ДЕКАБРЬ
Кэролайн
Иногда я удивляюсь, почему я не понимала, что происходит.
Ведь это было очевидно абсолютно для всех. Это должно было быть очевидно для меня. Та ночь на крыше, то, чем она закончилась, то, что мои губы были припухшими в течение нескольких часов после этого, то, что я продолжала прикасаться к ним, то, что я не могла думать ни о чем другом. Несколько дней.
Та нелепая сделка, которую мы заключили.
Мое нетерпение, когда Бриджит уходила на утренние занятия по вторникам и четвергам, чтобы я могла сидеть на кровати и ждать его стука. Два стука, всегда два. Я подходила к двери, открывала ее, и там был он. Снова вернулся, когда я боялась, что в этот день он не придет.
Снова вернулся, чтобы лечь на мою кровать и захватить мой рот, обхватить руками, дышать горячо и прерывисто на мою шею, пока я притворялась, что мое сердце не наполнено его голосом, запахом и вкусом.
Я не знаю, почему я не понимала. Наверное, я боялась.
Никогда не знала, что в страхе может быть столько экстаза.
Он избегал меня целую неделю. Больше недели. Девять дней.
Сначала я не понимала. Была слишком погружена в свой мыслительный туман о том, что случилось, а потом пошла на бранч с отцом, который хотел поговорить о моем будущем. Только теперь разговор был еще более неловким, чем раньше, потому что часть меня радостно кивала, думая: Да! Я собираюсь получить отличную стажировку этим летом, но мне также приходилось бороться с хором интернет-задротов, говорящих: Только не с твоей киской в интернете!
А тем временем новая, полностью ориентированная на Уэста часть моего мозга была занята тем, что я накурилась и целовалась с Уэстом на крыше. О-Мой-Чертов-Боже.
Все это означает, что я пропустила много реплик, говорила странные вещи, и на меня хмуро смотрел отец, который не понимал, почему я превратилась в такую чудачку.
Я вернулась к учебе в воскресенье днем и отправила Уэсту сообщение, когда приехала. Он написал в ответ: Круто.
Круто.
Кто вообще говорит «круто»?
Не знаю, но я сказала себе, что, возможно, это хорошо, что он не был в восторге от встречи со мной. Возможно, нам нужно было побыть порознь, несколько дней, чтобы разобраться в том, что означал тот… эпизод на крыше. И поскольку у меня только что состоялся серьезный разговор с отцом, признаюсь, я решила, что мне не помешает немного отстраниться от Уэста, чтобы подумать о том, что я делаю.
Я смотрела много телевизора и плохих фильмов с Бриджит. Ходила в гости к Куинн с Кришной, разделив две упаковки по шесть бутылок, и смеялась над «Гарольд и Кумар уходят в отрыв».
Я не думала о том, что делаю.
В пекарню я не пошла. Мне бы хотелось пойти во вторник вечером, но Уэст обычно пишет смс, чтобы спросить, увидится ли он со мной, а он этого не сделал. Поэтому я не пошла. Вместо этого я спала. Прямо всю ночь, как нормальный человек.
Я повторила это в среду вечером.
В четверг отправила ему четыре сообщения, но он на них не ответил.
В пятницу я отправила ему пятое.
Какого черта, Уэст?
Он ответил через три часа.
Извини. Занят.
Суббота, воскресенье — ничего. Я сходила на тренировку по регби и сделала свой первый по-настоящему классный захват. После тренировки я потусовалась с Куинн и Бриджит. Я поинтересовалась у Куинн, видела ли она Уэста после каникул, и она ответила:
— Да, а что?
Да просто так.
К понедельнику, однако, все вещи, о которых я не хотела думать, дали о себе знать. Я начала чувствовать себя дерьмово. Хор мудаков становился все громче.
Ты знала, когда пригласила его к себе. Ты знала, когда просила его принести траву. Ты хотела, чтобы он трахнул тебя на крыше.
Разве? Я не могу вспомнить. Не могу определиться. Все кажется таким туманным.
В ту ночь я сломалась и рассказала Бриджит, что произошло, а она так разозлилась на Уэста.
— Он не может так с тобой обращаться! Это неправильно!
Она убедила меня позвонить ему. Я оставила гневное голосовое сообщение. И снова написала сообщение, требуя, чтобы он связался со мной. Бриджит выхватила у меня телефон из рук и назвала его «ублюдком», за что я потом извинилась, но он так и не ответил мне.
После этого я не могла уснуть. Бриджит тихонько похрапывала на своей койке надо мной, а я достала телефон и написала: — Чувствую себя ужасно из-за того, что случилось на крыше. Чувствую себя грязной. Мне стыдно. Почему ты не разговариваешь со мной?
Утром я жалела, что не могу вернуть те сообщения обратно.
Не слишком ли драматично, Кэролайн?
Но они были отправлены, и на этом все закончилось.
Во вторник после занятий он пишет мне ответ. Телефон звонит, когда я лежу на животе, разглядывая свои ногти и пытаясь набраться энтузиазма для обеда.
