Роман замер у дверей, ведущих в покои Марии Аланской, держа в руках поднос с креокакавос, приготовленным к арестону — дневной трапезе. На широком серебряном блюде выложен вначале обваренный, а затем и обжаренный до золотистого цвета нут — жарят его в оливковом масле с мелко нарезанным укропом. Также на блюде выложены небольшие кусочки запеченного на вертеле мяса — свиной лопатки, заранее замаринованной с луком, солью и специями. Обычно мясо маринуют с вечера, а готовят на следующий день… К нуту также полагается соус из смешанного с медом, солью и тимьяном уксуса — а глубокий золотой кубок наполнен разбавленным водой сладким вином. И ради царевны Самсон попробовал не только мягкий, рассыпающий после первого укуса нут да ароматное, с щедрым дымным духом мясо — но и вино. С удивление отметив, что оно похоже на сладкий густой виноградный сок, а не ту неразбавленную кислятину, что он когда-то пробовал по молодости.
Впрочем, единственный крошечный глоток вина не придал манглабиту решимости — и несколько томительный мгновений он медлил у закрытых дверей, собираясь с духом. Наконец, когда взгляд одного из ратников, дежуривших у покоев царевны, стал откровенно недоуменным, сотник решительно кивнул головой — и страж тут же постучал в дверь…
Да, варангу вновь перевели в Вукалеон — в то время, как императорская семья вернулась во Влахернский дворец вместе с кувикулариями. Ведь авантюра Готфрида из Булони потерпела полный крах — хотя после первой, провальной попытки овладеть Царьградом, он все же не согласился принести вассальную клятву базилевсу. В конце концов, с герцогом была лишь малая часть крестоносного войска! И он все еще надеялся переломить ход борьбы с ромеями в свою пользу…
Тогда Комнин призвал курсирующие вблизи столицы отряды печенегов — и велел им атаковать стояку крестоносцев. И на рассвете следующего дня кочевники приблизились к валлонам, чтобы начать засыпать их стрелами на безопасном для себя расстоянии! Готфрид потерял несколько десятков воинов прежде, чем арбалетчики отогнали степняков. После чего, ободренный успехом, он отправил за ними в погоню сотню рыцарей, рассчитывая вдохновить уже всю свою рать победой над ромеями!
Однако печенеги увели преследователей за собой, умело подпуская их к себе — чтобы не потеряли азарт! — а потом снова отрываясь… Вскоре крупные жеребцы-дестриэ, хоть и стремительные на коротком разгоне, но непригодные к продолжительной погони, выбились из сил. А сами франки обнаружили себя в опасной близости от Золотых ворот Царьграда… И не успели они отступить, как ворота открылись — и на рыцарей обрушилась тагма схолариев числом в три сотни клибанофоров! Бронированные вместе с жеребцами ромеи в считанные секунды опрокинули противника, чьи кони окончательно выбились из сил — и все это на глазах всего войска Булонского! Обескураженный герцог не посмел ввести в бой оставшуюся рыцарскую конницу, памятуя о мощи и дальнобойности греческих скорпионов и баллист. Хотя гвардейская тагма и замерла у стен, словно вызывая феодалов на бой…
Решив, что с демонстрацией своих возможностей пора заканчивать, Комнин отправил Гуго из Вермандуа послом к Готфриду. Брата французского короля — и сына русской княгини Анны Ярославны… Последний едва не погиб при переправе через Адриатическое море — его корабль утонул, но знатного франка спасли ромеи. И тут же препроводили наполовину гостя, наполовину пленника в Царьград, вырвавшись вперед крестоносного войска! А базилевс вроде бы и принял Гуго со всеми возможными почестями — однако вскоре мягко склонил к присяге…
Так вот брат французского короля постарался объяснить Готфриду едва ли не на пальцах, что, во-первых — крестовый поход организован папой Урбаном II с целью помочь ромеям в их борьбе с сарацинами, по просьбе Комнина. И раз великий понтифик откликнулся на эту просьбу, то он точно не оценит войны с христианами, пусть даже и схизматиками! Во-вторых, что вожди крестоносцев, пусть они и соблазнятся сокровищами Царьграда, но никогда не признают Готфрида новым базилевсом. И если война с ромеями и состоится, и даже будет успешной, то позже крестоносцы просто передерутся за власть и трофеи! Ну и, в-третьих — раз уж сам Гуго принес вассальный оммаж базилевсу, то и он, и его войско не поддержат Готфрида в войне с Комниным. И более того, даже если итальянские норманны и объединятся с Робертом Нормандским и Робертом Фландрийским в своем желании помочь герцогу, Стефан из Блуа и Раймунд Тулузский примут сторону брата своего короля! Тем более, что именно Раймунд Тулузский ведет к Царьграду самое большое войско — и в тоже время Боэмунд из Тарента, лидер итальянских норманнов, является его личным врагом. Так что если между христианами и начнется война, Алексей Комнин сможет всецело положиться на франкских рыцарей…
Не сразу, но эти уговоры поколебали решимость Готфрида продолжать борьбу за Царьград — и, проиграв обе схватки ромеям, он вынужденно подчинился базилевсу, принеся присягу вместе с братьями. После чего император Алексей поспешил переправить лотарингское войско герцога через Босфор, наладив поставки продовольствия людям Булонских уже в Вифинии… Соответственно, его семья смогла благополучно оставить Вукалеон, где стражу вновь несут варяги!
