Вначале мне показалось, что история с «Мустангом» ворвалась в нашу жизнь, как прилетевший вдруг откуда-то ветер, и все поменяла, все переставила по-своему.
Таня вновь была приветлива со мною, хоть все во дворе и считали, что мы с Диманом «наломали дровишек».
С Виталькой Таня держалась сухо и сдержанно, хотя я, честно говоря, не мог его ни в чем обвинить. Ну не захотел идти с нами, и не надо. Но Тане это почему-то не давало покоя. Она его не ругала, нет. Зато несколько раз спрашивала, что мы ему говорили, перед тем как пойти к гостинице, и что он отвечал, и когда появился он возле «Интуриста», и как там себя вел.
Я говорил ей:
— Да брось ты все это. Что вспоминать одно и то же!
— Нет, расскажи, — настаивала она, — я тебя прошу.
И я опять рассказывал, а она внимательно слушала. Прошло еще несколько дней, и вот встретился я как-то с Таней, и она, едва поздоровавшись, сразу же начала:
— Ты знаешь, Виталька мне все объяснил. Ты не думай, он вовсе не такой.
— Я и не думаю, — сказал я машинально. — Только ты о чем?
— Понимаешь, он не смотреть туда приходил, как вы будете бить камнями эту машину. Ты не думай, — повторила она. — Виталька хотел замести ваши следы, в случае чего. Он так и сказал — замести следы.
— Какие следы?
Таня досадливо поморщилась:
— Ну как же ты не понимаешь! Вот вы бы натворили дел, кругом суматоха — что да кто? А Виталька тут как тут. Он бы сказал: «Я все видел. Это один парень сделал. Он вон туда побежал». Ну и, конечно, придумал бы там всякие приметы и сторону неправильно указал бы. Вот видишь.
Таня просто светилась от радости, а я никак не мог понять, чего тут радоваться. Ну что было, то было, зачем же без конца вспоминать все это?
— Слушай, — сказал я, — сегодня отличный матч. Айда на стадион.
— Нет, — проговорила Таня, — мы с Виталькой сейчас в кино идем.
— А-а-а… — протянул я. — Что смотреть будете?
— Не знаю. Виталька билеты доставал.
— А-а-а… — И мне стало совсем грустно.
— Ты что? — спросила Таня и, помолчав, предложила: — Хочешь, идем с нами. Может, еще есть билеты.
— Да нет уж. Идите. А я на стадион. Пока. Я зашел за Диманом, и с ним мы отправились на стадион.
За матчем я почти не следил. Диман то и дело подскакивал на месте и толкал меня в бок.
— Во дает! — кричал он. — Ух, ты! Казалось бы, уж на что я люблю футбол, но теперь я равнодушно смотрел и на игроков, и на мяч, словно сквозь какой-то смутный сон. Я думал о Тане, и о себе, и о Витальке, конечно, тоже.
Порой я слышал, как по трибунам волной прокатывался рокот и затихал. Только меня он не захватывал, как обычно. Я будто бы окаменел, и эта волна ничего не могла со мной поделать.
Лишь когда на трибунах стало вдруг тихо-тихо и Диман, толкнув меня, прошептал: «Пенальти», — я как бы проснулся.
Футболист сделал короткий разбег… Удар!..
Это был пушечный удар. Вратарь прыгнул, но куда там! Мяч влетел в самую «девятку». И, как от выстрела, страшный грохот разорвал тишину — это в единый миг закричали, засвистели и захлопали тысячи болельщиков.
Теперь уже эта мощная и шумная волна подхватила и меня, и я тоже вскочил и закричал в один голос со всеми.
— Какой счет? — спросил я у Димана, когда рев на трибунах утих.
— Ты что, больной? — изумился Диман. Тут я и сам понял, как нелепо прозвучал мой вопрос: ведь сидел-то я здесь с самого начала игры — и вдруг ляпнуть такое.
— Ну ты даешь! — сказал Диман и потрогал мой лоб.
