«…но морозы грядут недобрые, всё вокруг — темнота и мгла. ты сама у себя под ребрами поместила кусок стекла. вот ходи теперь и выклянчивай у небес хоть чуть-чуть огня, чтоб любовь не была обманчивой, а была тебе как броня». Вербицкая Евгения
Сессия была успешно сдана, обыденный ритм жизни восстановлен. Эмили вздохнула с облегчением и занялась прежними мелочами вне рабочих дней. А вечером и ночью ее почти бессменно ждала близость с Марселем. И по-прежнему он будто закрывался от нее, когда девушка пыталась заговорить о том, что ее интересовало — то есть, о нем. Этот мужчина был нежен, учтив, заботился о ее удовольствии, но не позволял заглянуть в душу. Иногда она отчетливо ощущала холод, сквозивший между ними. Когда они соприкасались, разгоралось неистовое пламя, но в остальное время Марсель сохранял какую-то дистанцию.
О, как же ее это задевало! Да, сама напросилась на такой формат, но все же рассчитывала на толику откровенности и доверия. А вместо этого ее никак не отпускало чувство безысходности и некого тупика. Потому что никто не собирался с ней сюсюкаться и потакать «капризам». Возможно, в его глазах это было излишним любопытством, но для Эмили — жизненной необходимостью. Она была безмерно жадной до всего, что касается любимого. Наслаждалась проведенными вместе минутами, короткими разговорами, непринужденными шутками. Ровно до той секунды, как пыталась ступить на скользкие темы из прошлого. Марсель не любил говорить о себе. А ей это так нужно…чтобы сохранить эмоции, информацию, впитать всё в себя и превратить в воспоминания, когда настанет момент расставания. Но об этом лучше не думать. Слишком больно.
Естественно, девушка отдавала отчет тому, какой хаос творится в ее жизни. И тот факт, что является его дирижером, тоже признавала. Опять же, в теории легко рассуждать обо всем — утверждать, что всё в голове, надо работать над собой и так далее. На практике же — ты беспомощный зверек. Именно таковой она себя и ощущала при встрече с отцом. Ненавидела за поступок, совершенный десятки лет назад, не могла до конца поверить, что он на такое способен. Постоянно думала об этом. Может, лучше бы её и не было? Зачем это существование, если разрушено столько судеб? Мама, которой пришлось переступить через себя, свою гордость, и принять чужого ребенка. Биологическая мать, которая, оказывается, страдала из-за отнятого дитя, придя в конце к неизлечимой болезни. Сергей, оставшийся без единственного родителя, без крова, средств. А ведь он так молод!
Так вот, зачем это все?! Ради минутных удовольствий? От этой мысли Эмили стабильно тошнило. И порочный круг вопросов без ответов замыкался, стоило только буйной фантазии представить, как…это происходило.
Куда податься? К какому причалу? Где поймут ее печаль? Оценят масштаб трагедии, который произошел внутри? Не махнут рукой и не заявят, что она утрирует, потому что в итоге-то выросла в благополучной семье и в любви. А как быть со жгучей пропастью разочарования и стойкого чувства, что ее идеалы и веру в порядочность бессовестно предали? Предал человек, являвшийся эталоном. И как после такого опираться на прежние ориентиры? Получается, он вкладывал в дочерей «непоколебимые» понятия, а сам нарушал их. И грош цена такой нравственности.
Эмили выбрала другой путь. Быть честной с самой собой и жить по совести. Даже если это в глазах общественности приведет к осуждению. Ее тайная связь с Марселем вызвала бы тихий ужас у всех родных, и она прекрасно знала, что это удар по репутации семьи. Каково же лицемерие, правда? Несмотря на тайну, что они столько лет хранят, ее тягу к любимому человеку заклеймят без малейшей запинки. И вот это-то и отрезвляло.
Но дело было не только в этом.
Делиться своим миром, где их только двое, ни с кем не хотелось.
Абсолютно.