Ничего грязного в этом нет, пишет Уэст.
Целый фрагмент предложения. Ну как вам это?
Тогда почему ты меня избегаешь?
Я не избегаю. Я занят.
Раньше тебя это не останавливало.
Извини.
Я жду, не даст ли он мне лучшего объяснения, но он не дает, и мне это так надоело. Меня тошнит от него. И от себя тоже.
Почему я позволяю этому происходить?
После того, что сделал Нейт, я не позволяла страданиям выбить меня из колеи. Я действовала. А теперь один поцелуй от Уэста, и я опускаюсь до этого смс-поклонения?
Да пошло оно все.
Приходи ко мне в комнату и поговори со мной, — пишу я. Прямо сейчас.
У меня занятия.
Я смотрю на часы.
Не в течение часа.
Ничего нет целую минуту. Я прокручиваю назад синие и зеленые пузырьки нашего разговора, пытаясь узнать себя в этих требованиях. Пытаясь узнать Уэста, который гладил мою шею в квартире, который положил руку мне на бедро и спросил, что же ему со мной делать. Уэста, который сказал: «Это полностью моя вина», прямо перед тем, как поцеловать меня до потери сознания.
Хорошо, пишет он смс.
А потом я жду.
Ну, хорошо, я переодеваюсь в джинсы и укладываю волосы, а потом жду.
У нас есть клише о наблюдении за кастрюлями и кипящей водой. Очевидно, что должно быть и про ожидание парня, которого ты поцеловала, сидя под кайфом на крыше, чтобы он пришел и объяснился.
Наблюдаемый Уэст так и не появляется.
Но, знаете, так даже менее отстойно.
Наконец, спустя вечность, он стучит дважды. Я открываю дверь, и не понимаю. Не понимаю. Как получилось, что я не видела его целых девять дней? Как я забыла, что он делает со мной?
Я хочу прижаться к нему, переплести наши пальцы, поцеловать его закрытые веки и поприветствовать его возвращение.
Но не делаю этого. Я не совсем сумасшедшая. Но желание есть, оно гнетущее, как рука, толкающая меня под воду.
И отчасти прекрасное.
Отворачиваюсь, отчаянно пытаясь взять себя в руки. На нем пальто, которое сначала кажется серым, но, когда подходишь ближе, видно, что оно состоит из черных и белых полос, расположенных близко друг к другу в виде узора. Не могу представить, где кто-то мог достать такое пальто, только если в шкафу дедушки. Оно должно быть странным или уродливым, но, как и все, что носит Уэст, оно кажется сексуальным. Как будто в этом году в моде пальто в стиле «старик».
— Хорошее пальто.
Он смотрит на меня пустым взглядом. Как будто я женщина в столовой, которая проверяет его документы. Какая-то анонимная особа, которую он едва знает.
— Спасибо.
Я отступаю назад. Он никогда раньше не был в моей комнате. Немного удивительно, насколько маленькой он ее сделал, просто пройдя в центр.
— Хочешь, я возьму его?
Он отряхивает свое пальто и бросает его на диван. Затем опускается рядом с ним.
Одна его бровь слегка приподнята, что, как я полагаю, должно означать: «Ну, Кэролайн?»
Я сажусь на кровать. Тяну свою подушку на колени, пощипываю наволочку, на которой нарисованы смурфики. Предполагается, что это ироничные Смурфики, но, возможно, это как ироничные китовые штаны. Невозможно.
Напоминаю себе, почему заставила Уэста приехать сюда. Потому что я поцеловала Нейта, и он выложил мои голые фотографии в интернет. Потом поцеловала Уэста, и он перестал со мной разговаривать. Я устала от этого дерьма.
— Что с тобой происходит?
— Ничего.
— Ты злишься на меня.
— Нет, — он сосредоточен на месте на полу, как будто все секреты мира написаны там.
— Я тебе противна.
— Нет.
— Ты жалеешь, что поцеловал меня.
Он на долю секунды встречается взглядом. А затем снова смотрит на тайное место.
— Да, — но потом снова смотрит на мое лицо. — Нет.
— Так какой ответ?
— Оба.
— И что мне с этим делать, Уэст?
Он вздыхает. Его волосы падают вперед, закрывая глаза, и он зажимает руки между коленями, на браслете на запястье написаны буквы его имени, символ всего того, чем он не хочет со мной делиться.
— Я с самого начала говорил тебе, как все будет с нами.
— Ты сказал, что не будешь меня трогать.
Он кивает, но не поднимает глаз.
— Но ты же трогал меня.
— Я, бл*дь, знаю это, Кэролайн.
— Не срывайся на мне. У тебя нет никакого права. Мы оба были там. Мы оба целовались.
— Да, но это мне пришлось прыгать с балкона, не так ли?
— И поэтому ты злишься на меня?
— Я не злюсь на тебя!
Наконец-то он смотрит на меня, но это не помогает. Его насупленные брови и нахмуренный взгляд означают, что он на что-то злится. Если это не я, тогда что?
— А похоже, что так и есть.