Матч продолжался, а я через несколько минут после пенальти опять стал чувствовать, как наползает на меня тот смутный сон, и вновь смотрю я на игру, а ничего не вижу.
После футбола мы пошли домой.
Во дворе возле своего подъезда Костик рисовал на асфальте ужасную рожу с трубкой во рту и пел:
— Идем ко мне пообедаем, — предложил вдруг Диман.
Я пожал плечами:
— Идем.
Пообедав, мы включили телевизор и стали смотреть передачу «Для дома, для семьи». Толстая тетка объясняла, как готовить слоеное тесто.
Я глядел на экран, а в голове моей вертелось:
Диман переключил программу, но и здесь было не интереснее: шел урок английского языка, преподаватель усиленно двигал губами и что-то писал на доске, но мне казалось, что он напевает:
— Диман, — сказал я, — выключай свой телек, надоело.
Диман щелкнул выключателем. А песенка все звучала.
— Диман, — сказал я, — ты не знаешь, что это за песня?
— Какая?
— «А нам все равно».
— Привет! — подскочил Диман. — Это же из «Бриллиантовой руки». Не видел?
— Нет.
— Темнота, — обозвал меня Диман.
— Хорошая картина?
— Полный блеск.
— Про что?
— Долго рассказывать. Но песенка!.. Никулин поет. А еще там драка — со стула свалишься.
Я поднялся.
— Куда ты?
— Смотреть «Бриллиантовую руку».
— А, ну давай, — сказал Диман. — Толковая картина.
Я пошел не в кино, а домой. Почему-то не могу я долго быть с Диманом. С ним я могу погонять в футбол, ну у телека посидеть немного — и все. Где же мне найти настоящего друга? Где?
Дома я взялся дочитывать «Кон-Тики».
Но тут вошла мама и сказала, что ко мне заходили Виталька и Таня.
— Зачем? — спросил я.
— Но знаю, мне они не доложили.
— Ты бы спросила.
Мама пожала плечами:
— То ты говорить, зачем я вмешиваюсь в твои дела, а теперь я виновата, что не расспросила. — И она вышла.
«Зачем же я им понадобился? — размышлял я. — Вместе заходили. И Таня, и Виталька. Лучше б одна Таня».
И вспомнились мне стена, и окно, и силуэт в расплывчатом, зеленоватом свете.
Стучат но рельсам колеса. Покачивается вагон. За окном мелькают в темноте огни: иногда одинокие, случайные, а иногда их много, целые россыпи — это поселки и города убегают куда-то назад.
И все это не в кино, не на экране, а на самом деле.
До чего же здорово, черт возьми! Ругаться нехорошо, я знаю. Мама бы мне сейчас сделала замечании. Но, во-первых, я это не вслух сказал, а во-вторых, я еду без мамы. Еду один! Ну разве но здорово?!
Я даже заснуть не могу, так здорово! Все кругом спят. В полутемном вагоне и храп, и какое-то бормотание сквозь сон, а я не хочу спать, не могу — лежу на верхней полке и смотрю в окно. Хотя смотреть-то без толку: ничего не видно. Кроме огней.
Темнота. Огни, огни, огни… Снова темнота. Даже чернота, как в пузырьке с тушью. А вот огонек. Один… второй… И все. Больше нет. Опять темнотища…
Я перевернулся на спину. Надо же такому случиться! Я еду в Москву. Напротив меня спит Виталька, а на нижней полке — Таня. Нет, я не из-за них поехал. Но из-за Тани. Я давно хотел увидеть Москву. А Таня — это так уж получилось, что едем вместе. Правда-правда!
Я, конечно, знал, что бывают в жизни неожиданности. Помню в третьей четверти контрольную по алгебре.
У отличника Ольмана одни ответы, а у меня — другие (мы алгебру всегда по Ольману проверяем). Все узнали, как он решал, стали скорей исправлять, бумажку передают друг другу. Но возле моей парты стоит Илья Васильевич как вкопанный и не отходит. Нинка Малявина глазом на меня косит, а передать бумажку эту самую боится. Что делать? И тут как раз звонок. Сдали мы тетрадки. «Ну, — думаю, — погорел». И вдруг на следующий день принес Илья тетради — у всех «пары» и «трояки», и лишь у меня пятерка. Это по алгебре! Я глазам своим не верил.
