«…не важно, как ее звали, не важно, что разрываю когтями цветастый лён.
не важно, что я из стали, и даже не идеален,
важнее, что я влюблён».
Джио Россо
Возвращаться туда, где ты сломался и упал на колени перед собственными достоинством и совестью, крайне тяжело. Картинки прошлого, старательно забытые, как казалось раньше, но никак не стертые, кадрами немого кино проносились перед глазами. И ему оставалось лишь комментировать их.
Марсель не предполагал, что у него может получиться попытка душеизлияния. И меньше всего верилось в то, что катарсис принимает хрупкое существо, с истинно осмысленным участием взирающее на него. Мужчина не знал, что в результате даст это «психологическое кровопускание». Просто заговорил, выполняя мольбу Эмили и глядя на красочную обложку альбома, покоящегося на журнальном столе. Символично.
Он никогда не был избалован, ему не сходили с рук те или иные проделки. Его учили отвечать за свои поступки, по-мужски принимая расплату. А еще отец привил им с братом тягу к самостоятельности, позволив опробовать вкус финансовой свободы, заработанной настоящим трудом. Поэтому Марсель не понаслышке знал, что стоит за успехом и состоятельностью его семьи.
Оба наследника вдоль и поперек с самых низов исследовали процветающий в те годы бизнес. Начинали с кладовки, где помогали таскать ящики, а потом стали помощниками на кухне — да, мальчик научился виртуозно чистить картофель, хотя с рыбой так и не сложилось. Позже — пустили в зал стажерами-официантами, полюбовно именуя «енотами». Это была любимая часть просвещения. Ведь как иначе? Подросток и почти выпускник школы, выглядящий значительно старше и благополучно умалчивающий информацию о своем возрасте, стал объектом пристального внимания представительниц противоположного пола. Опять же — гены, то бишь, рост, комплекция и взгляд. Не по годам серьезный, сосредоточенный. И, как оказалось, притягивающий…
Нет, красавцем Марсель никогда не был. Ему и не надо было. Харизма из него так и сочилась отовсюду, а к ней прибавлялась мужественность. Ум, светившийся в глазах, юмор, которым развлекал клиенток в процессе заказа… Вот и обозначено начало его длинного послужного списка. Они хотели — он был не против. Эта сторона жизни мужчины всегда протекала бурно и без поисков.
А потом — уроки ловкости от бармена, дисциплинированность и вежливость в общении — от администратора, учившего улыбаться, когда хочется дать в зубы очередному снобу, и святая святых — финансовый блок, где правил отец и маленькая команда бухгалтеров.
Путь впечатлил молодого парня, чего нельзя было сказать о брате. Тот был иной душеной организации — ему нравилось копаться в чертогах мироздания, изучать, совершать открытия, философствовать. Когда Аргам Бавеянц понял, его детище все же будет унаследовано хотя бы одним сыном, решил ковать железо, пока горячо. Пошли разговоры о высшем образовании, выбран факультет, специальность, экзамены успешно сданы, учеба увлекала…
Перед глазами всегда был пример брата — отличник, образцовый сын, интереснейший собеседник, гордость родителей. При всей явной разности между ними — а Марсель был хулиганистым и задиристым — они с Ником всегда дружили и были близки. Тот с самого детства умел заинтриговать младшего увлекательными и очень познавательными рассказами. Своей эрудицией и тягой к познаниям он обязан именно ему, взрастившему жажду к большему.
А потом Ник уехал. Здесь без вариантов — такой мозг просился за границу, действительно подходящую ему по уровню. Там и научная деятельность, и достаточное количество последователей, с которыми можно часами напролет дискутировать взахлеб. И Марсель…затосковал. Оставшись один, попал под более пристальный родительский надзор. Это нормально для традиционной армянской семьи. Но не приветствуется парнем в двадцать, желающим взять от жизни все.
В университете он сталкивался с мажорами, чьи богатые папочки не жалели средств, потакая капризам своих детишек. Дорогие тачки, брендовые шмотки, элитные курорты. Другая ступень существования. Ее даже язык не повернется назвать «социальной ступенью». Они были за гранью социума. Звезды. И Марсель часто задавался вопросом, почему его собственный отец не давал ему всего этого, если возможности уже давно позволяли?..
Да, пришло время дурацких бунтов и требований. Показательных уходов или постоянных ночных отсутствий. Маминой тревоги, слез, проливаемых украдкой.
А мальчик жил. Считал, что вырос и имеет право распоряжаться собой, как заблагорассудится. Стал вхож в определенные круги, имевшие «лестную» репутацию, напитался, воспылал стремлением вкусить всё дозволенное и недозволенное…
Полный «Sex & Drugs & Rock & Roll». Во всем своем великолепии.