Он встает. Несколько раз прохаживается взад-вперед. Смотрит на двухъярусные кровати, на пустой стол Бриджит, на мой захламленный стол. Он поднимает фотографию в рамке, на которой я с отцом и сестрами на выпускном в школе, и кладет ее обратно.
Он указывает на фотографию.
— Знаешь, что я ему сказал?
— Кому, моему отцу?
Он скрещивает руки.
— Я сказал: «Так это твоя дочь?». Это было после того, как я отнес тебя по лестнице и положил на кровать. Я стоял прямо над тобой, смотрел на твои сиськи и сказал: "Я прямо, напротив. Совместное общежитие, чувак. Это будет здорово".
Он использует свой голос наркоторговца, голос укурка — совершенно фальшивый, если ты знаешь Уэста, но до ужаса убедительный, если не знаешь. Я точно слышу, как это должно было звучать для моего отца. Как будто его малышка поселилась в доме напротив у насильника или, по крайней мере, развратного гада.
Это чудо, что папа вообще уехал из Патнема.
— Зачем?
— Чтобы у тебя была веская причина держаться от меня подальше.
— Да, это я уловила, но все равно не понимаю. И не пытайся кормить меня всякой ерундой о том, что я богатая, а ты бедный, или ты слишком благородный, или еще что-нибудь.
Он гримасничает. Отходит к окну, поворачиваясь ко мне спиной.
— Я не благородный.
— Тогда кто ты?
Нет ответа. Молчание затягивается, часы Бриджит отбивают секунды — одну, две, три, четыре, пять, без ответа — пока вдруг Уэст не поворачивается и не говорит:
— Я чертов эгоист, ясно? У меня есть планы на будущее, и тебя в них нет. Ты никогда не будешь в них участвовать, Кэр, поэтому мне просто имеет смысл держаться от тебя подальше, чтобы я мог сосредоточиться на том, что важно.
Что важно.
И это не я.
Я смотрю на Смурфетту у себя на коленях, на ее золотистую копну волос, на ее дурацкие туфли и платье, и мне хочется ударить ее. Хочется ударить себя, прямо туда, где болит, туда, где слова Уэста вонзились в старую жгучую рану под моими легкими, в ту жизненно важную точку, в которую он продолжает бить меня, даже не заботясь об этом.
Он не пытается причинить мне боль. Он просто эгоист.
— Не смотри так, — говорит он.
— Я буду смотреть так, как захочу, — я выделяю каждое слово, медленно и тщательно, потому что не хочу, чтобы он знал, что причинил мне боль.
Переворачиваю подушку и обвожу контур шляпы Мозговитого Смурфа. Я всегда отождествляла себя с Брэйни.
— Кэр…
— Наверное, тебе лучше уйти.
Он поднимает пальто. Подходит к двери. Я жду, когда она откроется, жду, когда он выйдет, жду, когда начнется та часть моей жизни, в которой нет Уэста.
Но он стоит там, а потом наклоняется к двери и со всей силы бьет по ней ногой, три раза. Он пинает дверь так сильно, что я подпрыгиваю.
Волосы на моих руках встают дыбом.
Насилие — это колокольный звон внутри меня. Объявление о том, что что-то начинается, что-то высвобождается.
Он снова поворачивается ко мне.
— Я не хочу уходить. Ясно? Это моя проблема, Кэролайн. Я никогда не хочу уходить от тебя.
— Чего же ты тогда хочешь?
Я почти в слезах. Почти кричу, потому что не понимаю. Никогда не понимаю.
Он подходит, бросает пальто на койку Бриджит, упирается обеими руками в металлический каркас кровати. Его ноги широко расставлены, и он заслоняет свет с потолка. Я не вижу его лица, но, когда он говорит:
— Я хочу поцеловать тебя снова, — я слышу мягкость его слов. Почти чувствую это.
Уэст толкает мою ногу своей, упираясь в мое колено.
— Я мог бы скормить тебе историю о том, что я хочу этого, потому что думаю, что тебе нужен кто-то, кто покажет тебе, что ты не сломлена, что ты красивая и сексуальная, и если ты грязная, то только в хорошем смысле, в том, в котором все грязные. Я мог бы сказать тебе это, и это было бы правдой, но на самом деле правда в том, что я эгоист и хочу тебя. Не знаю, как перестать хотеть тебя. Я просто чертовски устал от попыток.
Он слегка сдвигается, позволяя свету рассеяться вокруг его головы. Это освещает его, показывает мне его глаза. Они напряженные, сверкающие и полны чего-то, что я видела там сотни раз, но никогда не знала, как это назвать.
Нужда. Жадность.
Вот как выглядит Уэст, когда он в чем-то нуждается.
Нуждается во мне.
Я не могу думать. Дыхание — это все, с чем я могу справиться. Дышать и смотреть на него.