А еще как-то поехал с ребятами за грибами. Все полные корзины насобирали, а у меня на донышке две сыроеги перекатываются, раскрошились уже совсем. Ребята смеются, спрашивают, не буду ли я носильщика брать. А я молчу: не везет. Ничего не поделаешь. И вижу вдруг: у одного куста зажигалка лежит. Да такая красивая! Я поднял. Щелк — крышка отскочила, и заколыхался у меня в руке огненный язычок. «Made in Poland» на зажигалке написано. Польская, значит.
Виталька подскочил ко мне, тоже пощелкал, а потом говорит:
— Где нашел?
Я показал. Он чуть всю землю под кустом не перерыл. Только что искать! Зажигалка не гриб, одна возле другой не растет.
Подошел Диман, повертел в руках зажигалку, поджег сухой прут, проговорил:
— В порядке штукенция. Где нашел?
Я опять показал на куст, но Диман видел, как там шарил Виталька, и остался на месте.
Потом Виталька вновь принялся разглядывать мою зажигалку, без конца щелкал крышкой, хотел ножом отвернуть винтик. Но Диман предупредил:
— Сломаешь, не ковыряй. Виталька отдал мне зажигалку.
— Польская что!.. — сказал он. — Австрийские лучше.
— Ну и ищи себе австрийскую, — ответил я. — А мне эта сойдет.
— «Сойдет»! — передразнил Виталька. — Ее нужно хозяину вернуть.
— А где ж хозяина-то искать? — спросил я. Понятно, если б нашел я ее в трамвае, или в автобусе, или хотя бы в магазине, сдал бы — и все дела. А тут кому сдавать — лешему, что ли?
— Положи под куст, хозяин вернется и найдет, — сказал Виталька.
— Привет! — бросил Диман.
— Приветик! — повторил я за ним. Виталька промолчал: наверное, сам вспомнил поговорку про иглу в стоге сена.
— Тогда давай спрашивать у всех, — сказал он.
— У кого — у всех?
— А кто в лесу встретится.
— Давай, — согласился я.
— Ерунда, — сказал Диман. Он протянул мне корзину с грибами. — Махнемся: ты мне — зажигалку, я тебе — грибы?
— Нет, — покачал я головой.
— Точно, — вздохнув, признал Диман, — зажигалка лучше.
— Бери мои, — предложил Виталька, — у меня одни белые.
Но я меняться не стал. Мы пошли дальше и встретили старика. Палкой он отгибал нижние ветки у елочек.
— Вы зажигалку не теряли? — спросил я.
— Зажигалку?
— Ну да. — Виталька уже был тут как тут, рядом со мной. — Зажигалку.
— Нет, не терял. — Отогнув ветку, старик увидел гриб, наклонился, срезал его под корень.
— Польскую, — добавил Виталька.
— Что?
— Зажигалка, говорю, польская.
— И польскую тоже не терял. Я некурящий. — Старик положил гриб в ведерко и двинулся к поросли березок.
— Глухой хрыч, — выругался Виталька. — Еще за грибами ходит.
— А что, грибы пищат, что ли? Ему их слушать не надо, — сказал я.
Диман засмеялся, а Виталька поджал нижнюю губу.
Потом мы встретили женщину с девочкой.
— Спросить? — толкнул я Димана в локоть. Диман посмотрел на женщину, потом на девчонку и сказал:
— Не стоит.
— Бывает, что и женщины курят, — заметил Виталька.
— Бывает, — согласился я и спросил у нее про зажигалку.
Нет, она не теряла.
— А лопатку маленькую с синей ручкой вы не находили?
— Не находили, — сказали мы и пошли дальше.