Дичайший разврат, море алкоголя, проблемы с деканатом. Бешенство отца, попытки вразумить лишением денег. Да разве это помогает в таком возрасте? Гордость и амбиции вступают в битву и толкают на отчаянные шаги. Азарт тонкими невидимыми нитями вплетается в организм. А вокруг столько…любопытного. И все быстро надоедает, становится пресным. Когда ты сам по себе сложный, ищущий, непоседливый, пытливый и разносторонний, хочется того же и от компании рядом. И Марсель менял их со скоростью света. Только Ваграм оставался бессменным элементом. Были и юные музыканты, которым он даже помогал наладить карьеру, добиваясь прослушиваний и выступлений, пусть и в незначительных местах. Потому что у него язык всегда был подвешен, а цели достигались всенепременно. Были и байкеры, от которых быстро устал, не проникнувшись брутальностью и свободой духа, хотя железных коней искренне полюбил — один до сих пор хранит ему верность, пылясь в гараже.
Были и…маргиналы. Наркоманы. Сидевшие. Агрессивные и озлобленные. Умеющие вывести из себя и заставить вестись на всякие «слабо». Преимущественно старше и опытнее. Драки были неизбежны. Но действующего борца этим не напугать. Это был тот период, когда Марселю постоянного не хватало адреналина. Отец продолжал пилить, требовал включить голову, помочь ему, у которого дела шли в гору. А он…считал, что у него есть множество иных миссий. Прекрасных и разнообразных. Длинноногих, готовых на эксперименты.
Ты молод и тебе море по колено. Уверен, что все успеется, и родители поймут. Потом. Он включит голову потом. Пусть довольствуются успехами старшего сына, младший же решил идти по наклонной. Да, знал, что за все заплатит в свое время. Но не сейчас. Сейчас — жить, питаться эмоциями, удовлетворять внутренних демонов. Бросать самому себе вызов, принимать его.
Окончание университета — и предложение отца приобрести клуб или любое другое заведение, которым сын займется вплотную и выветрит эту дурь из головы, было встречено с энтузиазмом. Марсель влился в процесс, это ведь еще один вызов. Начиналось все радужно. Бумаги, куча документов, ответственность, вкус небольшой власти. Ему нравилось новое амплуа, и контроль получался отменный, поскольку со всеми слоями был знаком — знал, где и какие проблемы могут возникнуть. За это тоже спасибо дотошному родителю, окунувшему сына в воды ресторанного бизнеса.
А затем…эйфория. Ощущение, что ты умудренный жизненным опытом мужчина, тебе все по силам. И ничто не сможет выбить почву из-под ног…
Наркотики.
Двадцать три и запрещенные вещества. Они вошли в его обыденность внезапно и являли собой еще один вызов. Кругом простофили, не умеющие контролировать себя. А он — Марсель. Он — крутой. Он — другой. Попробует и покажет всем, как надо…
Тяжесть препаратов росла постепенно. Почти год удавалось держаться на плаву, но потом, естественно, все закончилось. И закончилось по тому же сценарию, что и у большинства — продажа вещей, на средства от которой приобреталась запрещенка. И не только себе. Девки вокруг стали крутиться второсортные, и его это устраивало — они не кривили рты в презрении в отличие от святош, а торчали с ним вместе. Пока одна из них попросту больше не очнулась…
Следствие прикрыли быстро, никому не хотелось возиться с делом очередного нарика. Нелицеприятная правда жизни. Следствие прикрыли, да. Но осадок-то остался. Новый круг по Данте. Слезы матери. Сжатые в одну линию губы отца. И осознание, что у него на руках умер человек. Была девушка — нет девушки. Понятно, что он лишь косвенно причастен к ее смерти. Но воспаленное сознание отягощает это понимание. Категорический отказ лечиться вынудил родителя пойти на крайние меры — клуб фактически отнят, квартира умело переписана на собственное имя, чтобы ее не пустили в расход на пути к приобретению наркотиков. Отношения с окружением испорчены, даже Ваграм отказался дать денег взаймы, за что был послан в живописные дали. Еще другом звался.
Ему теперь часто не верили…
Стойкое чувство, что жизнь превратилась в черный тоннель. Где-то там в конце брезжит свет. Конечно, Марсель к нему дойдет, он сильный и выносливый. А сейчас ему надо думать, как остаться на плаву. С главой семейства попеременно сглаживались углы, а потом снова все обострялось. В основном, помогали обещания. Которые выполнялись на короткий срок. Пока не наступит ломка. Адово пекло, вынуждающее гасить агонию единственным доступным средством — очередной дозой. У него как-то всегда получалось добыть средства, поэтому репутация платежеспособного и возвращающего долги клиента была нерушима.