— Я хотел тебя с той минуты, как увидел, — говорит он. — Я хочу тебя прямо сейчас, а ты едва можешь меня выносить. Я едва выношу себя сам, так что не понимаю, почему ты терпишь мое дерьмо, но даже сейчас, когда я ненавижу себя, а ты злишься на меня, я все еще хочу повалить тебя на кровать, снять с тебя рубашку и войти в тебя. Проникнуть в тебя глубоко, а потом еще глубже, пока я не окажусь так глубоко, что уже не буду знать, где кончаюсь я, и начинаешься ты.
Он приседает, обхватывает руками мои бедра и наклоняется. Наши носы в миллиметре друг от друга. Я хочу отвернуться, но не могу. Его рот придвигается так близко к моему, что это похоже на поцелуй, когда он говорит:
— Это то, чего я хочу, Кэролайн. Это то, о чем я никогда не говорил тебе. Я вижу твое лицо, когда закрываю глаза. На каникулах, когда ты звонила — я дрочил на звук твоего голоса, пока ты говорила по телефону. Я эгоист и не гожусь для тебя, мне нечего тебе дать и для тебя нет места в моей жизни, но я все равно хочу тебя.
Я неподвижна. Неподвижна, потому что мне нужно дать его словам впитаться.
Не для того, чтобы я могла понять их. Мне понадобится много времени, чтобы понять. Мне просто нужно почувствовать то, что он сказал, всем своим телом, потому что его жадность — его потребность — вокруг меня, касается моей кожи, и мое сердце хочет впитать ее в себя.
Глубоко, а потом еще глубже, как он и сказал.
И я делаю это, пока он ждет. Собираю его слова в своем сердце, зная, что не должна этого делать, потому что это не те слова. Опасно хотеть Уэста так сильно, но я возьму любую крошку, которую он даст мне — любой скверный, сломанный кусочек его — и превращу это в любовное послание.
Это отчаянно и ущербно, глупо и неправильно.
Но мне все равно. Все равно.
— Уэст? — шепчу я.
— Да.
Наши губы соприкасаются. Просто сухие прикосновения его рта к моему, когда он отвечает, а потом после — надеюсь, после, будет поцелуй, хотя я бы не призналась, что открыта для новых поцелуев.
— Ты ужасный друг.
— Мы не друзья.
Его руки. Его руки снова на моем лице, обхватывают мою челюсть, огибают ухо, пальцы скользят в мои волосы.
— Ты был бы худшим парнем во всей истории парней.
Он падает, колени упираются в пол, одна рука на моих бедрах, притягивая меня ближе, так что я практически падаю с края кровати, только он там, чтобы поймать меня. Его рот открыт. Его язык горяч. Облизывает меня. Просит меня впустить его.
— Я не собираюсь быть твоим парнем.
— Тогда что. Что.
Это не вопрос. Я не способна сосредоточиться настолько, чтобы задать ему вопрос, потому что я впиваюсь в него, нахожу способ обойти его локти и блуждающие руки, чтобы прижать его ближе, теснее. Мои губы поддаются его языку. Я пульсирующая и разгоряченная, влажная и плавящаяся, потерянная и глупая, и это лучше, чем что бы то ни было.
Он упирается коленом мне между ног, притягивает меня к своему бедру, держась обеими руками за мою попку. Он целует меня сильно, настолько сильно, что это больно, но мне все равно, потому что все, чего я хочу, это чтобы он был ближе. Мне все равно, пока он не откидывает мою голову назад и не кусает меня за шею, а я смотрю в потолок, где свет такой яркий, что глазам больно. Я закрываю их, голова кружится, и свет вспыхивает, как стробоскоп.
Как камера.
Это безумие.
Это безрассудство.
— Уэст, — говорю я.
— Кэролайн, — бормочет он.
— Стоп.
Он останавливается.
Когда он поднимает голову, его глаза одурманены похотью. Его губы опухшие, кожа покраснела за щетиной на подбородке, и я чувствую покалывание в том месте на шее, где он поцарапал меня. Я хочу, чтобы он делал это везде на моем теле — оставлял следы, заставлял меня трепетать и болеть, а потом все исправлял, — и я не узнаю эту версию себя. Не знаю, кто я, когда в таком состоянии.
— Мне нужно…
Он кладет руки мне на плечи, отстраняя меня от себя. И держит меня там, на расстоянии вытянутой руки.
— Что тебе нужно?
— Правила. Границы. Мне нужно хоть какое-то представление… что это такое.
Он смотрит вниз, на пол, но вскоре его взгляд задерживается на моей груди. Я тоже опускаю взгляд и наблюдаю, как на его лице появляется лукавая ухмылка, когда он смотрит на мои соски, проступающие сквозь рубашку.
— Прекрати.
— Я тебе нравлюсь, — говорит он.
— Заткнись.
— Ты так увлечена мной. Держу пари, ты сейчас мокрая.
— Держу пари, ты сейчас твердый.
— В моих штанах словно могучий молот Тора, — говорит он с ухмылкой.
— Разве у молота не было имени?
Уэст говорит что-то, что звучит как «Моль-неар».
— Произнеси его по буквам.
— М-ь-ё-л-л-н-и-р.
— Господи. Почему ты это знаешь?