Виталька все потешался:
— Надо же!.. С ручкой! А шляпу с перышком они не теряли?…
Долго нам никто больше не попадался. И вдруг, пожалуйста, настоящий мужчина, высокий, плечистый, да еще военный.
— Дядь, вы не курите? — спросил Диман. Военный пристально взглянул на нас.
— Курю. Но закурить не найдется. Малы еще.
— А зажигалку вы не теряли? — спросил я упавшим голосом.
— Не терял.
— Польскую, — вставил Виталька. — Отличная зажигалка.
— Нет, — пожал плечами военный.
Виталька прикусил губу, а потом сказал мне:
— Покажи зажигалку-то.
— Вот, — вынул я ее из кармана и дал военному.
Он поглядел на нее, попробовал, как она зажигается.
— Хорошо работает, — сказал он и протянул ее мне.
— Подари ему, подари, — громко зашептал Виталька.
— Возьмите ее, — сказал я, хоть и жаль было расставаться, но не забирать же ее назад после Виталькиного шепота: военный-то, конечно, все слышал.
— Спасибо, — сказал он, — у меня зажигалка есть. Правда, не польская, но работает не хуже. Сынишка сделал. — Он достал свою зажигалку, закурил. — Где ж ты таких белых насобирал? — спросил он у Витальки.
— Да там, — кисло ответил Виталька и махнул рукой.
Вот и осталась зажигалка у меня, потому что в лесу мы больше никого не встретили. Валялась она без дела в моем ящике (дома у нас курящих нет), а потом я взял да и подарил ее приятелю отца — полярному летчику…
Я опять перевернулся на живот и стал смотреть в окно. Темнотища. Ни одного огонька. Наверное, мимо леса поезд идет.
Нет, это были чепуховские неожиданности. И без той пятерки по алгебре вполне я мог прожить, и польская зажигалка тоже была ни к чему. А вот поехать вдруг в Москву — это да! Это чудо.
Если разобраться, может, и не очень-то чудо. Почти весь наш дом едет в Москву на гастроли. Взрослые, конечно. Ну, о Тане говорить нечего. Таня будет выступать в «Русалке». Но Виталька…
Здорово он все придумал!
Действовали мы по такому плану.
Я упрашивал своих родителей:
— Ну пустите меня… Всего на недельку… Раз, два — и я вернусь.
— Рано тебе самому разъезжать, — говорили родители,
— Ну да, рано! Все вон едут, а я нет.
— Кто это все?
— Таня едет, Виталька едет… — начинал перечислять я. — Им можно, а мне нельзя?
Виталька то же самое говорил у себя дома: «Все едут, а я нет». — «Кто все?» — «И Таня одет, и Эдька едет…»
Виталькины родители «сломались» раньше: у них в Москве были родственники, поэтому «глаз за ним был обеспечен» (так выразилась моя мама).
Я хотел было сказать, что мне никакой «глаз» не нужен, но вовремя спохватился.
— Ладно, — проговорил я, — пусть и у меня будет «глаз». Я на все согласен.
И тут выяснилось, что нет в Москве для меня подходящего «глаза».
— Ну к кому же ты поедешь? Ведь не к тете же Гекте, — сказала мама.
— Хотя бы! — воскликнул я, хватаясь за эту мысль как за соломинку. — Что она, не родственница, что ли?
— Весьма отдаленная, — вставил два словечка папа, оторвавшись от электробритвы.
— Сестра жены моего двоюродного брата, — уточнила мама. — Даже не знаю, как назвать эту степень родства.
— Короче говоря, некто Жуткина, — сострил папа.
В другом случае я бы тоже как-нибудь пошутил (фамилия тети Гекты была Уткина), но сейчас это могло лишь повредить мне.
— Старо, — заявил я. — И вообще тетя Гекта отличная тетка, и она меня любит, просто обожает.
— Особенно после того, как ты выкрасил губной помадой ее голубое пальто, — вспомнила мама давнюю историю.
Что верно, то верно. Но ведь мне тогда было три или четыре года. И пальто я стал перекрашивать не со зла, а как раз наоборот: хотел сделать что-то приятное этой нарумяненной тете, от которой вовсю пахло духами.
