17; Июнь
Я буквально киплю, когда сажусь в такси, нервно швырнув свои пакеты на затертое, серое сидение Кии Рио. Все мои попытки и весь мой настрой летит к черту, потому что сейчас я больше похожа на какую-то истеричку, у которой разве что глаз не дергается, чем на хладнокровную скалу, кем хотела бы быть. Эмоции, как я говорила, здорово мешают, и сейчас у меня есть примерно час, чтобы снова взять их под контроль, а я просто не могу! Ну вот никак не могу! Мысли возвращаются обратно в квартиру, где меня так вероломно лишили контроля…
Полчаса назад
— Тема закрыта. Ты не пойдешь.
Я смотрю на него, как на дебила, а внутри медленно, но верно просыпаются чувства настолько далекие от «теплых», что это расстояния может занять вся Китайская стена при желании. Меня бесит. Дико бесит эта вольность!
«Как он смеет?!»
Еще и при всех…
Крис странно хмурится, переводя взгляд с меня на Алекса и обратно, словно стараясь что-то понять, а вот Араю стараться нет нужды. Он уже все понял, вон как давит лыбу, пряча ее за ладонью, только глаза выдают. Они хитрые, блестят, как у кота при виде сметанки, смеются. Я прямо кожей чувствую, как еще секунда и он заржет в голос, поэтому краснею так густо, что, если рядом положить помидор, вряд ли нас можно было бы различить.
— Что ты себе позволяешь?! — шиплю, делая небольшой шаг в сторону этой наглой морды.
Алекс не отступает, а делает ответный шаг, сурово смотря мне в глаза. Он не тушуется, ему плевать, что мы не одни, ему плевать, что сегодня мы вообще оборвали все свое «наедине». Нас больше ничего не связывает! А у него как будто случился приступ амнезии.
— Мне повторить в третий раз, или ты начнешь соображать быстрее?!
— Не смей разговаривать со мной так!
— Прекрати истерику, дура, и не смей орать на меня!
Как два быка мы стоим друг к другу впритык, сверлим взглядом, дышим часто, разве что огонь не испускаем. Я его в этот момент прямо ненавижу, очень хочется вцепиться ему в рожу, но и он не уступает. Думаю, что Алекса одолевают похожие чувства, но самое до боли раздражающее — я не могу отделаться от мысли, как классно было бы сейчас оказаться в его постеле…
«Наверно, это был бы классный секс…» — «О чем ты думаешь?! Прекрати!»
Мотаю головой, чтобы отогнать наваждение и возбуждение, которое пришло следом аж до покалывающих пальцев, и отстраняюсь, сложа руки на груди.
— Я буду делать все, что посчитаю нужным. И, поверь мне, мой милый, я не считаю нужным спрашивать у тебя разрешения. Уяснил?!
— Уяснил, моя милая, но уясни и ты: можешь делать все, что считаешь нужным в своей комнате, потому что из квартиры ты не выйдешь.
— Что ты себе позволяешь?! — срываюсь на крик, тыкая ему в грудь, — Ты мне никто!
— Закрой рот, Амелия, — предостерегающе тихо говорит, пока у самого аж челюсть от злости сводит, а глаза горят.
Кажется, я действительно хожу по тонкому льду…
— …Я не твоя сестричка, и если у нее кишка тонка тебя угомонить — у меня нет.
— Ты не имеешь никакого права…Кем себя возомнил?!
— А кем ты себя возомнила, а?! Хочешь подергать льва за усы?! Давай будем честными. Не надо быть гением, чтобы понять — ничем хорошим это не кончится!
— Ты не знаешь меня…
— А что тут знать?! Он — миллиардер, а ты глупый, неразумный ребенок. Сиротка…
Правда, но эта правда из его уст да еще и таким тоном кидает на глаза красную пелену, как по щелчку пальцев. Я сама не до конца понимаю, что делаю, меня отрезвляет только боль в ладони, и только после этого приходит осознание: я зарядила ему пощечину.
Я. Пощечину.
Капец.