Тина, знавшая все вплоть до прошедшего Рождества, постоянно задавала вопросы, говорила, что Эмили расцвела, выглядит чуть иначе. Но девушка отмахивалась. Стойкая потребность сохранить этот хрупкий момент своей жизни не давала ей свободы действии в общении на эту тему. Одна часть — пела и желала крикнуть всему земному шару «Смотри, он — мой!», другая — требовала тишины, в которой разбавляла это счастье нотками горечи. Вот уже месяц… Противоположные по спектру чувства сплетались в ней замысловатыми узорами, и это было естественно и неизбежно. Говорят, если любишь, всегда немного больно. Но ей было очень даже не «немного»…
* * *
Эмили целовала его с упоением. Не насыщалась прикосновениями к коже мужчины. Ее руки почти всегда тянулись к гладковыбритому лицу и скользили по нему теперь уже уверенно и со знанием дела. Левая сторона — неизменно деформирована, но подушечки считывают ее совершенно по-особенному.
— Вафельный…
Помнится, она однажды в истоме сглупила, выдав данную мысль вслух. И потрясло это обоих. Девушка подумала, что выглядит в его глазах инфантильной дурочкой. Впервые остро ощутила безнадежную пропасть в возрасте и опыте. Иногда честность и обнаженность чувств выходят боком. Он тогда смотрел долго-долго, внимательно и сосредоточенно. Так…что ей срочно захотелось оправдаться:
— По тактильным ощущениям часть тебя смахивает на вафельное полотно. Знаешь, из него шьют полотенца?.. На ощупь приятно и необычно.
И резко замолчала, поняв, что делает только хуже своими нелепыми откровениями. Но Марсель ничего не сказал. Непроницаемый взгляд зацепился за ее поджатые в негодовании губы. А потом их умело и виртуозно оживили… Тогда эта оплошность была предана забвению. Потому что жгучая ненасытность чувствовать его брала верх над всем остальным.
Вот и сейчас, когда пришла за оставленными во время подготовки к экзаменам учебниками, что штудировала, пока ожидала любимого в его квартире, Эмили не сдержалась и приникла к горячему и вкусному после глотка кофе рту. Это имело весьма закономерные последствия, затянувшиеся на последующий час.
Ранний подъем имеет свои плюсы, и они никуда не опаздывали. Но работу никто не отменял, поэтому девушка нехотя оторвалась от него и стала натягивать домашний костюм с анимацией.
— Забыл сказать, я еду в «Куш». Оказывается, пропустил пару подписей, пока заменял отца, надо заполнить. Так что, собирайся, через час поедем вместе.
И сказано это было таким тоном, что возражений у нее не возникло. Да и о каких возражениях может идти речь после такого утра?
Эмили собрала волосы в пучок на затылке и кивнула, взяв в руки книги. Ей нравилось, как он смотрел в такие моменты после крышесносной близости. Умиротворенно. Как победитель. Она натягивалась струной при этом. Наверное, каждая женщина в той или иной степени может признать свое всемогущество и власть над мужчиной, который упивается ее телом, душой и разумом. Да, он считает себя победителем, но разве не она — его победа? Вожделенный трофей и цель. Настолько значимая цель, что он переступил через свои принципы. Это цепляет. И в этом хитросплетении философских дум приходишь к определенному выводу. Мужчина — победитель, да, но одерживает эту победу не над ней, а во имя неё, женщины. Разве нет?..
Размышляя, что же в этой цепи есть доминанта, девушка спустилась к себе и открыла дверь. Положила учебники на пуф и прошла к кухонной зоне, чтобы попить воды. Сердце ушло в пятки от испуга, когда на диване она увидела…плачущую маму. Тут же бросилась к ней и рухнула коленями на ковер перед ее ногами, к которым осторожно прикоснулась:
— Что случилось? — глухой голос будто отдавал эхом в большом пространстве комнаты. — Мам?
Та подняла на нее измученные, полные горечи и усталости глаза, в которых неизменно светилась любовь и тревога. Еще не зная, что стряслось, Эмили ощутила, как ком подкатывает к горлу.