Тем временем у Ника наладилось на личном фронте, он поделился шикарной новостью — собирается жениться через пару месяцев. И Марсель задумался, разница в четыре года была не столь значительной, и если брат созрел в свои двадцать восемь, то, может, и ему присмотреться?.. Странные мысли. Но что только не лезет в голову наркоману…
Эта — бл*дь, та — бл*дь, следующая — выскочка, еще одна — пустышка. Он такой распрекрасный «завидный» жених, но они все — не те…
Амалию парень заметил, когда подвозил очередную пассию в университет. Такую буйную копну волос невозможно было пропустить… Завитки мелких черных колечек врезались в память яркой вспышкой. Молоденькая, улыбчивая и эффектная девушка прочно засела в мыслях. Кто бы мог подумать, что она будет такой гордой и недоступной?.. Ведь не обладала сногсшибательной красотой, но зато в ней определенно был стержень, стать, очарование. Марселю нравилось её добиваться, беседовать, завоевывать территорию. Уже четко прослеживалась готовность девушки покориться, и тут о них узнали ее родные. А Сочи — город небольшой, уютный, где многие друг друга знают не через шесть*, а всего лишь два-три рукопожатия… Естественно, ей запретили с ним встречаться. Да и куда это годится — ничего не сделал по правилам: ни разрешения у старших не взял, ни с братом не встретился, ни намерений не обозначил…а еще слухи о том, что наркоман… В общем, не чета такой примерной ляле с блестящим будущим.
Запреты Марсель не любил. Как и любой мужчина с горячей кровью. Решение украсть невесту было принято молниеносно. Ну, а что? Скоро ему двадцать пять, семья состоятельная, девочку прокормит, оденет, обучит… И Амалия будет хорошей дочерью, как мама и мечтала когда-то…
Была в душе какая-то сомнительная надежда, что появление жены как-то отрезвит его и поможет остановить этот темный водоворот. На задворках подсознания маячила опасная мысль — Марселя затянуло, инфинум и супремум контроля стерлись…
Друзья потихоньку отворачивались от него. Родственники, встречающие на улице, предпочитали менять направление — наслышаны об образе жизни. Родители теряли надежду на то, что вновь могут увидеть прежнего сына… Даже горечь в голосе брата, просящего прийти в себя, и та не тронула. Он уговаривал приехать к нему, сменить обстановку, взяться за другое дело, даже грозился прилететь сам… Но Марсель уверял, что всё в пределах разумного. У него получалось. Он умел владеть собой в такие минуты… Пускать пыль в глаза. А у самого в крови циркулировала бессменная эйфория.
И эта вседозволенность окрыляла…
Автомобиль был единственной недвижимостью, приобретенной на его имя. Он, естественно, продал тот давно. Купил вариант попроще, потрепаннее. Часто нужна была замена различных деталей, машина работала не особо исправно. Но кого это волновало? Главное, колеса вертятся…
А они и продолжали вертеться, когда парень влетел в грузовик, не сумев справиться с управлением. Его гораздо больше интересовал урод, совершающий обгон не по правилам, и всё внимание и силы были направлены на то, чтобы «культурно» сообщить тому об этом через опущенное стекло. Кровь кипела. Ему всё можно. Даже при скромной девушке, сидящей рядом. Очередной поток многоэтажного мата был прерван криком Амалии. Всё, что успел Марсель — развернуться, подставляя себя под удар. Это вышло механически, за считанные доли секунд его тело превратилось в месиво.
Самое страшное — обреченность. Бесстрастные лица врачей. У них таких, как сам пострадавший, сотни, тысячи… Они выполняют свои обязанности и апеллируют медицинскими терминами. Профессиональная лексика действует на нервы, она изобилует напряженными словами, окрашенными в уныние. А где-то там рядом беззвучно плачет мама, грузно смотрит и тяжело дышит папа, многозначительно молчит лучший друг, буравящий его внимательным взглядом, и потрясенно зависает несостоявшаяся невеста.
Есть маленькие шансы, что опорно-двигательный аппарат будет восстановлен. Надо соблюдать все предписания. Заниматься со специалистом, настроиться на нужный лад…
И закономерная мысль — этого может и не случиться.
Какой же мразью он себя чувствовал, в полной мере осознав, что сотворил с людьми, которые его любят, а также с Амалией, что зависела от него. Каждый божий день просил. Уходи. Живи. Но… От нее тоже успели отказаться. Как и от него. На лицах близких горела одна и та же надпись: ты получил то, что заслужил, мы тебя предупреждали. Они отказались от того Марселя, которого знали, и теперь каждый учился общаться с новым. Угрюмым замкнувшимся в себе и одичавшим существом.
Жуткие физические боли и посещающая его ломка как-то не способствовали позитивному настроению. Парень огрызался, посылал всех к черту, просил оставить попытки помочь ему. Дать сдохнуть и облегчить всем участь. Злился постоянно, не хотел никого видеть. Иногда почти бредил.
Миг сделал его немощным калекой. Популярный среди девчонок и уважаемый многими Марсель, привыкший ко всеобщему вниманию, знавший, чего стоит, вдруг в одночасье стал никому не нужным. Получал жалость. Пожелания скорейшего выздоровления. Пресные. Бессодержательные. И кривился от этого, зубы сводило от ярости. Он долго не мог смириться с такой участью. Даже интересовался способами отойти в мир иной так, чтобы не вызвать лишних подозрений. Казалось, так будет лучше для всех.