Алекс стоит передо мной, отогнув голову в сторону, часто дышит. Кажется, лед под моими ногами треснул, и мне вот-вот грозит искупаться в ледяной воде, а это очень страшно. Я тушуюсь, немного ежусь, но тут же бью себя по рукам: нет, не сметь сдавать позиции! Расправляю плечи и гордо вздергиваю носик, когда он медленно переводит на меня горящие глаза. Алекс просто в ярости! А на щеке отметина — моя первая. Это даже забавно, я почти улыбаюсь, еле удаётся сдержаться, и вместо какого-то продолжения, понимаю, что все это вообще не имеет никакого смысла. Разговор «ни о чем», какой-то глупый, непонятно откуда взявшийся героизм — все это маразм, не иначе как. Осматриваю его презрительно, потом закатываю глаза и щелкаю языком — ну не могу удержаться от хотя бы такой маленькой, невербальной шпильки. Хочу уколоть его перед тем, как развернуться и пойти своей дорогой, но…я, видимо, не до конца оценила всю степень опасности маразма. Стоит мне направить корпус в сторону двери, как руку тут же хватает знакомая до боли горячая пятерня, а дальше, не успеваю я это понять, как оказываюсь прижата к двери ванной. Алекс нависает сверху, как громовая туча, хватает меня за подбородок так, чтобы я смотрела ему в глаза, и повышает голос.
Он впервые на меня орет…
— Ты не поняла меня что ли?! Ты не выйдешь из этой квартиры!
— Убери от меня руки, чертов псих!
Я пытаюсь сбросить медвежье хватку, но не тут то было — это отнюдь не так просто, как когда он этого сам хотел. В этот момент я впервые понимаю, насколько он шел мне на уступки, насколько контролировал свою силу, насколько много мне позволял. Сейчас Алекс не настроен ни на один из вышеперечисленных пунктов — он злится и готов стоять на своем до конца. Я было надеюсь на помощь «извне», когда Арай делает к нам шаг, но Алекс тут же обрубает и его попытки, и мои надежды.
— Не лезь! — рявкает, бросая всего один взгляд, от которого его брат отступает.
Я краем глаза ловлю непонимающий взгляд Кристины, который смешивается и с негодованием, и с волнением, а вот Арай себе не изменяет. Ему несказанно весело, он снова еле сдерживает смех, обращая внимание на свою девушку, и коротко мотает головой, мол, все нормально, не волнуйся.
«И это все?! Ну класс! Кажется придется спасаться самой…»
— Убери от меня руки, Алекс, — тихо говорю, возвращая взгляд серых, сейчас огненных глаз, обратно к своей персоне, — В последний раз предупреждаю по-хорошему.
— Как интересно… — тихо, ядовито усмехается, — А как же будет по-плохому, дочка психопата-убийцы?
«А вот как!» — не даром я прихватила свой шокер.
Разряд не особо сильный — у меня аппарат из «золотой середины», чтобы не совсем жестко, но и не «вариант для клатча». Проще говоря, он не вырубит, не заставит биться в конвульсиях, но у того, кто захочет испытать на вас свою «физику» быстро отпадет желание продолжать. Так и получилось.
Алекс не успевает сообразить и выдать еще одну остроумную фразочку, я уже сжимаю в руках холодный корпус. Дальше стрекочущий звук, а еще через миг прихожая взрывается какофонией разных звуков. Первым был удар — Алекс отлетел от меня, как ошпаренный и врезался в дверной косяк гостиной. За этим последовал благой мат, шипение от боли и дикий ржач Арая, который согнулся в три погибели. Крис тоже смеялась, но в руки, закрыв ими свое лицо, а я кайфовала. О этот сладкий миг, когда я наконец за себя постояла! Такой потрясающий, лучший из всех, что были между нами…и я не могу, да и не хочу скрывать победной ухмылки, когда наклоняюсь так, чтобы поймать его взгляд.
Он все еще меня бесит. Я его убить готова, и мне нравится тот факт, что каких-то пару секунд и я окончательно утру ему нос!
— Еще хочешь?!
Алекс смотрит волком, но молчит, однако взглядом буквально сжигает меня до костей. Думаю, что в этот момент он безумно хочет не «еще раз», а свернуть мне шею, но я лишь усмехаюсь, делая «холостой» залп в воздух. Как бы показательно. Ему это не нравится еще больше, и Алекс шумно выдыхает, словно обещая мне скорую расплату, но получает до боли говорящий знак — мой средний палец прямо себе в лицо.
— Не смей меня больше трогать, мудак — первое. Второе — никогда не вставай между мной и тем, что я хочу, а то в следующий раз получишь заряд прямо в свой член. И третье — ты всего лишь трахал меня, пока я позволяла, а теперь и на этом крест. Или ты что думал, что я шутила?! Тогда подумай еще раз!