— Лучше спроси, почему мы об этом говорим.
— Потому что парни любят говорить о том, какие большие и твердые у них молотки?
— И что они хотят с ними делать. Не забывай.
Я высвобождаюсь из хватки его рук и снова сажусь на кровать.
— Да. И эта часть.
Уэст садится рядом со мной, но дает мне возможность подумать.
И я думаю. О его руке на молоте.
— Ты действительно сделал это, когда мы разговаривали по телефону?
Он улыбается, но вид у него какой-то смущенный. Не такое выражение лица я часто вижу у Уэста.
— Я имею в виду, правда-правда? Ты говоришь это не только потому, что пытаешься мне польстить?
— Если бы я хотел тебе польстить, я бы сказал, что тебе идет эта рубашка. Или что мне нравятся твои глаза. Что-нибудь такое, знаешь, действительно приятное.
Я опускаю взгляд на свои колени и улыбаюсь.
Думаю, о том, чего я хочу и что мне нужно, что могу взять и без чего не могу обойтись.
Может быть, я травмирована. Может быть, веду себя иррационально. Не знаю.
Но я хочу Уэста. Любой вариант Уэста, который я могу получить, любым способом, которым я могу получить его.
И не похоже, что, если бы он был готов дать мне все, я бы даже смогла это принять. Как недавно напомнил мне мой отец, есть мое будущее, о котором нужно думать. Есть моя репутация, которую я не могу подвергать испытаниям, встречаясь с наркодилером в кампусе.
Я не хочу встречаться с Уэстом. Я хочу, чтобы он показал мне, что значит глубже.
Глубоко, а потом еще глубже. До самого дна.
— Хорошо, — говорю я ему, — Вот что мы будем делать.
***
Два раза в неделю. По вторникам и четвергам, с десяти часов до десяти пятидесяти, пока Бриджит на занятиях, а Уэст на перерыве, у меня тоже ничего нет до обеда.
Мы не будем встречаться, и мы никому не расскажем.
Таковы наши правила.
Время до появления Уэста в четверг я провожу в задумчивости. Мне все время кажется, что у меня все в порядке, но потом мой мозг начинает блуждать, как своенравный ребенок, и я бессильна это предотвратить. Бриджит все время спрашивает меня, что случилось с Уэстом, но я не могу сказать. Мы с ним заключили сделку. И вообще, что я ей скажу? Что я решила стать для Уэста другом с привилегиями? Его приятелем? Что мы будем заниматься по тренировочной программе «Верни Кэролайн в седло» дважды в неделю?
Я достаточно умна, чтобы понять, что для любого другого человека это прозвучало бы как ужасно плохая идея. Бриджит не одобрила бы. У моего отца случился бы инсульт. Интернет-задроты, предсказуемо, считают меня грязной шлюхой, которой нужен хороший член, или что-то в этом роде.
Начинаю уставать от интернет-задротов.
Я знаю, что делают хорошие девушки, и не это.
Но я все равно записала это в свой календарь, пятьдесят минут два раза в неделю, которые я округляю до часа и окрашиваю в оранжевый цвет, потому что оранжевый кажется его цветом. УЭСТ, пишу я.
Мы с Бриджит развешиваем рождественские гирлянды вокруг окон в комнате общежития, и я еду в Уолмарт и покупаю дополнительную гирлянду, чтобы обмотать ее вокруг стоек кровати и по краям. Когда Бриджет нет дома, я выключаю верхний свет и забираюсь под одеяло. Лампочки светятся зеленым и красным, синим, желтым и оранжевым.
Закрываю глаза, провожу пальцами по коже, думая о Уэсте.
Я никогда не была так взволнована.
Он появляется сразу после занятий. Стучит дважды, потом просто открывает дверь и впускает себя. Он снова в пальто, под одной рукой учебник и тетрадь. Он не хочет встречаться со мной взглядом.
— Я тут подумал, — говорит он без всяких предисловий.
О-о-о.
— Не хочу, чтобы это… удерживало тебя. Поэтому я думаю, мы должны договориться, что будем делать это только до тех пор, пока… пока ты не почувствуешь, что готова. К чему-то нормальному.
— Например… к чему?
— Скотт. Ты должна пообещать мне, что, когда ты будешь готова встречаться со Скоттом или другим парнем, похожим на него — парнем, который хочет пригласить тебя на ужин, познакомиться с твоим отцом и все такое — ты скажешь мне. И мы закончим.
Когда Уэст в моей комнате, мне трудно вспомнить, как выглядит Скотт или почему я хочу чего-то большего, чем это. Но я понимаю, что он пытается поступить правильно. Некая версия правильного поступка.
Мне это в нем нравится. Он говорит, что он не благородный, но у него есть свой собственный кодекс, и ему нужны границы, правила, так же, как и мне.
Мы собираемся сделать это, но сначала закроем это в коробку, отгородимся от этого и найдем способ сделать это приемлемым. Чтобы это было подходящим для нас.
— Хорошо, — говорю я ему.