Спустя месяц такого бойкота и существования на обезболивающих, его настиг разговор с отцом, который сильно сдал. И это тоже било по крупицам выдержки. Голова его теперь было сплошь белоснежной, фигура осунулась, глаза впали… Марсель понимал — вина на нем. И мама тоже вдруг стала такой взрослой…а раньше все шутили, что она питается молодильными яблоками… Ник отложил свадьбу, но родители отговорили его от приезда. На кону была важная защита докторской, а помочь своим присутствием он всё равно бы не смог. Потому что лежачий младший брат был непробиваем.
Жить не хотелось. Каждое утро — мучительный стон. Организм трещит от неимоверного количества препаратов. Всё вокруг — одного цвета, вкуса, запаха. Всё вокруг — ничто. Всё вокруг — напоминание о том, как он слаб! Ничто, бесполезная никчемная субстанция.
Так вот, папа вошел в палату и молча сел на стул, который приставил ближе к койке. Вперился таким отчаянным и полным страданий взглядом… В усталых глазах…звенели слезы?.. Или это обман зрения? Или рассудок окончательно помутился? Его железобетонный во всех смыслах отец — и такая эмоция?!
— У тебя есть шанс, Марсель. Реальный шанс. Чудо, которого нет у многих в аналогичной ситуации. Ты, кажется, чем-то угоден Господу, раз тебе выпала такая удача. Но время идет, и если упустишь момент, ничего не получится. Я говорил со многими врачами, твои анализы и снимки отправлены и лучшим заграничным специалистам. Все твердят — надо бороться, пока ещё не поздно. Я тебя умоляю, слышишь? Ниже падать просто некуда. Оттолкнись от дна.
А потом порывисто встал и удалился нетвердой походкой.
Марселя вывернуло наизнанку.
Еще пара дней ушла на осмысление и принятие.
В следующий визит родителей он впервые за последние недели произнес что-то вразумительное:
— Заберите меня в загородный дом. Я буду жить там. Никаких чужих визитеров. Только врачи. Понимаю, насколько это всё дорого. Но когда… — осекся, почти произнеся «встану на ноги», потому что не особо верил. — Когда немного приду в себя, я верну тебе всё до копейки…
— Глупец! — папа неуклюже обнял его на радостях.
С того дня сломленный и поверженный инвалид пообещал себе хотя бы ради родителей, вложивших в него столько сил и средств, попробовать восстановиться. Время шло, прогресс наступал семимильными шагами. Это бесило. В двадцать пять всё еще стремишься ко всему и сразу. Но парня хвалили, уверяли, что всё лучше, чем предполагалось. Он не верил. Злился. Ненавидел себя. Пожирал изнутри, занимался самобичеванием. Окончательно замкнулся. Но продолжал заниматься с приходящими специалистами и самостоятельно. Лишь спустя два года, полных мук, терзаний, мысли всё послать к черту, Марсель сделал свой первый нетвердый шаг, обливаясь потом. Еще год ушел на то, чтобы научиться ходить заново. Как ребенок. Поразительно. А спустя еще один — из дома исчезло дорогостоящее оборудование, следы посторонних людей.
На смену пришел полноценный спортивный зал, в который переделали гостевую комнату, и где уже двадцативосьмилетний мужчина проводил часы напролет. Игнорируя запреты. Разрывая легкие. Наращивая еще больше мышечной массы. Только он, его боль и такой способ сублимации. Отражение в зеркале, постоянно напоминающее о том, что урод на серебряной глади — результат необоснованной самоуверенности и веры в безнаказанность. Привет, пожизненно хромающий калека с обезображенным лицом. Кому ты теперь нужен?
Где-то на заднем фоне маячила Амалия, вписавшаяся в его существование своим ненавязчивым присутствием. Так и не ушла. Лелеяла надежду, что… Что? Станут семьей? После всего, что она пережила из-за него, Марсель скорее отрезал бы себе руку, чем прикоснулся бы к этой невинной девушке, испачкав собой. Но он пытался как-то загладить свои грехи. Сделал так, чтобы ни в чем не нуждалась и получила стоящее образование, заставив вновь поступить. Но уже туда, куда Амалия мечтала, а не оставаться на филфаке, потому что ее родители настояли в свое время.
Его затворничество сопровождалось строками. Глотая книги, абсолютно разные по содержанию, мужчина пытался залатать дыру внутри. И постепенно свыкся с тем, что он больше «неживучий» — останется изгоем навсегда. Достаточно страха и испуганных взглядов, брошенных в него за те разы, что ездил в клинику на обследования. С ума сойти. Когда-то бегали за ним, а теперь — от него. Какая ирония судьба.