Голос срывается на крик, и я не могу это контролировать — он так меня вывел, как даже Элай никогда не мог со всеми его припадками. А эмоции — все еще зло. Я сама того не ведая, раскрыла все карты, и теперь, сообразив, медленно смотрю на парочку. Они, как один, застыли. Кристина расширила глаза и открыла рот, Арай же опять не отличается от своего обычного состояния: втянул губы внутрь, чтобы не заржать в голос, весь красный от натуга, вот-вот лопнет. Я тоже краснею, густо так, наверно даже пятнами пошла, как леопард, и это бесит меня еще больше. Алекс тем временем отошел от разряда, плавно разгибается с улыбочкой победителя, которая окончательно сносит весь самоконтроль — я его просто убить готова и теперь не метафорически. В следующую секунду, отключенная от разума напрочь, я с размаха и с душой заряжаю ему аккурат между ног.
Это вызывает сразу несколько происшествий. Во-первых, Арая снова прорывает. Он ржет так громко, что у меня в ушах звенит, и возникает желание и его огреть — не успеваю. Крис делает это за меня, правда эффекта никакого, и пока она пытается его успокоить, я обращаюсь к второму пункту. Во-вторых, это «падение великих»: Алекс весь съежился на коленях по середине коридора. На секунду мне даже жаль его, я отгибаю уголки губ вниз, но быстро вспоминаю: ему не было жаль меня, когда он трахал Верочку на кухонном столе, зная, что я приеду и все это увижу. Я давно поняла, что это была спланированная акция, и теперь, когда я себе об этом напомнила, жалость, как рукой сняло. Вместо этого я усмехаюсь, смотря на него сверху вниз, а когда он поднимает полные агонии и ярость глаза, пожимаю плечами.
— У-упс. Похоже, что дочь психопата-убийцы оправдала себя по полной, да? Это тебе за то, что посмел устроить сцену и спровоцировал меня открыть карты.
— Я тебя выебу, сука… — хрипло угрожает, на что я лишь фыркаю, поднимаю свои пакеты и киваю.
— Ты меня уже ебал, мой милый, и мне не понравилось, так что оставь свою кочерыжку Верочке. Счастливо оставаться.
Сейчас
Я улыбаюсь. Этот последний аккорд нашей стычки вызывает во мне теплое чувство эйфории и дает расслабиться: злости, как и не было, я спокойно наблюдаю за сменой городского пейзажа за окном, не о чем не переживая. Забавно, как получается, что одна маленькая победа способна так окрылить, снять напряжение и унять волнение, потому что у меня его больше нет — я четко знаю, что и как мне нужно сделать. На миг я задумываюсь о том, что возможно это лишь самовнушение и когда я попаду в помпезную залу, все опять повернётся на сто восемьдесят градусов, но этого тоже не происходит.
Я не волнуюсь. Я просто иду вперед. Мимо элегантно декорированных столов, мимо толпы самых красивых чудовищ. Не надо обманываться, заглядываясь на глянцевые страницы модных изданий. Там все красиво, начищено до блеска и доведено до абсолюта, но на самом деле все они — самые страшные монстры. Если бы мне дали право выбрать, я бы проголосовала за бугимена под моей кроватью или в шкафу, чем за эти джунгли. На самом деле этот мир жесток. Я знаю это не понаслышке, как и то, что пройтись ночью по злачному району куда безопасней, чем сунуться сюда. Здесь тебя сожрут с потрохами и не заметят, просто пережуют и выплюнут. Сожаления, милосердие, сочувствие тут слова скорее мифические, о них разве что в книжках читали, но на практике высшее общество самая настоящая мясорубка, где нет и грамма чего-то настоящего. А руководит всем этим самый главный монстр: Петр Геннадьевич Александровский.
Вам может наивно показаться, что выше него кто-то есть — это не так. Александровский давно подмял под себя всех, начиная с бизнесменов, заканчивая политиками. С ним считаются даже высшая, политическая элита, потому что знают: он — самый опасный, кровожадный и жестокий монстр из всех этих оборотней. Я много о нем знаю. Столько, что хватило бы на пару пожизненных сроков, но их он, конечно же, не получит никогда. У него полностью развязаны руки, а его послужной список настолько длинный, что не хватило бы и жизни его озвучить: рэкет, шантаж, мошенничество в разных сферах и разном объеме, убийства…Да, у Петра Геннадьевича руки по локоть в крови. Мне доподлинно известно об одном инциденте: Светлана Морозова — его вторая жена, и его бывших шофер Андрей Усов. Он убил ее из ревности, застукав на горячем с этим самым шофером, которого уложил в могилу вместе с ней.