Покончив с этим, он расстегивает ботинки и оставляет их у двери. Я никогда раньше не видела его без ботинок. Его носки — обычные серые носки, и нет никакой причины, чтобы они заставляли меня гудеть от предвкушения. Совсем нет.
Он бросает свои вещи на мой стол, вешает пальто, достает свой телефон и кладет его на край моего стола прямо у кровати, рядом с моей подушкой.
Я положу голову на эту подушку, Уэст поцелует меня, а потом посмотрит мимо меня на стол и увидит, сколько минут у нас осталось.
Раньше пятьдесят минут казались разумным сроком. Не слишком долго, не слишком мало. Теперь это кажется вечностью. Все, что я сделала, это поцеловала его, но никто не целуется в течение пятидесяти минут.
Это безумие.
Я смотрю на Уэста в поисках успокоения, но он не помогает. Его глаза нашли то самое волшебное место на моем полу, на которое он смотрел в прошлый раз, когда был здесь.
На меня. Посмотри на меня.
Он не смотрит. Поэтому я иду туда, куда он устремил свой взгляд, нахожу это место и наступаю на него.
Я наступаю на него, потому что, безумие это или нет, я готовилась к этому часу. Включила рождественские гирлянды. Надела свои любимые темные джинсы, белую рубашку, которая немного плотнее, чем мне было бы удобно в комнате, красивый бюстгальтер. Я расчесала волосы и оставила их распущенными. А вот туфли я не надела. Мои ноги голые, ногти покрашены розовым, и я хочу, чтобы Уэст видел мои ноги и думал об остальной обнаженной части меня. Я хочу, чтобы он снова признался в своем желании, хотя, серьезно, сколько раз он должен это сказать, чтобы я поверила? То, как он схватил меня два дня назад, провел по бедру… У меня начинаются приливы жара при одной мысли об этом.
Сейчас я чувствую еще один, наблюдая за тем, как взгляд Уэста поднимается от места на полу, которое я закрыла, по моим ногам, задерживается на бедрах, груди, губах. В его глазах снова появляется жадный взгляд.
Он хочет прикоснуться ко мне.
Просто никто из нас, похоже, не знает, как это сделать.
Можно подумать, что мы оба девственники, а вовсе не интернет-сенсация с обнаженными фотографиями и… что бы там ни было у Уэста. Он не девственник. Я почти уверена.
На девяносто процентов.
Он садится на матрас.
— Иди сюда.
И я иду.
Я сажусь рядом с ним, бедро к бедру, и мне хочется посмотреть на его лицо.
Я смотрю. В течение пятидесяти минут мне разрешено смотреть. Я не знаю, что еще мне разрешено делать, но смотреть — это нормально.
Его лицо прекрасно. Рождественские огни отбрасывают отблеск на его кожу, синий — на скулу, красный — за ухом. Его глаза, слегка сужены, и, кажется, светятся. Мне приходит на ум слово «жадность». Как будто, что бы я ни собиралась сделать, он будет наблюдать за этим, склоняться к этому, брать это и бежать с этим.
Мне нравится быть той вещью, к которой он жаден, потому что то же самое я чувствую внутри своей кожи. Напряжение от того, что я не прикасаюсь к нему, низкий гул, который всегда там, всегда что-то, что я подавляю, игнорирую.
Только теперь мне не нужно этого делать.
Как только я подумала об этом, кончики моих пальцев поднялись вверх и коснулись его шеи. Я переворачиваю руку и чувствую, как его щетина упирается в тыльную сторону моих пальцев, как неровная текстура сглаживается ниже, пока я не нахожу место, где его кожа похожа на горячий атлас.
— Могу ли я трогать тебя?
На самом деле я спрашиваю: «Насколько жадной я могу быть? Сколько ты мне дашь?»
Он улыбается, слегка задыхаясь, но это не смех и не осуждение, а просто довольный звук.
— Да.
Он проводит по верху моей груди.
— И я буду прикасаться к тебе здесь.
Я вдыхаю и чувствую, как пробуждаюсь от его прикосновения.
Он проводит по моей руке до запястья.
— И здесь.
Проводит большим пальцем по косточке на запястье.
— И здесь? — спрашиваю я.
— И здесь я буду прикасаться к тебе.
— И все?
Он долго и пристально смотрит на мое тело. Каждая часть меня, которая спала, просыпается, протягивает руки и говорит: «Иди ко мне, иди ко мне, иди ко мне».
Он постукивает по моему колену.
— Еще отсюда вниз.
Я прячу глаза у его плеча, желая поворчать. Он собирается пропустить все лучшие части.
— Есть ли для этого какая-то странная, извращенная причина, которую я не понимаю?
Он запускает руку в мои волосы и поднимает мое лицо, чтобы я посмотрела на него.
— Это просто… то, чего я хочу.
Его глаза насторожены, когда он говорит это. Как будто сказать мне, чего он хочет, — это самое страшное, что он сделал с тех пор, как открыл дверь. Это заставляет меня убедиться, что он не всегда мог провести границы, не всегда определял условия.