Финансовый рынок и фондовые биржи были изучены от корки до корки. Обладая недюжинным умом, Марсель решил прикоснуться к этой сфере, страстно желая покрыть все расходы отца и вернуть огромные долги, что тот набрал, но в которых не признавался. Забывал, что его сын отлично умеет считать. Реабилитация такого тяжелого случая, включающая медикаменты, консультации и оборудование, стоила баснословно. И мужчина понимал, что бизнес отца теперь держится на честном слове.
На третий год, наряду с тем, что начал ходить, Марсель стал зарабатывать. Инвестиции, сделанные задолго до этого, приносили доход. Незначительный. Первое время. Он умело вкладывал и эти крохи. Терпеливо ждал. Понимал, что это небыстрое событие.
Потом внезапно понял, что ему не хватает работы руками. Нечто, куда можно вложить накопившееся внутри болото, израсходовать эти дрянные чувства, притупить зов совести, ненависть к себе и сокрушение перед прошлым. Он не мог говорить об этом. О диком страхе, испытанном поначалу. О безнадеге, текущей по венам. О стыде перед родителями и этой прекрасной девушкой. О бездарно упущенных возможностях и той жизни, которая у него могла быть. Ведь Марсель очень хорошо понимал, какой потенциал в нем заложен. А он его про*бал в своё время. Ни меньше ни больше. Злость на себя требовала выхода. Вот тогда и пришла идея с кузницей. Поэтапная покупка нужного оборудования, вникание в азы этого великолепного тонкого искусства.
В общем-то, жизнь устаканилась. Сторонний заработок помог в течение последующих лет вернуть весомую часть отцовских долгов. Сутки мужчины занимали физические нагрузки, чтение и ковка. И такой спартанский уклад вполне устраивал Марселя, который начал получать удовольствие от всего этого. Удивительным образом он привык к своему одиночеству. Да, были родители, Амалия, тот же Ваграм. Приятели, с которыми не обрывал связи, переписываясь и созваниваясь время от времени. Но не было энтузиазма. Не было того парня, который был центром вселенной. В нем что-то умерло. Живая сущность уступила место некой статичной субстанции. Мужчина знал, что ничего выдающегося его попросту больше не ждет.
Квазимодо сознает, где его место.
Около четырех лет назад в его жизни появилась Нелли. Случайно познакомились в компании общих друзей, когда Марселя пригласили на свадьбу. Вообще, он избегал такие сборища. Торжество Ваграма и Лали — первое масштабное событие, которое он посетил. Даже Ник не удостоился такой чести. А ведь у него уже двое детей. И неизменно родители присутствовали на этих важных этапах. А он не смог. Только исправно отправлял подарки и заочно любил новых представителей фамилии Бавеянц. Как иначе?
Черт его дернул поддаться уговорам старого друга, который божился, что смертельно обидится, если мужчина не явится. Что ж. Он предупредил, что распугает гостей, даже пошутил, что жених, кажется, этого и добивается не без его помощи…
Да, Марсель постепенно впадал в ярость, собирая бесчисленные любопытные взоры, вспыхивающие ужасом каждый раз, когда подлавливал на этом того или иного гостя… Корил себя за то, что всё же пошел. И вдруг среди этого изобилия взглядов поймал один совершенно иной — сосредоточенный и что-то рассчитывающий. Нелли без стеснения села к нему и с ходу поинтересовалась, почему он не облегчит себе существование, сделав серию операций, которые поднимут веко, практически закрывшее левый глаз, уберут излишки кожи на подбородке, что безобразно зашита, а также разгладят лицо.
Признаться, мужчина опешил. Слушал, как незнакомка перечисляет плюсы, среди которых самое важное — зрение. А ведь оно действительно упало из-за этого дефекта, мешающего полноценно наслаждаться процессом чтения и ковки…
Завязалось знакомство. Естественно, Марсель согласился не сразу. Почти полтора года спустя он решился на этот шаг. Доверился Нелли, работающей ассистентом ведущего хирурга города. И не пожалел. Снова реабилитация, лишения и какая-то раздражительность, которые, впрочем, были сносны. Зато результат…результат изумил. Пусть он и отращивал щетину, пытаясь скрыть часть повреждений, как и прежде, теперь его взгляд был открытым. Словно заново научился смотреть на мир широко, как и положено… Наверное, ему никогда не расплатиться с ней за это…
* * *
Мысль о том, что о дальнейшем общении со своей невестой рассказывать Эмили не стоит, мгновенно отрезвила мужчину. Он будто очнулся. И с удивлением понял, что девушка сидит на его коленях, уткнувшись носом ему в изгиб шеи, и тихо дышит. Когда только успела перекочевать? И как же всё-таки приятно ощущать её близость. И осознавать, что она всё еще здесь, не оттолкнула, не сбежала.
Наверное, молчание продлилось долго. Эмили обрабатывала полученную информацию. И мужчина ждал чего угодно, — вердикта, новых вопросов, даже жалости, — но не того, что последовало:
— Давно ты играл в снежки?
Подумал, что ослышался. Поэтому не пошевелился.