«Теперь они вечно будут там, где любили проводить время — в парке Лосиный остров. Вместе.»
Прямая цитата, кстати. Так он, видимо, решил напугать Лилю, чтобы отбить всякое желание ему изменять. Она мне рассказала об этом как-то раз когда перепила вина, а я у нее спросила, не хочется ли ей встречаться с кем-то из ее века рождения. Я, конечно, не склонна верить пьяным дурам, но Антоновна Светлана Морозова и Андрей Алексеевич Усов действительно пропали, а развод Александровский получил заочно. Вот так и получается, что все это — правда, а сколько еще таких «правд» вылилось бы, копни глубже? Конкуренты, неугодные партнеры, любовницы? Мне кажется этот список был бы еще длинней списка всех его преступлений. Не даром его бояться. Он — жестокий человек, это сразу видно по глазам. Они похожи на змеиные. Такие же холодные, расчётливые и пугающие. Но я его действительно не боюсь, смотрю прямо даже сейчас, вышагивая в гробовой тишине под прицелом взглядов сотни кровожадных чудовищ из высшего света.
Могу отдать должное, что Петр Геннадьевич Александровский хорошо сохранился. У него педантично уложены русые волосы с преобладающей сталью, которая только подчеркивается легкой сединой у висков. Гладко выбритый, волевой подбородок, одежда на его внушительной фигуре без намека на «животик» сшита точно под него! Такой человек никогда не пойдет даже в самый лучший бутик, чтобы купить себе "готовый" костюм на вечер, посвящённый себе любимому. Ни за что! Только лучший портной, лучшая ткань, лучшая фурнитура, а главное — самый лучший, эксклюзивный пошив. Александровский любит все эксклюзивное. Это даже смешно. Я нахожусь в месте, где «любовь к себе» идет впереди планеты всей, но при всем при этом разнообразии тщеславия, этот человек превзошел их всех. Даже в просторном зале лучшего ресторана его эго умещается с трудом, а здесь по меньшей мере пятьсот квадратов. Пока я шла к его столу в центре залы, как к личному трону короля, успела уловить столько жирно выделенных букв «А», что если их вырезать и наклеить в буквари, хватило бы обучить половину России, если не всю. Петр Геннадьевич очень любит себя, он эгоистичен до мозга костей, себялюбив и горделив. И я его ненавижу.
— Добрый вечер, Амелия, — усмехается главный Нарцисс Москвы, осматривая меня с головы до ног плавным, липким взглядом, — Прекрасно выглядишь.
Мне стоит огромных усилий не поежиться, чтобы избавиться от ощущения его касаний на своем теле, и не изменится в лице. Я стойко выдерживаю все это дерьмо, даже усмехаюсь, а после кидаю прозрачный пакет с обрезками платья и босоножек прямо перед ним.
— Добрый, Петр Геннадьевич. Извините, ваш презент встретил на своем пути непреодолимые обстоятельства.
— Правда? И какие же?
— Меня.
Сажусь напротив, отгибаюсь на спинку стула, не сводя с него взгляда. Вопреки всем предостережением Лили и Димки, он не злится, напротив. Его это веселит, и Петр Геннадьевич разражается громким смехом, от которого меня едва ли не передергивает. Я сильнее сжимаю в одном кармане наличку, а во втором рукоятку шокера, ухмыляюсь, подводя его ближе к сути.
— Вы хотели меня видеть, и я здесь. Может теперь объясните зачем?
— Может сначала выпьешь?
Петр Геннадьевич слегка поворачивает голову, и толпа, что до этого молча наблюдала за нашей мизансценой, как по щелчку пальцев оживает, а оркестр отстает всего на полсекунды. Так «Ярмарка тщеславия» снова оживает. Раньше, чем я успеваю ввернуть пару комплиментов превосходной работе кукловода, к нам подходит официант. На его подносе бутылка и два фужера, которые он первыми опускает на белую скатерть. Я силюсь не закатить глаза от всех этих напомаженных «белых воротничков» и «манер английских лордов» даже у прислуги, как опускается и бутылка. Последний гвоздь в крышку моего гроба…
На самом стекле красивая роспись, и я безошибочно узнаю в ней хитросплетение розовых кустов, прекрасно понимая к чему эта отсылка. Месть, похоже, люблю не только я, но и Властитель мира, чьи яйца я так безбожно задела ни раз и не два. Что ж…похоже игра начинается?