Это заставляет меня задуматься, с кем он был раньше и как.
— Значит, я могу сделать то же самое? — я провожу пальцем по его груди. — Вот здесь. — Вниз по руке к запястью, зацепляясь за браслет. — Здесь. — Я задержалась немного севернее от его колена. — Отсюда и вниз?
— Можешь, — его бедро смещается под моими пальцами. — Или ты можешь просто плыть по течению и довериться мне.
Я пытаюсь придумать что-нибудь умное или смешное. Но эти слова «доверься мне» сминают мою уверенность и отбрасывают ее.
Я в спешке думаю о причинах, по которым я не могу доверять.
Не знаю, со сколькими девушками Уэст занимался сексом, но мне кажется жизненно необходимым узнать это, чтобы иметь возможность сравнивать себя с ними в неблагоприятном свете.
В ящике моего стола лежат презервативы, но они могут быть не того размера.
— Доверься мне, — говорит он, а я не могу отключить свой мозг. В прошлый раз, когда мы целовались, я была под кайфом, так что все было по-другому. В этот раз у меня нет защиты, нет способа спрятаться от того, как близко его глаза, как много он видит.
Так было с Нейтом. Со временем я стала лучше к этому относиться, но мысленные метания были моим постоянным спутником во время поцелуев, пока я не поняла, что это работает лучше, если я сначала немного выпью. Потом я старалась планировать как можно больше наших сексуальных контактов на вечеринках.
Не уверена, что меня когда-нибудь целовали в десять утра, при дневном свете.
Я не доверяю этому. Я не доверяю себе.
— Нам нужно включить музыку, — пробурчала я.
Уэст вздыхает.
Затем он толкает меня.
Я лежу на спине, Уэст надо мной, его глаза как пламя, этот хитрый засранец так уверен в себе.
— Доверься мне, — говорит он снова и целует меня.
Тогда все становится хорошо.
Гораздо лучше, чем хорошо.
Поцелуй с Уэстом совсем не похож на поцелуй с Нейтом. Его рот теплый и уверенный, и он говорит:
— Заткнись, Кэр. Закрой глаза. Перестань думать. Чувствуй.
И я чувствую. Не могу не чувствовать. С ртом Уэста на моем, чувства — единственное, на что я способна.
Мы целуемся. Время идет, а мы целуемся.
Мне жаль, что у меня нет слов, хотя бы для того, чтобы запечатлеть их в памяти. Это горячее, влажное скольжение языка по языку, мягкие губы. Эта прекрасная пульсация, эта дымка, эта туманная, горячая, тоскующая боль.
Существует больше способов целоваться, чем кто-либо когда-либо говорил мне, и я хочу их все.
Я получаю их. Получаю Уэста, его рот, тяжесть его тела, его запах.
Мы целуемся.
Границы, которые мы нарисовали на наших телах, не важны. Это просто карандашные метки, которые мы должны поставить вокруг этих отношений, которые становятся такими масштабными, что могут стать страшными, если мы позволим.
Поцелуй Уэста — это мои руки в его волосах, на его шее, обхватывающие его плечи. Это прижиматься к нему, когда он погружает свой язык в мой рот, находить его талию, пробираться руками под его рубашку, чтобы украсть тепло и гладкость его кожи. Это его тело надо мной, его грудь на мне, эта тяжесть, от которой я не могу, да и не хочу избавляться, потому что он всегда был так далеко, а теперь он здесь. Его ладонь, обнимающая мой затылок, его пальцы, обхватившие мою рубашку у плеча, крепко сжаты в кулак, потому что они хотят побродить, а он им не позволяет. Это его бледные глаза, ободок голубоватого цвета вокруг огромных темных зрачков, длинные ресницы и полуприкрытые веки. Это тяжелый вздох и его лоб на моем.
Ленивое тепло. Связь. Безопасность и тишина в месте, где я была одинока и напугана, а голоса в моей голове звучали громко уже несколько недель. Месяцы. Он накладывает на меня чары, погружает меня в великолепное оцепенение, в котором я могла бы целовать его вечно и быть совершенно довольной.
У нас есть пятьдесят минут.
Эта мысль щелкает пальцами в моем сознании.
Пятьдесят минут. Сколько их осталось?
Мои губы опухшие, мягкие и влажные. Я не могу вспомнить, чтобы когда-нибудь целовалась так сильно. Конечно, я наверняка должна была целоваться так с Нейтом в первые месяцы нашего знакомства? Но, когда я думаю о таком далеком прошлом, то вспоминаю в основном споры. Мы целовались, а потом он хотел еще, а я останавливала его, и он отстранялся, обижался, страдал.
Уэст опирается на один локоть, его ноги и бедра отведены в сторону. Я не знаю, тяжело ли ему. Меня это не волновало, я не думала. Была слишком занята поцелуями и не знала, на что это похоже.
Давалка, — говорят интернет-задроты, но на этот раз они правы. Я просто забыла. Забыла о них.