Зато девушка проворно оторвалась, явив огромные и невероятно сверкающие возбуждением глаза.
— Уверена, если покопаться, можно найти пару вещей Амалии. Я могу переодеться. И мы слепим снеговика. У тебя есть морковка?..
Вплоть до того момента, как его, обескураженного и не до конца верящего в происходящее, вытащили в заснеженный двор, Марсель не верил, что она говорит серьезно. Но когда ему в нос прилетел снежок… О, это ударило по достоинству.
Этот дом, бывший тихой узницей отчаявшегося затворника, никогда не слышал столько смеха и радостных возгласов. Казалось, даже внешние стены содрогаются от зычного мужского хохота, когда они с миниатюрной девушкой оскверняли каждый сугроб, валя друг друга с ног по очереди и всенепременно подписывая соглашение о краткосрочном перемирии чувственными поцелуями. Снеговика они «родили» лишь спустя полтора часа. Морковка таки нашлась. А к ней — подходящий шарф, пара темных пуговиц и даже маленькое ведро. Всё в лучших традициях снеговикопроизводства.
А потом улыбающаяся Эмили с красным носом и алеющими щеками побежала за своим телефоном. И сделала несколько селфи с этим чудом, утверждая, что останется прекрасная память о таком дне…
И вот это действие мгновенно привело Марселя в чувство. Снова кольнуло за грудиной. Горло сдавило. И он напрягся.
Господи, как это всё разрулить правильно?..
* * *
Кузница не отапливалась. Посредине стоял пышущий адским жаром горн. Но его тепла не хватало на всё помещение. Марсель был облачен лишь в футболку. Внутри тоже разрасталось пламя, которое по градусу смогло бы соперничать с внешней температурой, исходящей от печи.
Под удары молота и лязг металла мужчина думал. Анализировал то, что происходит, искал наилучший выход. Путался в лабиринтах, по которым вели умозаключения. Злился еще сильнее. И тогда бил интенсивнее, выплескивая на железо всё своё негодование.
Эмили взялась за готовку ужина сразу после несанкционированного детского порыва. Сейчас свежие воспоминания о нем ошарашивали. Волна куража схлынула, и Марсель поразился тому, что творил. Здоровенный бугай лепил снеговика. Его рот скривился в усмешке, когда он подумал о том, что бы сказали близкие, если бы им довелось на это зрелище посмотреть.
На его кухне. Вновь. Готовила потрясающей…неземной красоты девушка. Та, рядом с которой он смеялся и улыбался чаще за прошедшие месяцы, чем за последние десять лет. Живая, искренняя и любящая его. Та, которой больно. Но она это скрывает, пытаясь насладиться последними отведенными им днями. Эмили на двенадцать лет младше. А ощущение, что владеет собой круче многих «взрослых», включая его самого. И при том, что у самой есть какие-то внутренние демоны, которыми, кстати, она вовсе не спешит делиться.
Марсель злился. Как он мог уступить её попыткам соблазна? Как обрек Эмили на вот эти терзания? Где была его сила воли? И как теперь выпутаться из этих терний? Как посмел…осквернить её собой…
Дверь открылась.
Он сжал челюсть в испепеляющей вспышке ярости. А ведь пришел сюда, чтобы спустить пар и успокоиться.
Её долго не хватило на это демонстративное молчание.
Эмили подошла почти вплотную и завороженно произнесла:
— «Мужчина, обладающий большими достоинствами и умом, никогда не бывает безобразен».* Ты не представляешь, насколько красив, Марсель. Пожалуйста, больше никогда не называй себя уродом.
Он остолбенел. С трудом заставил себя отложить молот и взглянуть на неё.
Слов нет. Внутри пожар. Эта кроха профессионально поджигает огонь, грозящий сжечь его.
Драгоценный металл её глаз лукаво блестит, когда она добавляет:
— А у тебя такой умище…и все достоинства…большие.
И отпрыгивает назад, шаловливо оглядываясь по сторонам.
У него замирает сердце, когда девушка подлетает непозволительно близко к горну. В какой-то момент кажется, что она непременно получит ожог, игнорируя элементарную технику безопасности. Взметнувшись к ней, мужчина схватил Эмили за руку и грубо отдернул от опасного агрегата. Дышал тяжело, потеряв способность говорить. А хотелось орать на эту дурочку. И спросить очередной раз…
Что. Ты. Творишь.
А она вновь улыбается. Буравит его нежным, слишком нежным, будто шелковое прикосновение, взором.
Поднимается на цыпочки и целует. Гребаное дежавю. И оно злит еще больше.
Марсель отстраняет её, собираясь строго отчитать. И, вообще, здесь холодно, не следует находиться долго в неотапливаемом помещении…
А она вдруг прерывисто произносит:
— Я, наверное, очень испорченная, далеко не порядочная девушка. Но вид любимого мужчины, колдующего над железом… Твоя сила, мощь, аура… Это всё…меня возбуждает.
Бл*дь! Твою мать!