— …У этого вина потрясающий баланс между фруктовыми и цветочными нотами, раскрывающимися на сливочном фоне. А его аромат…
Я плавно поднимаю глаза на этого ублюдка, сжимая рукоять шокера так сильно, что пальцы болят. Его я хочу пырнуть куда сильнее Алекса, и уж точно ему бы я не оказала такой чести, как своему нерадивому любовнику. Я бы не промахивалась и не била намерено в место, где было бы не так больно, нет! Его бы я огрела прямо промеж глаз, а лучше в другую его башку пониже…И Петр Геннадьевич не собирается помогать мне держать себя в руках, зачем? Он предпочитает играть в нападении. Таких называют «Атакёрами» — шахматист, предпочитающий агрессивный вид игры.
— …А его аромат…В верхних его нотах прекрасный цветок — Роза. Вместе с ней…
— Спасибо, я не пью!
Выпаливаю быстро, чтобы только отчасти прекратить эту игру одного актера. Нарциссы всегда должны получать, что хотят, как и атакёры, а чтобы суметь застать их врасплох очень полезно давить именно в эти инстинкты. У меня нет никакой возможности выиграть у самого богатого человека в России, если я не буду использовать хитрость. Это называется «гамбит» — жертва материала для достижения своих целей. Сейчас моим материалом являются не пешки, а моя гордость, иными словами, я вынуждена проиграть, чтобы потом выиграть. Но и тут не все так просто. Петр Геннадьевич достаточно умен и обмануть его не так то просто. Играть нужно так качественно, как будто это роль всей моей жизни, и пусть игры по-прежнему не являются частью моей натуры, сейчас мне нужно немного погасить ее ради конечно цели.
И я гашу. Отвожу подозрения, усмехнувшись и показательно вздернув носик, ведь он знает, что я никогда не признаю поражение и не покажу своей слабости особенно перед ним.
— Мне нет восемнадцати.
Я не знаю, выгорит ли мое сомнительное актерство, когда насаживаю этот козырь на леску в качестве наживки, но, кажется, все идет как надо. Властитель мира заглатывает ее полностью, причмокивая и ухмыляясь, принимает мою капитуляцию, как признание провинившегося ребенка. Нарочито спокойно, снисходительно, гордо.
— Это хорошо, что ты придерживаешься правильных ориентиров.
— Зачем я здесь, Петр Геннадьевич? Не для того же, чтобы поговорить о моих ориентирах?
— Зря ты так считаешь, Амелия. Как раз за этим я тебя и позвал.
Властитель мира придвигается к столу, упирая в него локти, складывает длинные пальцы в замок и утыкается носом в ладони. Поза мыслителя, не иначе как, а взгляд прощупывающий. Мне он не нравится, как и не нравится повисшая тишина, от которой сейчас я ежусь. Это действительно неприятно, заставляет нервничать, но и как определенный бонус тоже прокатывает — незачем скупиться на проявление страха. Ему это только польстит, и я вижу, как его зеленые глаза загораются чуть сильнее.
Я снова все делаю правильно.
— Вы пытаетесь их во мне разглядеть или это какая-то психологическая игра?! — нервно усмехаюсь снаружи, победно внутри, особенно когда получаю в ответ тихий смех Властителя мира.
— Просто не могу поверить, что ты так выросла. Помню тебя той двенадцатилетней девчонкой, а сейчас ты почти женщина…
Меня передергивает не притворно. Не нравится мне куда он ведет, и я смотрю на него исподлобья, парируя почти сквозь зубы.
— Время не стоит на месте, Петр Геннадьевич. Мы не молодеем.
Твою мать. Ну не могла я удержаться от этой шпильки, которая приходится аккурат по самолюбию этого напыщенного индюка. Я снова вижу в его глаза эмоцию, теперь новую, и это ни что иное, как злость. Петр Геннадьевич слегка щурится, но он слишком хорош в социальных игрищах, чтобы дать маске полного спокойствия слететь слишком надолго — это происходит всего на полсекунды, а мне все равно хватает понять и дать себе по рука.
«Рано, Амелия, прекрати!»
— Ты права, мы не молодеем. И как человек с большим, жизненным опытом, позволь дать себе совет: не спеши рубить концы, когда-нибудь можно и пожалеть о скоропалительных решениях.
— Моя политика отличается от вашей.
— Да что ты?
— Я считаю, что надо жить так, чтобы никогда и ни о чем не жалеть, поэтому решения свои я принимаю осознанно, несмотря на мой маленький жизненный опыт. Если это все, я пойду…
— Не спеши.
Он обрывает меня на полу-действии, когда я привстаю с резного стула, а потом взглядом указывает обратно.