— Она давно об этом забыла, — сказал я. Папа опять отвел бритву от подбородка.
— Боюсь, — проговорил он, — что это твое заблуждение. По-моему, она настолько хорошо все помнит, что уже лет десять не показывается у нас.
— А письма-то шлет.
— Письма что! А приезжать не приезжает, — поддержала мама отца. — Да и мы у нее никогда не были.
— А в письмах приветы и поцелуи, — не сдавался я.
— Поцелуи имеют свой смысл не в письмах, — заметил папа.
— Виктор! — строго произнесла мама и переключилась уж на совсем другую тему. — Учти, — сказала она мне, — такая поездка дорого стоит. А ведь мы в отпуск собираемся.
Я видел, что родители уже готовы были признать тетю Гекту моим «глазом», — и вдруг все лопалось из-за каких-то денег.
— Деньги будут, — выпалил я, не подумав.
— Интересно откуда? — Папа даже бриться перестал.
Нужно что-то ответить. Но что?…
— Не покупайте мне подарки на день рождения, — придумал я и сразу же понял, как это нескладно: день рождения-то у меня зимой.
Папа и мама взглянули друг на друга и рассмеялись.
— Как ему хочется поехать, — сказала мама.
— Мне тоже хочется. — Папа никак не мог справиться со своими висками.
— Вот и поезжайте, — сказала мама. — Я без вас тоже отдохну.
— Отпустить его, что ли? — размышлял папа вслух. — Тогда и отдохнем вместе.
— Ура! — закричал я, выхватил у него электробритву и стал натирать ею отцовскую щеку с бешеной скоростью.
Когда я очень радуюсь, я могу выкинуть что-нибудь сумасшедшее.
— Не поедешь никуда, — отпрянул от меня папа. — Что за выходки?
Но я знал, что это он просто так, для пущей важности.
И вот я еду в Москву. Конечно, не из-за Тани еду. При чем тут Таня? Я ведь столько слышал и читал о Москве. Ну а если б Таня ехала в Магадан? Про него-то я почти ничего не читал и не слышал…
Поезд наш встречали цветами.
Во время пути я стал чувствовать себя частичкой поезда: все мы ехали, все мы чего-то ожидали, все волновались. И теперь мне казалось, что это и меня встречают люди, собравшиеся на перроне. И мне тоже они улыбаются, и мне тоже принесли они цветы.
Тане какая-то тетка с родинкой на пухлой щеке протянула букетик:
— Наверное, Русалочка, да? Какая прелесть.
Таня смутилась.
А тетка уже рассматривала нас с Виталькой.
— И вы из театра? — спросила она улыбаясь.
— Нет, — проговорил я. — Не из театра.
Тетка согнала с лица улыбку. Родинка на щеке шевельнулась и замерла.
— Проходите, ребята, проходите. Не мешайте, мы артистов встречаем.
— Так они же с нами, — вступилась Таня. Тетка опять попробовала улыбнуться.
— Что же вы меня разыгрываете? То с нами, то не с нами… — И она шагнула к другим. — Здравствуйте! С приездом вас… Здравствуйте…
И радость во мне потухла. Ну конечно, чего это я выдумал? Никто меня не встречает. Они сами по себе, а я здесь человек случайный, попутчик всего-навсего. И Виталька тоже. Всем «Здравствуйте! С приездом!», а нам с Виталькой — «Проходите, не мешайтесь».
— Пошли, — сказал я Витальке.
— Куда?
— На кудыкину гору, — рассердился я.