И смотрит так…просяще…
А он парализован этим откровением.
Пользуясь его замешательством, Эмили вновь тянется к жестким губам и уже совсем не невинно приникает к ним.
Злость и желание…это очень странная взрывоопасная смесь. Она порождает похоть. Острую жгучую потребность выплеснуть всё… А когда тебя ещё и подначивают…с таким старанием…
Марсель потерял контроль.
Со стола рядом с наковальней, заставленного всевозможными вспомогательными приспособлениями, мгновенно всё полетело на пол, рождая какофонию, в обычной жизни вызвавшую бы неприятный шум в ушах. Но не в данной ситуации, где двое ослеплены вспышкой вожделения, которой отдались с таким рвением, будто от этого зависит их жизнь.
Ничего не воспринимая — ни холода, ни созданного беспорядка, они, будто озверев, пытались через слои одежды добраться друг до друга. Эмили стала очень смелой. Ласки были откровеннее…даже грубее… Она кусалась, прижималась теснее, царапала его поясницу своими острыми ногтями. Будто тоже выплескивала какое-то негодование.
Что ж…
В ответ он дразнил её, зеркаля эти выпады покусываниями бархатной кожи уже обнаженных плеч, ключиц, поцелуями орошая грудь и бесстыдными прикосновениями доводя девушку до криков, приобретших какие-то новые оттенки.
Впервые Марсель не задумывался о своих действиях. Не был осторожным. Не старался щадить её.
Чистый кайф — зависать на изгибе её шеи, где напряженно пульсирует вена. Бьется в унисон с его собственным скачущим сердцем, ритм которого зашкаливает.
Перестать удивляться очередной инициативе, когда девушка, заботливо посаженная своей филейной частью на тот самый свитер, расстеленный на столе, раздвигает ноги и тянет руки к его ремню…
Эта порочная картина по своей совершенности бьет всевозможные шкалы. Эмили похожа на безумную нимфу, растворившуюся в моменте. Куда делась девочка, несколько часов назад лепившая снеговика? Боже, она прекрасна в каждой ипостаси…
Одним резким движением Марсель притягивает её к себе, накрыв основание затылка ладонью. Наклоняет к ней лицо и вводит девушку в состояние легкого бешенства, то обводя языком контур полных губ, то отстраняясь и с вызовом заглядывая ей в глаза. Словно спрашивая, готова ли она к тому, что натворила?..
А когда Эмили вздергивает подбородок и изгибает изящную бровь, мол, будешь со мной тягаться, или же приступишь к делу, мужчина практически утробно рычит.
Одновременно с диким поцелуем, он входит в неё, забыв о том, как привычно замирал раньше, давая ей возможность привыкнуть к нему. Сейчас толчки отрывистые и интенсивные. Им обоим нужно это.
Ну же, давай забудем о неминуемой боли.
Покажи мне, какой страстной можешь быть…
Финиш был мощным. Чудовищным по своей силе. Не сравнимым ни с чем.
Не иначе как чудом, Марсель вспомнил о защите, которая отсутствовала, и успел выйти, излившись на внутреннюю сторону девичьего бедра.
Эмили повисла на его шее, судорожно сцепив пальцы в замок. И очень долго дрожала от полученного удовольствия.
Тяжелое дыхание стихало в несколько этапов.
То, что произошло, не поддавалось объяснениям.
Ошеломление никак не хотело отпускать их.
Но мужчина вдруг потрясенно произнес:
— Я…вошел в тебя полностью. Впервые. Ты как?..
И это была чистая правда. На осознание которой ушло всё то время, что они пытались прийти в себя.
— Вау, — лаконично прокомментировала девушка.
И не особо понятно, восторг был выражен озвученному факту или общему действию.
Марсель, рассуждая настолько логически, насколько был способен в данную секунду, пришел к выводу, что, будь ей плохо, он бы точно почувствовал, да и Эмили вполне бурно давала понять — было дико хорошо.
— Ужин готов.
— Весьма своевременное оповещение, — он потихоньку отмирал, не удержав смешок. — Черт, я же весь грязный.
— Я теперь тоже. В этом месяце счет за воду придет несколько больше…
Всё же рассмеялся…
А потом, не отказывая себе в этом наслаждении, ещё раз окинул девушку восхищенным взглядом, вбирая растрепанный и безбожно привлекательный образ, ставший результатом необузданного соития…
Затем поставил её на ноги и натянул многострадальный свитер на тело, после чего подхватил девушку на руки и понес в дом под волшебный танец снежинок.
Что ни говори, а зима в этом году вышла удивительная. Во всех смыслах.
Душ и вкусный ужин способствовали расслаблению. Но было ощущение, что в Эмили обнаружились залежи энергии. Она потащила его в библиотеку, которую приметила, когда Марсель показывал ей свою обитель. И там вся такая красивая, легкая, притягательная в другом не менее объемном мешковатом свитере и с влажными волосами, девушка штудировала полки, прижав указательный палец к губам.