— Я хочу поговорить о том, как мы будем жить дальше.
— Как мы будем жить? — не сдерживая смеха, все же сажусь обратно и киваю, — А как мы должны жить?
— Оставь этот тон для кого-то, кто его оценит, — холодно обрывает меня, на что я снова издаю смешок и отворачиваюсь, кивая, — Ты должна…
— Я ничего вам не должна.
Резкий, сильный удар по столу, от которого я невольно вздрагиваю. Краем глаза также замечаю, как те, кто ближе к нам будто немного придвинулись в надежде расслышать детали беседы с кем-то вроде меня. Конечно, я же бросила вызов самому Властителю мира своим пренебрежительным, внешним видом, и это никого не могло оставить равнодушным. Не беда, мне до этого дела нет и на их помощь я не рассчитываю — это было нужно лишь для одной цели: показать Петру Геннадьевичу, что я не моя сестра и не моя мать.
Сейчас же я собираюсь это только подчеркнуть, медленно переведя взгляд обратно к великому и ужасному строительному магнату. Показываю всем своим видом, что не боюсь его, слегка наклонив голову на бок и также слегка улыбаясь. Наш молчаливый диалог, где мы продолжаем сражаться между строк, длиться достаточно долго, и я первая его обрываю, поведя головой.
— Теперь я, видимо, должна испуганно сжаться и просить о помиловании?
— Ты зарываешься, Амелия.
— А вы нет?! — придвигаюсь чуть ближе, гневно выплевывая слова, что так давно ждут свободы, — Какое вы имеете право присылать мне какие-то подарки?!
— Чтобы дарить подарки, мне не нужно ничье разрешение.
— Черта с два! Я дважды дала понять, что мне от вас ничего не нужно, а вам все мало. Чего вы хотите этим добиться?!
— Чего хотел, того и добился. Ты здесь.
— Это не ваша заслуга, будь она ваша, я бы сидела в том дерьме, которое вы прислали.
— Не выражайся за…
— Я буду делать все, что посчитаю нужным, особенно если мои личные границы будут так вероломно нарушать. И черта с два я буду слушать того, кто эти границы нарушает, особенно в вопросах этикета и воспитания. Я вам не дочь!
— Я и не набиваюсь тебе в отцы, к тому же у тебя он есть.
— Вот именно. И мне хватило за глаза и уши — обойдусь без родительских нравоучений. Я не хочу иметь с вами ничего общего. Оставьте меня в покое, настоятельно рекомендую.
— Это угроза? — усмехается, на что я утвердительно киваю.
— Еще какая. Мне известно, что вы были знакомы с моими родителями — Хан много болтает, когда варит свою медовуху. От него я также знаю, что с моим отцом вы и вовсе были близкими друзьями. Так вот. Все, кто его знал, сразу отмечают, что я — его отражение.
— Как по мне, ты похожа на свою мать гораздо больше, чем тебе кажется.
— Вы заблуждаетесь, — холодно отсекаю, продолжая смотреть на него исподлобья, — Я — не моя мать. Она любила дипломатию, как своего ребенка, а я считаю, что дипломатия хороша до поры до времени. Особенно, если твой оппонент не понимает обычного, человеческого языка.
Мне кажется, что возможно я загнула и переборщила, но Петр Геннадьевич думает иначе. Его ни только не злит моя пламенная речь, но и забавляет настолько, что второй раз за эти короткие пятнадцать минут, я заставляю его откинуть голову назад и засмеяться. По-настоящему. Меня это бесит тоже по-настоящему. Я делаю полукруг головой, чтобы немного откинуть самоуправство черной ненависти и злости, насколько это возможно беру себя в руки, цежу сквозь зубы.
— Я хочу, чтобы от меня отстали.
— Ты вошла в мою семью, Амелия, и теперь это невозможно. Все, что ты будешь делать, будет влиять и на нас.
— Я не входила в вашу семью. Моя сестра — да, и это только ее дело.
— Ты верно подметила степень вашего родства. Она — твоя сестра.
— Никто не знает и не узнает степень нашего родства. Вы можете позволить себе позаботиться об этом, раз так лихо управляете целой толпой элиты. Я не хочу быть с вами в связке, поэтому предлагаю разойтись, как в море корабли.
— А как же твоя мечта?
— О чем речь? Конкретней.
— Ну, мне известно, что балет тебя не интересует, зато интересует кое-что другое. Я могу помочь…
— Я остановлю вас прямо сейчас, пока вы не оскорбили меня еще больше.