Господи, разве у нее могла быть другая…мама?
Эта мысль поражает своей чудовищностью.
— Эмили…дочка… — всхлипывает надрывно, — ты что…правда?..
Девушка не может понять, о чем этот бессвязный поток слов.
Пока машинально не тянется к нежным ладоням, чтобы как-то поддержать…и не замечает в них зажатую пачку презервативов.
В ту же секунду каменеет. На нее накатывает холодное оцепенение. Словно ребенком, невинной девочкой и порядочной дочерью была в прошлой жизни. Не в этой. Совсем не в этой.
«Да, мама. Представляешь, я тоже стала женщиной. Я наслаждалась прикосновениями мужчины. И сама дарила ему это наслаждение.
Ты не ожидала от меня, правда? Твое воспитание не включало таких импровизаций с моей стороны. Вы были уверены, что, как и положено, это событие произойдет после свадьбы, традиционной, красивой и обширной. Так ведь заведено, и обе твои дочери следовали этому принципу. По чести и совести. А я вот такая непутевая.
Мама. У меня был выбор, ты не подумай. И я его сделала осознанно. Урвала свой кусочек счастья. Но разве это уложится в твое представление о поведении молодой девушки? Сможешь ли ты объективно принять мою позицию и не корить себя?
Не сможешь.
Опять подумаешь, что не додала чего-то, потому как не являешься мне кровной… Я помню твои мучительные метания в том роковом разговоре.
Нет, никогда так с тобой не поступлю».
— Ты, что, расплакалась из-за этого? — тон ее приобретает невинность. — Мам?
Она смотрит затравленно, крупные слезы скатываются по круглым щекам. У нее такая кожа чистая, ровная, с небольшими лучиками морщин вокруг глаз. Интересно, если бы не полнота, оставалась бы мама такой же молодой? Или на лице появились бы неизбежные изломы в силу возраста? Обычно, когда люди худеют, в чертах явнее проскальзывают годы. Или это работает только по отношению к чужим людям, а родные всегда кажутся…особенными?
— Эмили! — выдыхает укоризненно.
— Мам, это отголоски холостяцкой жизни Ваграма. Мы когда убирались, видимо, не заглянули в этот комод. А я вчера обнаружила, вытащила, чтобы выбросить, положила и забыла, наверное. Ты чего?..
Как это называется? Ложь во благо? Пальцы забыла скрестить.
Во взгляде собеседницы появляется надежда, облегчение и доля смущения. Она неловко смахивает влагу и касается холодными пальцами рук Эмили в неимоверно беззащитном жесте.
— Ваграма? — все еще с сомнением.
Девушка кивает, забирает уличительную коробочку и встает, решительно направляясь к мусорному ведру и демонстрируя «правоту» своего заявления.
Сглатывает, жмурится до вспышек под веками и беззвучно вздыхает, пока стоит спиной к родительнице. Стыдно? Не то слово. И горит, будто подожгли по всему периметру. Хаос вокруг приобретает новые грани с привкусом раскаяния. Срамота.
Мама ведь накрутила себя, представила все в подробностях, посетовала…что ее малышку… Так, надо закругляться.
Бодро повернувшись, Эмили пытается улыбнуться:
— Я к соседке за учебниками сходила… А ты чего в такую рань заехала?
— Возвращалась после физиотерапии, как раз ты по пути. Давно я не была у тебя, просто вдруг захотелось…
У нее были проблемы со спиной, и такие сезонные комплексы стали обыденной вещью. Причина лежала на поверхности — ей действительно надо было сбрасывать огромное количество лишнего веса. Но об этом вслух в семье никто не говорил. Это же их Розочка, ранимая, мягкая и совершенно безвольная, если дело касается вкусной еды. Ее стряпню обожали все, но, как бы смешно ни звучало, она являлась главным ценителем и гурманом. Готовила много, прямо с размахом и безумно вкусно. И сколько Эмили себя помнила, мама всегда была пышечкой, но в последнее время стала довольно необъятной.