Чертовски зрелищно.
— Ты их все прочёл.
Не вопрос. Утверждение.
О, да ты даже не представляешь себе, девочка, сколько свободного времени у затворника… Но абсолютно права.
— О, Пруст! Тут все его работы?! Впечатляет!
Свободной рукой она проводит по корешкам действительно внушительного собрания.
— Мама была его поклонницей, — объясняет мужчина. — Эти книги еще со времен её юности.
Эмили внезапно оборачивается, взор её зажигается догадкой:
— Так ты поэтому его тезка?!
Он кивает и улыбается ей.
— А как зовут твоего брата?
— Она ещё любила Шоу.
И вот опять девушка умудряется увеличить и без того огромные глаза.
— Бернард?.. Ты…не может быть!
— Да, ты права, — смеется, продолжая подтрунивать. — Эта честь досталась Ницше. У него достойный тезка. Повезло больше, чем Прусту.
Теперь пришла её очередь звонко рассмеяться. Она приближается к нему и утыкается в солнечное сплетение. Сразу становится тепло и уютно от этого привычного жеста. Марсель обнимает хрупкие плечи и стоит, непроизвольно улыбаясь, глядя на красочные переплеты напротив.
Было время, эта комната являлась символом его одиночества. А теперь здесь звучит смех. И витает счастье.
— На самом деле, всё очень банально. Его назвали в честь деда, как принято у большинства. Так что, он Никогос по паспорту, но Ник для своих.
— Ты меня успокоил, — бубнит ему в свежую футболку.
— Пойдем баиньки, тучка? День был…насыщенным.
— Незабываемым. Спасибо тебе…
И снова щемит.
Но на этот раз Марсель проворно отгоняет все ненужные мысли и ощущения. Смакует происходящее.
Они отправляются спать, изрядно уставшие. И моментально отключаются, отделившись от реальности…
Мужчина просыпается среди ночи от стойкого ощущения, что за ним наблюдают, и это не сон. Приподнимается и щурится, протирает лицо и с удивлением видит источник своей тревоги. Эмили сидит на постели в позе готового приступить к медитации юного йога и неотрывно смотрит на него.
Обнаженная. Бесподобная. Таинственная.
Будто произошедшее с ними за эти сутки — настоящая мистика. Сокровенное время, чудом оторванное от общего скопления похожих друг на друга дней.
— Я тебя люблю. Ты же веришь? Скажи, ты понимаешь, что это не блажь?
Мурашки по коже от отчаяния в голосе.
— Господи, Эмили… — он тут же хватает её в охапку. — Что ты себе напридумывала? Конечно, верю. Ну, что ты…тучка…
Кажется, в последовавшем выдохе слышится облегчение. А дальше…она вдруг лихорадочно целует, пускаясь заплетающимися прикосновениями по его телу. Которое всегда ей радо…и сиюсекундно отзывается. Пусть и нетерпеливо, но все же позволяет ему применить кондом, а затем полулежать-полусидеть, облокачиваясь на спинку кровати, полностью отдаваясь в ее распоряжение. Эмили приподнимается. И медленно-медленно опускается, принимая его в себя с явным вздохом удовольствия.
Будто до этого боялась, что мужчину у неё отнимут. И стремилась скорее слиться…
Марсель созерцает, будто находясь под гипнозом. Откинутая слегка назад голова, позволяющая даже во мраке лицезреть безупречную тонкую шею. Один из самых беззащитных и именно по этой причине — соблазнительных элементов женского тела. Но «осмотр» прерывается проникновенным шепотом. И слова эти оглушают его:
— Не шевелись. Я хочу почувствовать, как ты наполняешь меня. Как становится запредельно тесно. А потом грани стираются, я не понимаю, где заканчиваюсь сама, и начинаешься ты. Обожаю это ощущение. Мы одно целое. И ничего больше нет, всё пустое. Только это чувство. Самое честное, первобытное. Красивое. Правильное.
И он не шевелился. Молчал в своем тотальном потрясении.
А когда пришел в себя после принятия очевидных вещей, повалил Эмили на постель и…
Марсель впервые в жизни занимался любовью.
Обоюдное отчаяние и принятие того, что это — не что иное, как прощание, подстегивало продлить ласки, нескончаемые прикосновения и важные признания. Абсолютно беззвучные.
Заснули они уже под первые лучи солнца совершенно изнеможённые и опустошенные. Каждый не на своей половине кровати…
Вибрация на тумбочке не прекращалась. И продолжалась неприлично долго.
Мужчина просто психанул. Еще бы. Не прошло и двух часов, как он сомкнул веки. Не глядя на экран, принял вызов и хрипло рыкнул:
— Да!
Тишина. И спустя какое-то время настороженное:
— Марсель? Это ты?
— Ваграм, не смешно от слова совсем. А кто еще?..
— Может, владелица телефона?
И вот теперь по недоброму тону он понял, что катастрофа их настигла.