Зачем торчать здесь, если на тебя никто внимания не обращает. Стоишь, будто что-то выпрашиваешь. А мне ничего не нужно от них. У меня есть адрес и телефон тети Гекты. А уж Витальке и подавно делать здесь нечего: сам хвастал, что был в Москве сто раз и знает ее как свои пять пальцем. Но когда я еще в поезде спросил его, где Кривоколенный переулок, он засмеялся: «Нет в Москве такого. А Прямохребетный тебе не нужен? Или Косоглазастый?» Тогда я показал ему адрес тети Гекты. Виталька поморщился, а потом согласился, что где-то на окраине, может быть, и есть такой завалященький переулочек. Вот его-то родственники, сказал он, живут на Комсомольском проспекте, там и Москва-река рядом, и Парк культуры. Таня тоже знала, что будет жить в гостинице, а их, известное дело, в «завалященьких переулочках» не строят.
— Ну, идешь, что ли? — Я подхватил свою спортивную сумку.
— Подождем Таню. Договориться надо.
Я только сейчас заметил, что Таня куда-то отошла, поглядев по сторонам, я увидел ее возле худенького невысокого человечка в светло-сером костюме с красными переливами. Этого человечка я еще раньше приметил: он все порхал от одних к другим, как мотылек.
Чего договариваться? Обо всем вроде договорились. Обменялись телефонами. Таня нам завтра позвонит с утра: сегодня у них всякие встречи, приветствия, репетиции.
— Ребята, — подлетела Таня, — сейчас поедем. За нами автобусы пришли.
— Порядочек! — обрадовался Виталька.
— За вами пришли, — поправил я, — а не за нами.
— И вас возьмут, — сказала Таня. — Я уже поговорила со Львом Михайловичем. — Она важно кивнула в сторону порхающего человечка.
— Кто это? — спросил я.
— Лев Михайлович? Наш администратор в Москве. Будете приходить к нему за пропусками.
«Больно нужно», — подумал я, а Виталька сказал:
— Обязательно придем.
— Ну, идемте к нему, — пригласила нас Таня. Лев Михайлович мельком взглянул на нас, спросил:
— Вас куда подбросить?
«Да вот на дерево», — чуть не сорвалось у меня с языка.
— Комсомольский проспект, дом девятнадцать, — сказал Виталька.
— Дом девятнадцать… — повторил Лев Михайлович. — Отлично, а квартира какая?
— Восьмая, — машинально ответил Виталька.
— Не подходит, — ответил администратор. — Нам в другую сторону, к гостинице «Советская». А тебе куда? — Он скользнул взглядом по моей спортивной сумке.
Уж лучше бы совсем не спрашивал. Сейчас рассмеется. А может, сказать, что забыл?
— В Кривоколенный, — с вызовом проговорил я.
— А, — сказал Лев Михайлович, — в центр. Тоже не годится. — И он повернулся к Тане: — Вы уж извините, Танечка, но ничего для ваших друзей сделать не могу.
— Да мы сами доберемся, — сказал я. — Не маленькие. До завтра. — И, перекинув через плечо свою сумку, я зашагал как можно увереннее.
В самом конце перрона я обнаружил, что иду без Витальки. Я-то думал, он топает рядом, а он, оказывается, остался с артистами.
«Ну и пусть подлизывается к этому администратору. Я и без него разыщу Кривоколенный. Позвоню сейчас тете Гекте».
Я думал, что лишь на перроне столько народищу, но, когда вышел на привокзальную площадь, ахнул. Людей-то кругом, людей!.. И все спешат, бегут, суетятся — муравейник, и только.
Возле каждой телефонной будки целый хвост. Я тоже пристроился в одну очередь. Мне не повезло: в моей очереди подобрались сплошные болтуны. Даже старушка, что стояла передо мной, и то минут десять разговаривала. По-моему, она вспоминала всех родственников: «А как Нина?…», «А что Клава?…», «А Сережа?…», «А у Ивана как?». Конца им нет. Несколько раз она собиралась вешать трубку: «Ну до свидания. Я пошла. Поклоны Оле и Пете». Но тут опять кого-то вспоминала, и все начиналось сначала.
Сзади меня стоял плотный мужчина с прической «бобрик», он то и дело поглядывал на часы. Наконец он не выдержал, постучал в приоткрытую дверь монеткой.
— Мамаша, закруглялись бы.
Старушка радостно закивала и принялась расспрашивать про Антошку.