— Я тебя не оскорблял, пока этим занимаешься лишь ты.
— Предлагая свою «помощь», вы сомневаетесь во мне и моем таланте — это оскорбление. Я могу справится сама и для этого ваша поддержка мне ни к чему. Надеюсь, что на этом все. Хорошего вечера.
Встаю резко, но задерживаюсь и, смотря ему в глаза, вынимаю пачку налички из кармана, оставляя ее рядом с пустым, так и не наполненным фужером.
— За платье и босоножки.
— И это я тебя оскорбляю? — коротко усмехается, на что я лишь пожимаю плечами.
— Не люблю ходить в должниках. Еще раз повторяю: мне от вас ничего не нужно. Хорошего вечера.
Наконец я разворачиваюсь и делаю пару шагов к свободе, попутно подмечая, что на меня теперь никто и не смотрит. «Как бы» не смотрит. Забавная картина складывается: все они, чудовища разных мастей, вроде как и занимаются своими делами, а нет, нет, да посматривают на девочку в желтых сапогах. Сейчас, как никогда раньше, на ум приходила всего одна фраза:
«Ярмарка Тщеславия — место суетное, злонравное, сумасбродное, полное всяческих надувательств, фальши и притворства.»
И как же это похоже на правду, черт возьми. Уильям Теккерей, видимо, сам был частью, но своей Ярмарки Тщеславия…
— Я знаю, чего ты на самом деле хочешь!
Вдруг раздается долгожданное, и я замираю, не веря своим ушам. Я действительно не верю, что у меня, кажется, все получилось, поэтому медленно поворачиваюсь обратно к Властелину мира, чтобы задать тихий вопрос.
— И чего же я на самом деле хочу по вашему?
— Мести.
Боже! Звучит, как гром среди ясного неба, и у меня на секунду перед глазами играют черные пятна. От волнения, нервов и все еще наивного неверия в то, что это происходит на самом деле, а не в моей голове.
Но это происходит…Александровский видит мое шокированное состояние, и ему это льстит. Он вальяжно прижимается спиной к стулу, расслабляется и ухмыляется, но теперь мне по боку. Пусть раньше все его самодовольство было, как кость в горле, сейчас же это не главное. Главное в другом — у меня получилось! Как минимум привести его в ту точку, которая мне нужна, и сейчас начинается самая важная, решающая часть партии. Мы на финишной прямой.
— Я тебя не осуждаю, вполне равносильный обмен за все, что произошло тогда.
— Не смейте, — еле слышно выдыхаю, сжимая кулаки, — Вы понятия не имеете о чем говорите, так что не смейте даже пытаться…
— Мне все известно.
Очередной гром среди ясного неба. Я смотрю на него с надеждой понять, насколько его слова правдивы, и мне бы хотелось сказать, что я нахожу в его мимики ложь, но это не так. Он действительно все знает. И это бесит меня еще больше!
— Тогда в чем равносильность проступка и наказания?! — взрываюсь, повышая тон, быстро подхожу обратно и, уперевшись в стол рукой, цежу сквозь зубы, — То, что он сделал и то, как ВЫ его наказали — это равносильно?!
— У меня были связаны руки.
— Черта с два я в это поверю! — снова повышаю тон, не в состоянии сдержаться, — Я не моя сестра!
— Не ори! — отвечает тем же, также резко поднявшись.
Сейчас, кажется, вся его фигура закрывает будто весь мир — он просто огромный. Плечи, рост, энергетика. Я его не боюсь, конечно, и все равно инстинкт самосохранения велит заткнуться, что я и делаю. Затыкаюсь, разумеется, но взгляд мой не становится кротким, он также пылает, даже когда его телефон вдруг начинает звонить. Властитель мира тоже не отступает — просто не глядя отбивает звонок, и пусть тише, но также властно указывает на стул.
— Сядь.
Выполняю. Не сказала бы, что осознанно, но выполнить приказ сейчас гораздо лучше, чем настаивать на своем. Петр Геннадьевич оценивает это улыбкой, короткой, но многозначительной, будто поймал меня на крючок, и сам опускается на свой трон. Пару мгновений медлит, потирая указательный о большой палец, а потом вдруг тянется к своему пиджаку, достает оттуда аккуратно сложенный листок и кладет его на стол. Еще медлит, пока я гипнотизирую взглядом большую, жилистую ладонь, и, словно выждав, а еще будто пересмотрев фильмы про шпионов, он двигает его ко мне указательным пальцем. Мне хочется смеяться, но я держусь, вместо того стягиваю бумажку и читаю ее содержимое.