— Мам? — протяжно и требовательно, потому что взгляд женщины выдавал ее.
— М-м?
Она поднялась, якобы поправляя теплые брюки, и смотрела куда угодно, только не на дочь. А когда поймала выжидательный взор, сдалась, поникнув.
— Ты ничего не рассказываешь толком. Да еще и машину из гаража забрала, а за рулем не сидела столько лет. Я переживала. Хотела удостовериться, что все в порядке. Кстати, не заметила ее во дворе…
— Она продана.
Теплые карие глаза округляются. Все же не надо было так резко.
— Мам, ну зачем ты себя накручиваешь? — порывисто обнимает, подойдя вплотную, и устраивает голову на ее груди. — Что я не рассказываю? Сессию сдала, работа в порядке — кстати, мне скоро выходить. И виделись мы с тобой несколько дней назад.
— Не знаю, дочь, — на душе становится очень светло от этого обращения. «Да, твоя, мам, твоя! Ведь я же твоя?». — Что-то неспокойно мне. Внезапно решила заскочить. А почему продала?
Здесь главное — не дрогнуть, произнося вторую грандиозную ложь.
— Хочу поменять на более безопасный девчачий вариант. А, давай, я завтра приеду на блинчики? Сделаешь?
Усыпить бдительность удалось на ура. Беспроигрышный маневр по отводу успешно сделал свое дело. Когда Эмили оторвалась от нее, она уже сияла от радости.
— Конечно! И не только блинчики. Ты приезжай, дочка, без тебя пусто.
— Хорошо, мам. А сейчас мне надо собираться. Ладно?
Еще раз обвив любимую родительницу руками и чмокнув гладкую кожу щеки, девушка дождалась ответной бурной ласки и проводила ту к двери, горячо прощаясь. Часы гласили, что ей осталось около получаса, и она бросилась в душ, чтобы смыть с себя аромат утреннего интима.
Краситься пришлось в салоне автомобиля и под весьма содержательный взгляд Марселя, когда рот автоматически приоткрывался в процессе колдовства над ресницами.
Уголки его губ тронула снисходительная улыбка, на что Эмили ответила колко и емко:
— Что? У таких, как я, которые пачками за ночь делили с тобой постель, не было потребности наводить марафет? Никогда не видел, как это делают?
Внимательно проследила за тем, как меняется выражение лица мужчины, приобретая оттенки холодного пренебрежения.
О, да, вот такая она злопамятная. Маленькая и вредная.
— Может, у них не хватало на это сил?.. — звучит нарочито бесстрастно мужской голос.
Пальцы, в которых была зажата пудра, дрогнули после этого заявления.
Эмили, ты, правда, думала обыграть его в этой игре?.. С твоим-то уровнем ниже плинтуса по этой части?
Не найдя подходящих слов, чтобы выразить свое негодование и жгучую, необоснованную, абсолютно примитивную ревность, она подалась вперед и…укусила его за шею. Беспощадно. Почти до крови. Будто говорила, не обижай меня, это дорого обойдется. А глыба даже не дернулась! И даже не вздрогнула! Мазохист!
Пространство разорвал приступ дикого безудержного хохота. Сначала Эмили опешила, ожидая совершенно иной реакции. Потом залюбовалась, будучи фанаткой этой бесподобной улыбки. Затем ужаснулась, наблюдая результаты своего бесконтрольного порыва.
— Тучка сегодня грозовая, совсем не облачко, — пропел этот невозможный человек. — Зубки острые, точность — снайперская. Чуть не перегрызла мне артерию…
Девушка закатила глаза с особым надменным эффектом, ни капли не разделяя такого веселья. Скорее, начала злиться еще больше, потому что была настроена поссориться, чтобы выплеснуть свои негативные эмоции. Причем, уже довольно давно.
— Ты вкусный, в следующий раз могу даже откусить немного…
Опять этот смех! А подразумевалась угроза!
Так они и доехали. Она — взвинчена, раздосадована и задета. Он — позитивен, улыбчив и вальяжен.