— Вот родственников развела, — сокрушался «бобрик». — Почитай, целая сотня будет.
— Ага, — согласился я. — Родственников навалом.
— Послушай, — сказал мне «бобрик», когда старушка повесила трубку. — Ты меня пропусти, а? Я очень спешу. — И уже взялся за дверь.
Я вдруг вспомнил мамин наказ: «Приедешь в Москву, сразу же позвони тете Гекте, без промедления». Зачем «сразу же», мама объяснить не могла. Так попросила тетя Гекта, когда узнала, что мой поезд прибывает в девять утра.
А «бобрик» уже наполовину втиснулся в будку.
— Нет, — сказал я, — пустите, я тоже очень спешу.
— И ведь небось в школе учиться, — стал стыдить меня мужчина. — Проблемы решаешь, теоремы, а к старшим никакого уважения.
— При чем тут уважение? — вступился кто-то за меня. — Вы без очереди лезете, да еще к вам уважение.
Я бы в самом деле пропустил его, если б он не хватался за дверь. Но уж тут позвольте! Тогда «бобрик» заговорил по-другому:
— Послушай, сынок. Никакой возможности ждать не имею, понимаешь?
Он взглянул на меня с такой надеждой, что и сказал:
— Ладно, идите.
Когда «никакой возможности» — это плохо. Может, у него в квартире газ не закрывается или, может, вдруг живот заболел. Помню, объелся я однажды зеленых слив…
— Сынок, — обратился ко мне из будки мужчина, — двушки лишней не найдется? — Взамен он протягивал пятак.
Приветик! Ломился-ломился, а теперь еще двушку ему.
В очереди зашумели, но я дал мужчине монетку. Пятак, конечно, не взял.
«Бобрик» набрал номер.
— Это я, — загремел он. — Ну что? Черт возьми! А я все сижу тут, как дурак с мытой шеей… У меня тоже времени нет. Через десять минут уезжаю… — Он бросил трубку, сердито взглянул на очередь и ушел.
Тетя Гекта взяла трубку сразу же после первого гудка. Я не успел ничего сказать, как услышал:
— Ну что еще?
— Ничего, — сказал я от неожиданности. — Я приехал.
— Эдик!.. — закричала она. — Беги скорее на левый угол вокзала. Там тебя ждет машина.
— Какая машина?
— «Волга» синего цвета. На ней написано «Учебная». Скорее беги… За тобой Дим Димыч приехал. А я тоже бегу — на работу опоздала.
— Кто приехал?
— Дим Димыч, мой муж, твой дядя Дима.
— Мальчик, нельзя ли побыстрее? — подгоняли меня из очереди.
А я что-то запутался.
— И муж, и дядя приехали? — спросил я.
— Да нет… Некогда объяснять. Он твой муж и мой дядя.
— Мой муж?! — воскликнул я.
— Твой дядя! — кричала тетя Гекта. — Что ты мне голову морочишь перед работой?
— Я не морочу. Вы сказали, ваш дядя.
— Дядя…
— Ну вот.
— Что — вот?
— А говорите, муж…
— Так о «мой муж!
— А вы сказали, он мой… — В дверь застучали монетками:
— Мальчик, дома разберешься, заканчивай скорее разговор.
— Мой… мой… понимаешь, мой! — кричала тетя Гекта, будто я хотел отобрать ее мужа.
— Ну конечно, ваш, — сказал я.
— Кто мой?
— Дядя, — неуверенно произнес я. — Чей?
— Мой, — сказал я наугад.
— Наконец-то! — обрадовалась тетя. — Теперь беги. — И трубка моя запищала коротенькими гудками.
Машину с надписью «Учебная» я нашел быстро. Я схватился было за ручку дверцы и вдруг замер. Ну и ну! За рулем сидел тот самый «бобрик».
Значит, неожиданности решили меня преследовать по пятам. Ничего, перезимуем, как говорит в таких случаях наш знаменитый на всю школу двоечник Витька Подшебякин.