И вот ныне Роман замер под дверью Марии Аланской, чтобы услышать столь долгожданное, и одновременно с тем столь пугающее:
— Войдите!
Глубоко вздохнув так, словно он собирается нырнуть в холодную воду, манглабит вошел внутрь покоев — а когда страж закрыл за ним дверь, сотник двинулся вперед, к вновь сидящей за книгами василиссе… Попутно отметив, что сегодня ее волосы собраны в тугую косу.
Мария не сразу подняла голову от книги — а когда подняла, встретила Самсона насмешливым взглядом да заигравшей на полных, красиво очерченных губах легкой улыбкой:
— Явился, славный манглабит? Всех ли врагов победил? А я уже начала переживать, что ты отправился в свой поход, и больше не явишься ко мне…
Сын Добромила, несколько уязвленный явной иронией в голосе горянки, решительно пересек комнату, добравшись до стола — после чего поставил на него поднос, и коротко ответил:
— Ваша трапеза, госпожа. Я могу идти?
Полуулыбка погасла на лице василиссы, а взгляд похолодел:
— Вот как? Спешишь покинуть меня, так быстро? Признаться, в прошлый раз ты сумел удивить меня, манглабит… А теперь ничего и не скажешь?
Русич, еще более уязвленный тем, что Мария даже не назвала его имени, довольно резко бросил в ответ:
— Что я должен сказать⁈
Дочь грузинского царя легонько прищурилась, после чего спросила уже без всякой иронии в голосе:
— Ответь хотя бы, на что ты рассчитывал, варяг? Что я воспылаю внеземной страстью к северному варвару, и прыгну в его объятья по примеру иных греческих патрицианок? М-м-м?
Роман почуял, что заливается краской от смущения — и, опустив взгляд, будучи более не в силах смотреть в глаза любимой царевне, буквально издевающейся над ним, произнес:
— Я признался в своих чувствах, потому что понял: будет очень глупо умереть, так и не рассказав о них… Тяжело жить, боясь признаться той, о ком мечтаешь, о ком грезишь во сне и наяву, что ты чувствуешь к ней! Уж лучше так — быть высмеянным, чем бояться открыться…
Мария немного помолчала — после чего ответила уже гораздо мягче:
— Ты ошибаешься, если думаешь, что я над тобой смеюсь… Присядь Роман, раздели со мной трапезу.
Самсон, впервые за сегодня услышав от горянки свое имя, несколько приободрился — и, встретившись взглядами со спокойно смотрящей на него василиссой, с чувством поклонился:
— Госпожа, я пробовал вашу еду, и не ощутил на себе действие яда. Но если я разделю с вами трапезу, боюсь, ваш арестон кончится слишком быстро — вы не успеете насытиться.