— Это банковские реквизиты карты, куда его отец отправляет определенную сумму денег каждый месяц, — поднимаю взгляд и пару раз моргаю, на что Властелин мира лишь устало вздыхает, как будто от проступка глупого ребенка, — Адреса его местоположения я тебе дать не могу, сама понимаешь, но думаю, что вы сможете вычислить его и сами. Достаточно лишь узнать, откуда снимают деньги, а дальше дело техники.
Теперь он ждет благодарности. Я прямо вижу, как на его лице отпечатывается это томление. Ни в улыбке, нет, в глазах. На их дне плещется и радуется мальчик, который думает, что он управляет баллом, но, Властелин мира, у меня для вас неприятные новости — это далеко не так.
Я смеюсь, чем ставлю его в тупик. Смеюсь громко, с расстановкой, не спеша. Это именно тот самый момент, которого я так долго ждала — моя месть у меня в кармане, потому что не я у него на крючке, а он у меня. И это потрясающе…
— Вы же несерьезно… — наконец, вытирая слезы, говорю, а сама смотрю на его тронутое злобой лицо, от вида которого смеюсь еще больше.
— Что же тебя так веселит, позволь спросить?
— Конечно.
С готовностью придвигаюсь ближе, зажав бумажку между пальцев, подношу ее к огню свечи, который тут же хватает уничтожать бесполезную «помощь». Я за этим наблюдаю с молчаливым восторгом, проделывая с ним все то, что он проделывал со мной вначале. Заставляю нервничать и переживать.
— Эта писюлька — бесполезна.
— Амелия…
— Бесполезна, — настаиваю, бросая огонек в фужер, — Или вы считаете, что мы не проверили самое очевидное? В том городе и в его окрестностях нет ничего — это обманка. Кажется, ваш партнер не сильно доверяет вам, когда дело касается семьи. И только ли семьи?
— О чем ты?
— Ооо…что-то прошло мимо вашего носа, неправда ли? — смакую каждое мгновение, теперь я вальяжно откидываюсь на спинку стула, пока Властелина мира нещадно так кроет.
Больше он не притворяется самым могущественным, просто не может. Это его главная ахиллесова пята — удар по его силе, по его возможностям. Стоит один раз дунуть, и шелуха летит во все стороны — красота. Зрелище бесподобное, и я радуюсь всей душой, даже не вздрагиваю, когда на бедный стол обрушивается очередной удар крупного кулака.
— Прекрати паясничать, и если есть что сказать — говори, а нет — закрой рот и будь благодарна…
— Если вы так вежливо просите, конечно скажу. Вы же трахаете мою сестру, а это считай почти родственники.
Он снова открывает рот ради очередного замечания, но я успеваю раньше.
— Вас по-крупному нагнули, и делают это уже не первый год. Мимо вашего носа проводят крупные откаты, откровенно вас обворовывают, а вы и не замечаете, пребывая в розовых замках мира, где все контролируете. Извините, но работая с крысами, всегда ждите ножа в спину.
— Доказательства.
— Были, сгорели вместе с нашим домом. Моя мама долго их собирала, но вам повезло — у меня отличная память. В ответ на вашу милостыню, брошу вам свою: начните проверку с аквапарка, который вы начали строить за год до того, как моя мама разбилась. Именно тогда в вашу кормушку не доложили в первый раз. Немного, конечно, но это лишь для затравки. Скажем так, проверить, так ли страшен черт, как его малюют.
— Твоя мама… — вдруг сказал он, резко подняв на меня взгляд, — Ты намекаешь, что он причастен к тому, что с ней случилось?
Я усмехаюсь не только вопросу, но и своему гению — так разыграть великого и ужасного Александровского может только по-настоящему гениальный стратег. В этот момент я даже рада тому, что так похожа на него — мой отец славился именно этим своим прирожденным талантом вести войну, как скрытую, так и открытую. Талант, который я унаследовала…
— Дядя Гриша был одержим машинами, — плавно поднимаюсь на ноги и слегка наклоняя голову на бок, — Он проверял их каждый месяц и точно заметил бы перебой с тормозами. Дальше думайте сами, а я пойду. Я никогда не любила ярмарки, а ярмарки тщеславия и того подавно.
«Уходя, светись не так ярко» — учила я себя еще в тот момент, когда обдумывала ходы до начала партии, но, к сожалению, сдержать улыбки было просто невозможно.
Потому что я получила, что я хотела, а результат лишь вопрос времени.