немного денег — двадцать два миллиона она вернула Глебу, ибо ему предстояли большие официальные расходы и возвраты долгов, хотя он и пытался выкрутиться без этих денег (но для возможных судов расчеты должны были проходить перечислением денег, официально подтвержденных — нал, выведенный из-под налогов, даже не рассматривался). Радужное настроения семейного отдыха было подпорчено, потому что Ирина скрывала от Глеба всю эту историю, не желая волновать его, а по большей части напоминать о неприятном инциденте и сомневаться, и выяснять о своем отцовстве — вот родиться ребенок, сделают тест, и все сразу встанет на свои места!
Ирина не сомневалась, что ребенок Дины не ребенок Глеба!
А еще через несколько дней Дина прислала совсем уж паническое сообщение: «Прокесарили! Ребенок болен! Нужны огромные деньги на лечение! Я больше не могу! Если он вам нужен, забирайте его себе — я от нее отказываюсь». Что было делать Ирине?
«— Отец Глеба прав! — гладя животик, в тихой панике расхаживая по мраморным полам виллы, думала она, не замечая встревоженные взгляды матери. — Не делай добра, не получишь ответочку! Что все это значит? Ребенок, что игрушка? «Она мне не нужна — забирайте ее себе!» А мне она нужна? И почему я должна ее забирать? Это ее ребенок! Спокойно!.. Через три месяца мне рожать, а тут такие проблемы! Проблемы и выяснения! А если эта девочка окажется дочерью Глеба?! Тогда что делать? Опять начну сомневаться: изменил — не изменил…». Нет, такая нервотрепка мне точно не нужна! Мне, в первую очередь, надо беречь своего сына! Прав Илья Семенович — зря я во все это ввязалась! А я дурочка его не послушалась!
— Илья почти всегда прав!
Услышав голос Тамары Леонидовны, Ирина вздрогнула и обернулась — в кресле сидела мать и нервно теребила оставленную игрушку Снежки.
— Ты о чем?
— О твоих последних словах.
Ирина и не заметила, что последние фразы своих раздумий произнесла вслух.
— Я просто…
— Да нет, милая, в жизни все сложно! Если бы ты хотя бы прислушивалась к словам взрослых — все было бы на много проще.
— Ты о чем?
— Илья несколько раз просил тебя поговорить с ним серьезно — ты отказалась! Просил не лезть в дела, которые тебя не касаются — ты влезаешь! Просил не тратить семейные деньги на посторонних людей — ты тратишь! Просил тебя беречь своего сына и не подвергать его стрессам — ты не слушаешь! Вот и получила…
— Откуда ты все знаешь?
— Илья звонил и жаловался на тебя! — Тамара Леонидовна недовольно посмотрела на дочь — когда она перестанет за нее волноваться?! — Давай, рассказывай, что у тебя там произошло — будем вместе думать, как выпутаться из свалившихся на тебя проблем!
Повздыхав, Ирина рассказала матери все, что знала… с кем еще поделиться, если не с самым близким и родным человеком.
Та сидела на стуле, вцепившись в плюшевую игрушку и изредка качая головой.
— Почему ты не выслушала Илью?
— Потому… потому, что последнее время я его терпеть не могу! Он меня бесит своим снобизмом, жесткостью и уверенность, что он все контролирует и все ему должны подчиняться! Щас! Я не собираюсь жить по его указке и делать так, как он хочет!
— Понятно, подростковый бунт! По-моему, ты выросла из этого возраста, хотя в пятнадцать ты плавно перескочила этот период! А чем конкретно он тебя обидел?
Ирина немного помолчала, вспоминая их разговор.
— Он плюнул мне в душу, сказав, что я тощая, зажатая, никому не интересная баба… и смел подумать, что я хочу затащить его в кровать и сделать своим любовником! Представляешь?! И после этого он хочет со мной «серьезно поговорить»!
— Да-а-а… Илья никогда не умел шутить…
— Ничего себе шутки! Ну, я ему и врезала…
— Ты ударила своего… — Тамара Леонидовна замерла на несколько секунд и вдруг довольно расхохоталась. — А ты знаешь, мне всегда хотелось дать ему по физиономии! Чтобы он растерял свою уверенность, что он в праве всех судить и мерить своим аршином. Молодец дочь! Хвалю за смелость! Пусть знает, что ты унаследовала характер своего отца и умеешь за себя постоять, а то Илья вечно ворчит, что ты мягкотелая, беспечная и пошла в меня.
— Раньше ты свекра Ильей не называла.
— Называла… иногда. Но в этой ситуации тебе без его помощи не обойтись!
— Я не стану у него ничего просить!
— Просить и не надо! — поднимаясь с кресла, Тамара Леонидовна вновь улыбнулась. — Ты требуй и обвиняй, как всегда, делает он!
Ирина удивленно вскинула брови.
— Да, да! Требуй и обвиняй! Все забыли кто придумал всю эту аферу — его жена! Он отвечает за ее действия — вот пусть и расхлебывает ее подлость! Собственного сына не пожалела, чтобы тебе насолить! Какая она мать — она ехидна!
— Ты чего так разошлась?
— Да достала она меня! Ненавижу!
Такой рассерженной Ирина мать свою еще никогда не видела и заволновалась — ссориться с семьей мужа не хотелось.
— Все, мамуль, успокойся!
— С чего это мне успокаиваться? Они все твердили, что ты их сыночку не пара, а оно вон как оборачивается — это он на стороне детей прижил! Изменял тебе «направо и налево», а все должны разгребать последствия его загулов… Яблочко от яблоньки недалеко падает!
— Мам! Остановись! Может, Глеб не виноват, может это не его дети! Он мне не изменяет — я чувствую, что он меня любит!
— Ну, может и не виноват, — как-то сразу успокоилась Тамара Леонидовна, вспомнив о своем. — Вот пусть он сам и его папаша во всем этом, как всегда, и разбираются, если хотят здорового сына и внука получить! А ты не лезь!
Сжав кулаки, Тамара Леонидовна решительно направилась в свою комнату и, плотно прикрыв дверь, долго на повышенных тонах (и даже покрикивала!) выясняла с кем-то отношения, а когда вышла глаза у нее горели, щеки пылали, губы обиженно поджимались.