Дочь Баграта улыбнулась:
— Шутишь, гвардеец? Хорошо… Тогда просто сядь подле меня. Я хочу узнать о тебе немного больше, чем знаю сейчас… Откуда ты родом? Кто твои родители? И почему ты так уверен, что погибнешь, отправляясь в новый поход? Ведь ты манглабит варанги, умелый воин — я слышала, что ты отличился на Лесбосе, а до того в Вифинии…
Роман вновь поклонился — с радостью отметив, что василисса узнавала о нем:
— Как вам будет угодно, госпожа…
Аккуратно опустившись на свободный резной стул (а вдруг сломается под крепким русичем?), Самсон начал свой сказ:
— Госпожа, мой отец был десятником варанги, звали его Добромилом — и пал он под Диррахием, когда норманны сожгли церковь вместе с укрывшимися в ней воинами… И я сразу отвечу на ваш последний вопрос — тогда я дал обещание отомстить Гвискару и его сыну, Боэмунду. Но Роберта вскоре призвал на суд Господь — держать ответ за сожженный с людьми храм. А меня сослали в Вифинию за стычку с перебежчиками-норманнами, так что в битве у Лариссы я не дрался… Я прошел долгий путь прежде, чем вновь вернуться в варангу — а теперь Господь, как видно, дает мне шанс исполнить мой обет, посылая Боэмунда из Тарента в нашу землю! Когда я отправлюсь вместе с крестоносцами в Азию, я буду искать возможности поквитаться с ним в битве — но, даже если я и исполню задуманное, после я вряд ли уцелею…
Мария страдальчески подвела глаза — и с явным осуждением покачала головой:
— Какая глупость! Господь не будет никому потворствовать в свершении языческой кровной мести… Ты думаешь, что сложишь голову за отца — но если твой отец христианин, то он точно не желал бы тебе такой смерти, Роман!
Манглабит не нашелся, что ответить — ведь василисса, сама о том не зная, повторила слова Твердило… Немного помолчав, он кратко ответил:
— Я дал слово.
Мария, не сдержавшись, засмеялась — красивым, мелодичным смехом, показавшимся влюбленному русичу подобным журчанию звонкого ручейка:
— О-о-о! Эта непоколебимая верность северян своему слову, фанатичная готовность отдать за него жизнь! Вот только ты, Роман, дал слово не своему господину, не своим воинам, и даже своему отцу, застав его на смертном одре — ты дал его самому себе… И дал неразумным юнцом, когда сердце твое скорбело о потери близкого человека!
Немного помолчав, царевна продолжила:
— Скажи, а что же думает о том твоя мать? Неужели ты оставишь старую, больную женщину без должного присмотра?
Дочь Баграта ударила наугад — и промахнулась. Роман молча потянул с шеи шнурок-гайтан, чтобы явить на свет золотой крестик:
— Лишь этот крест является моей памятью о матери. Я никогда ее не видел… Разве что совсем младенцем? Отец по каким-то своим причинам никогда не рассказывал мне о ней — разве что говорил, что очень любил ее, а она очень любила нас обоих… О моей маме ходили разные слухи — злые языки шептали, что она была простой блудницей, и отец просто забрал меня сразу после родов… Но также я слышал, что будучи стражем Большого дворца, отец встретил молодую девушку из знатной греческой семьи. Их любовь была сильной — но не сильнее воли ее родителей, отправивших дочь в Азиатское поместье… Где она и сгинула во время набега сельджуков.
Мария удивленно покачнула головой, а взгляд ее стал отсутствующим — так, словно василисса полностью погрузилась в свои мысли. Немного помолчав, она пригубила из бокала, чуть задержав вино во рту прежде, чем выпить — после чего вновь посмотрела на Романа:
— А я ведь слышала эту историю. И если я не ошибаюсь… Что же — вся ирония заключается в том, что твою маму, сколь мне не изменяет память, звали Ириной. И она точно происходила из династии Фока… Ты ведь знаешь, что варяжская стража появилась после подавления Василием Болгаробойцем мятежа полководца Варды Фока? А его дядя, Никифор Второй Фока был и вовсе базилевсом — и за время своего правления вернул империи Крит, Кипр и Антиохию? Выходит, Роман, ты царского рода…
В этот раз засмеялся уже манглабит — громко и искренне:
— Хахахах… Даже если итак, ромеями правят не династии, а базилевсы, сумевшие захватить власть. И каковы бы не были мои права на престол императора Восточного Рима, прежде всего — я русич, сын русича Добромила и гвардеец варанги, принесший обет верность Алексею Комнину!
