Протягивая руку, я вытираю один глаз от влаги, все еще прилипшей к ресницам после рвоты, и хмурюсь, когда моя рука не возвращается с размазанным по ней черным макияжем.
Мои глаза находят зеркало, и я ахаю, когда обнаруживаю, что на моем лице нет темного макияжа, который я так долго совершенствовала прошлой ночью и который, я знала, только усилит раздражение моей матери.
— Что за черт? — Бормочу я, уставившись на свое чистое лицо.
Да, хорошо, у меня под глазами мешки, из-за которых моя кожа выглядит бледной и тусклой, а глаза налиты кровью, но это чертовски намного лучше, чем я ожидала.
Смятение продолжает воевать внутри меня, когда я тянусь за зубной щеткой и пытаюсь привести в порядок состояние своего рта. Это работает, просто жаль, что это мало помогает моей голове и желудку.
Я плетусь обратно в свою спальню, отчаянно нуждаясь в кофе, но также осознавая, что у меня нет сил приготовить его самой, даже если бы мама не украла мою кофеварку в своем стремлении заставить меня жить чистой жизнью, или чего она там пытается добиться с помощью кокосовой воды. Дерьмо.
Я падаю обратно в кровать и сворачиваюсь в клубок.
У меня есть две минуты, чтобы утонуть в своих неверных решениях предыдущей ночи, прежде чем в моей комнате раздаются шаги.
Я втягиваю воздух, молясь тому, кто может услышать, чтобы мне не пришлось терпеть мамин визгливый голос, когда она ругает меня за мое вызывающее поведение.
Но когда этого не происходит, и вместо этого в нос мне ударяет запах жидкого золота, в котором я так отчаянно нуждаюсь, я приоткрываю глаз, рискуя увидеть, кто это.
Джослин стоит передо мной с мягкой, понимающей, но обеспокоенной улыбкой на лице.
— Спасибо тебе, — шепчу я, когда она ставит огромную кружку на мой прикроватный столик.
Я ожидаю, что она снова уйдет, но, к моему шоку, она опускается и садится на край моей кровати.
Она тянется к моей руке и нежно сжимает.
— Я думаю, нам пора немного поболтать, не так ли?
Мои губы приоткрываются, чтобы ответить, но я слишком смущена, чтобы подобрать какие-либо слова.
— Эм… Я знаю, что слишком много выпила. Прости, если я причинила—
— Ты не должна передо мной извиняться, милая. — Она одаривает меня мягкой улыбкой, которую я, вероятно, должна была раз или два получать от своей матери. Но я не уверена, что она на это способна.
— Я давно знала, — начинает она, никоим образом, не помогая мне понять, о чем мы на самом деле говорим. — Я надеялась, что, может быть, ты поймешь, что я знала, и расскажешь мне об этом.
— Прости, я понятия не имею, о чем ты говоришь.
— Он действительно заботится о тебе, Калли. И я должна признать, я была обеспокоен, когда Алекс начал тусоваться здесь с тобой, но, похоже, ничего не изменилось. Он был здесь, когда ты в нем нуждалась, точно так же, как, кажется, всегда.
Мой рот открывается и закрывается, как у рыбы, вытащенной прямо из аквариума.
— Ты знаешь? — Шепчу я, едва способная переварить это, поскольку в моих венах все еще остается шестьдесят процентов водки.
— Поговори со мной, Калли. Я вижу, что тебе больно, и я ненавижу это. Я не твоя мать, я не буду судить тебя или критиковать твой выбор. Ты умная, вдумчивая молодая женщина, и я верю, ты знаешь, что для тебя лучше.
Слезы жгут мне глаза, когда я смотрю на ее доброе лицо.
Рыдание вырывается из моего горла за секунду до того, как я падаю в ее объятия.
— Это такой беспорядок, Джослин. Я даже не… — Я прерывисто дышу.
Она обхватывает мое лицо руками и смотрит мне в глаза.
— Он был здесь прошлой ночью. — Это должно прозвучать как вопрос, но этого не происходит, потому что в глубине души я уже знаю. Возможно, я проснулась во сне о нем, но, как и предыдущий опыт, это было взято из реальности.
— Я думаю, он, должно быть, наблюдал снаружи. Глупый, безмозглый мальчишка. Если бы кто-нибудь увидел его, они бы застрелили его, слоняющегося в тени.
Я задерживаю дыхание, думая о том, что он вот так рискует своей жизнью.
— С ним все в порядке, милая. Ну, если не считать разбитого сердца, от которого он страдает.
Ее слова мало влияют на мое эмоциональное состояние, и тихие слезы продолжают катиться по моим щекам, стекая вниз и впитываясь в майку.
— Он знал, что ты отключилась на диване. Он напугал меня до полусмерти, появившись, как призрак, глубокой ночью, а затем спустился в кабинет, подхватил тебя на руки и отнес сюда—
— Как долго он оставался?
Она качает головой. — Понятия не имею. Я не вторгалась. Когда я проверяла тебя этим утром, он уже ушел.
С каждым сказанным ею словом на сердце у меня становится тяжелее.
— Что произошло на прошлой неделе, Калли?
— Можно? — Спрашиваю я, кивая на кружку, которую она принесла, нуждаясь в чем-нибудь, в чем угодно, чтобы пройти через это.
Обхватив кружку руками, я потягиваю горячий кофе, позволяя ему согреть меня изнутри.
— Это было все, — признаюсь я. — Он… он невероятный, Джослин. И никто на самом деле этого не видит. Это разбивает сердце. Я ненавижу, что он чувствует, что должен выставлять себя напоказ перед всеми, как будто он им понравится, включат его только в том случае, если он этот безжалостный, жестокий солдат, а не человек, которого он скрывает под маской.
Она снова берет меня за руку, поощряя продолжать разговор.
И я делаю это. Я рассказываю ей все. Облегчение от того, что я наконец-то рассказала кому-то — кроме Алекса, который пережил это вместе с нами, — снимает такой груз с моих плеч, что я удивляюсь, почему я не сделала этого раньше.
— Мои родители никогда этого не примут, — говорю я наконец. — Вот почему он ушел.
— Калли, — предупреждает она с грустью и состраданием в голосе. — Волновало ли девушку прошлой ночью, которая была в том сексуальном, откровенном платье, что подумали ее родители?
Я вспоминаю тот момент, когда прошлой ночью вошла в коридор, и то, насколько сильным заставило меня почувствовать себя мое неповиновение, и качаю головой.
— Я была так горда тем, что ты вот так постояла за себя. Я ждала этого. Я наблюдала, как ты становишься ближе за последние несколько месяцев, когда тебе наконец надоело их дерьмо. Ты должна принять это, Калли.
— Это не так просто, — бормочу я.
— Ничего стоящего никогда не бывает, милая. Это то, что делает жизнь такой…