Василисса пожала изящными, покатыми плечиками:
— А я дочь грузинского царя и аланской царевны по рождению, бывшая императрица, жена двух бывших императоров, мать бывшего императора… Но сейчас, в сущности, я пленница Комнинов, прожившая большую часть своей жизни во дворцах, и покидавшая Царьград лишь во время паломничества на Афон… Мне настолько опостылели стены этих покоев, что я уже не с нетерпением жду часа, когда же меня сошлют в монастырь! Если повезет, и он будет удален от Константинополя, то я в последний раз в своей жизни отправлюсь в путешествие…
Самсон испытывал буквально физическую боль, слушая это признание — после чего, недолго думая, с жаром ответил:
— Но ведь я начальник вашей стражи, госпожа! И к следующей же смене я найду корабль, идущий в Тмутаракань или какой из грузинских портов; чтобы бежать из Вукалеона, достаточно впустить в гавань одинокую лодку — я сумею договориться! Я…
Манглабит осекся, когда тонкий указательный пальчик Марии дотронулся до его губ, буквально парализовав их своим прикосновением! Сама же василисса искренне и очень тепло улыбнулась гвардейцу:
— Я очень рада слышать, что ты готов ради меня рискнуть своим положением Роман — и возможно, даже нарушить обет, данный базилевсу. Но ни в Грузии, ни в Алании меня никто не ждет. Мои родители давно умерли, мой брат Георгий потерпел поражение от сельджуков при Квелисцихе и передал престол моему племяннику, Давиду — после чего Георгий был пострижен в монахи. И вряд ли Давид будет рад своей престарелой тетке, чье бегство из Царьграда испортит его отношения с ромеями — едва ли не единственным союзником против сарацин…
Немного помолчав, царевна горько добавила:
— Увы, единственным моим действительно любимым и близким человеком был Константин, мой сын. А теперь я одна…
Роман, донельзя огорченный этим признанием, сумел лишь выдавить из себя:
— Мне жаль вас, василисса…
Мария, сделав еще один, гораздо более щедрый глоток вина, довольно жестко усмехнулась:
— Тебе в пору пожалеть самого себя, манглабит. Ты одинок также, как и я — но ты даже не познал радости отцовства. И в этом я богаче… Ведь у меня хотя бы был ребенок — и чувства к нему. А ты ныне собрался положить свою голову во имя мести, никому не нужной — даже самому себе!
Самсон немного помолчал, обескураженный и задетый таким признанием, и невольно посмотрел на себя со стороны… А после неожиданно для самого себя выпалил — посмотрев прямо в глаза горянки:
— Зато я узнал настоящую любовь к женщине. Я испытал ее, в отличие от многих иных… А вы, василисса — вы когда-нибудь любили мужчину?
Мария Аланская изумленно выгнула правую бровь — после чего с легкой усмешкой ответила:
— Дерзко… Но я отвечу на твой вопрос — по молодости я влюблялась во многих мужчин, но ни разу мне не довелось признаться… Однако, я и не могла открыть своих девичьих чувств иным мужчинам — ведь я была невестой императора! Что же касается Михаила — ну… Его было сложно полюбить — и даже уважать. Настолько он был слаб… Хотя и относился ко мне недурно…
Сделав еще один щедрый глоток вина — и даже не притронувшись к креокакавос, царевна вдруг приказала сотнику:
— Выйди ненадолго, манглабит, мне нужно побыть одной. Немного… Но не удаляйся от покоев — я хочу еще немного с тобой поговорить.
Самсон тут же встал — и глубоко поклонившись Марии, двинулся к дверям. Но уже на выходе он услышал тихий, горький голос царевны:
— Веришь или нет, Роман, но наш разговор был самым длинным за многие месяцы — если, конечно, не считать общения с моей воспитанницей.
…Меряющему коридор нетерпеливыми шагами русичу пришлось ждать совсем недолго. Ибо уже вскоре из-за закрытых дверей вновь раздался высокий голос василиссы:
— Войдите!
Манглабит с трудом себя сдержал, чтобы не вбежать в покои Марии Аланской — а когда он оказался внутри, то услышал негромкий голос горянки:
— Затвори дверь на засов.
Сотник тотчас выполнял приказ, с недоумением осмотревшись по сторонам — в первые мгновения он не увидел царевны. И только спустя несколько секунд он заметил движение за опущенным вниз, плотным балдахином кровати, тканым из пурпурной ткани… А после, наконец, увидел и саму Марию, с присущей ей грацией вышедшую навстречу Роману.
И оцепенело замер на месте, не в силах поверить своим глазам! Ибо показавшаяся Самсону василисса предстала пред ним лишь в кружевной сорочке — накинутой на обнаженное тело женщины… Причем кружево нисколько не скрыло от восторженного взгляда мужчины длинных, изящных ног горянки, едва выступающего животика — и полной, округлой груди, показавшейся Роману похожей на плоды спелых персиков… Ее лишь немного скрыли струящиеся по покатым плечам горянки пряди распущенных, огненно-рыжих волос. А когда манглабит все же оторвал от них свой жадный взгляд, то увидел, что глаза Марии вновь потемнели, приобретя неповторимый фиалковый отлив:
— Я подумала над твоими словами… И поняла, что хочу хотя бы раз в жизни оказаться в объятьях влюбленного в меня мужчины… Ты ведь не соврал о своих чувствах, Роман?
Самсон едва не зарычал, заслышав вибрирующие нотки в медовом голосе царевны — и двинулся вперед, резко рванув пряжку пояса! Но тут же в глазах василиссы плеснулась паника, она торопливо отступила — а голос ее задрожал на первых же словах:
— Стой Роман! Стой… Ты не должен меня разочаровать, ты не должен сделать мне больно! Мне не нужна страсть, я хочу… Я хочу почувствовать твою любовь. Если конечно, ты не соврал в своем признании…
Манглабит замер, словно налетел на невидимую преграду — а после вновь шагнул вперед, но уже придя в себя. Он справился с непослушной пряжкой пояса и положил перевязь с мечом на стол… После чего подступил к заметно волнующейся женщине — и неожиданно для самого себя опустился перед ней на одно колено.
…Когда он впервые коснулся ее — у самых щиколоток — у Романа словно обожгло руки! А сердце его начало биться в груди загнанным зайцем… Переведя дыхание, русич начал медленно поднимать вверх подол кружевной сорочки, неспешно ведя ладонями по тыльной стороне ног красавицы-горянки, гладя ее теплую, бархатистую кожу… А когда подол задрался уже выше колена, Самсон коснулся губами внутренней стороны бедра женщины — интуитивно лаская ее так, как никто и никогда ее не ласкал…
Мария задышала тяжело, часто; невольно она опустила руки на голову Романа, а после — погрузила свои тонкие, изящные пальцы в его волосы, чувствуя при этом, как сладостно жгут кожу ног горячие губы мужчины… Наконец, она хрипло выдохнула:
— Разденься… Я хочу увидеть тебя… Без брони…
Много позже, уже нисколько не стесняясь свой наготы, василисса бесстыдно раскинулась на ложе рядом с совершенно счастливым и опустошенным Романом, молча улыбающимся — и смотрящим прямо в потолок. И в очередной раз ощутив, как по телу ее бегут волны сладкой истомы, василисса взяла широкую, мозолистую ладонь мужчины — и крепко сжала ее в своей… Она вдруг почувствовала необычайно сильное родство с, казалось бы, давно уже знакомым варягом — всем своим женским естеством ощущая, что отныне он должен принадлежать только ей! Только ей… И что она не уступит его ни одной другой женщине — включая и костлявую старуху с косой!
По крайней мере, не в ближайшие годы…
Энергично перевернувшись на кровати и совершенно естественно положив голову на мускулистый торс Романа, Мария неожиданно крепко схватила его за волосы — и, потянув к себе, горячо зашептала, смотря прямо в серо-зеленые глаза русича:
— Не смей! Слышишь⁈ Не смей нападать на Боэмунда, не смей ему мстить!
Гвардеец, только что расслабленно смотрящий на любимую, несколько напрягся, в который раз за сегодня повторив:
— Ты не понимаешь, я дал…
Но горянка взвилась подобно атакующей рыси:
— Да мне плевать на твое слово, дурак!!! Ты что, действительно не понимаешь, что между нами сейчас было⁈ Моя наставница, Евдокия Макремволитесса, родила Диогену двух детей, когда ей было уже за сорок шесть лет! Сорок шесть!!! А мне сорок три, Роман — и ты думаешь, что после всего того, что было между нами, я не понесу дитя⁈
Манглабит, кажется, вообще ни о чем не думал до этих слов. Но после принялся лихорадочно считать в уме, сколько же всего раз сливался с рыжеволосой красавицей в единое целое — и сколько раз они достигли пика наслаждения, не расцепляя объятий… А попутно вспомнил, что все бывшее между ними есть таинство продолжения человеческого рода! И осознал, наконец, что горянка говорит вполне разумные вещи.
— Но…
Мария бешено сверкнула глазами:
— Нет!!! Я никому не позволю вытравить мое дитя!!! И даже если меня теперь сошлют в монастырь, я смогу родить — а после воспитывать ребенка в монастыре до наступления отроческого возраста. После чего я найду способ передать нашего, слышишь, варяг, НАШЕГО малыша тебе! И уже ты будешь защищать и растить его… Или ее! Потому не смей умирать, не смей мстить норманну! Дай мне слово, что выживешь — и позаботишься о нашем ребенке!!!
В этот раз Роман ответил твердо, понимая, что обратного пути нет:
— Я сделаю все, чтобы выжить — и позаботиться о дитя.