Я разрываю поцелуй, чтобы повернуть голову и посмотреть на время на телефоне. Осталось десять минут. Мы целуемся уже тридцать пять — сорок минут, и я ни о чем не думала. Но десяти минут должно хватить, если нам нужно сделать кое-что другое. Дать Уэсту кончить.
Мысль острая, неуютная.
Я спрашиваю его:
— Ты…?
— М-м-м.
Он прижимается ртом к моей шее. Не обращая внимания на мою попытку расспросить его.
Обхватываю пальцами толстую кожу его ремня. Подношу их к пряжке, тяжелой и угрожающей.
Вытаскиваю кожу из петли.
Рука Уэста накрывает мою.
— Что ты делаешь?
— У тебя… у тебя скоро занятия, так что…
Уэст отклоняется и садится. Ему приходится пригнуть голову из-за двухъярусной кровати.
— У меня скоро занятия, и?
— Я не хочу, чтобы ты… — не могу этого сказать. — Забудь об этом.
Он хватает меня за подбородок, поворачивает мою голову и заставляет смотреть на него. Он не позволяет мне отвести взгляд. Это чертовски раздражает, и я ненавижу это.
— Доверься мне, — говорит он. — Мне нужно, чтобы это произошло — нужно, чтобы мы сделали это правильно. Чтобы ты говорила со мной, рассказывала, что тебе нравится, чтобы я не пытался просто угадать или сделать что-то, чего тебе возможно не хочется. Мне это нужно.
Я не могу сказать «нет». Во всем, что ему нужно. Как бы мне ни было неприятно, я должна сказать ему об этом.
— Я подумала, что тебе, возможно, некомфортно. От такого количества… от поцелуев, возможно, это заставляет тебя… быть невыносимо твердым, и, если у нас осталось всего несколько минут до занятий, мне лучше… помочь тебе кончить.
Он просто сидит, наблюдая за мной и нахмурив брови. Не могу сказать, о чем он думает — злится ли он или расстроен, смущен или, может быть, хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте. С какой-нибудь девушкой, которая не является такой запутанной чудачкой.
Затем он наклоняется ко мне, ловит меня за талию и притягивает к себе на колени.
Он целует мои волосы, возле самого уха.
— Он действительно сделал с тобой что-то, да?
Я думаю о том, чтобы сказать: «Кто?» или «Нет», но я дрожу, и во рту у меня привкус аккумуляторной кислоты, так что, да.
Да. Думаю, да.
— Мне нужно уйти через минуту, — тихо говорит Уэст. — Я не хочу. Но я должен.
— Знаю.
— Мне нравится целовать тебя, Кэр, — он прижимается губами к моей шее. Его рука обвивает мою спину, его ладонь лежит на моем бедре. Ее тяжесть — идеальна. — Тебе нравится целовать меня?
— Да.
— Хорошо.
Его рот движется вниз к моему плечу, к обнаженному участку кожи у выреза моей рубашки. К впадинке за ухом, где его дыхание заставляет меня дрожать. Он находит мой рот, и наши губы снова встречаются, горячие, влажные и совершенные, идеальные.
— Тебе нравится это? — его голос — это рычание, низкий гул, отчетливый, как движения его пальцев между моих ног.
— Да.
— Тогда это все, что важно. Тебе нравится. Мне нравится. Начало, середина, конец. Здесь и сейчас нет финала. Это все, что важно прямо сейчас.
Он снова целует меня, поэтому я не могу думать о том, правда ли то, что он сказал. Я просто обхватываю его шею руками, перебираю его волосы, кончиками пальцев очерчиваю его ухо и целую его в ответ. Под рождественскими огнями, в нашем убежище. Поцелуи за поцелуями, прикосновения рук и губ.
Все и сразу. Все.
А потом у нас заканчивается время. Мне требуется секунда, чтобы понять, что писк, который я слышу — это его телефон.
— Ты поставил будильник?
— Знал, что иначе я никогда не остановлюсь.
Неохотно он стаскивает меня со своих коленей и тянется к телефону, выключая его. Затем он встает, поправляет ремень, зашнуровывает ботинки.
Когда он поднимает голову, его глаза полуприкрытые и сексуальные, губы покраснели, щеки налились краской. Взгляд на него делает со мной что-то безумное: влажный жар сжимается между ног, тепло распространяется. Я жалею, что не расстегнула его рубашку, пока была такая возможность. Увидеть больше его. Прижаться к его голой коже.
В следующий раз.
Боже, надеюсь, что следующий раз будет.
— Ты придешь сегодня в пекарню? — спрашивает он.
— Да.
— Круто. Я вернусь во вторник. Если ты хочешь, чтобы я вернулся.
— Да. Хочу.
Он берет свое пальто с дивана и надевает его. Когда его рука лежит на дверной ручке, он говорит:
— Для протокола, Кэр?
— Да?
— Я тверд, как гребаный камень.
Он выскользнул за дверь, а я все еще улыбаюсь, как идиотка, когда Бриджит возвращается с занятий.
***
Вторник.
Пятьдесят минут.
Снаружи небо темное. Идет снег, раздувая ледяную слякоть по сторонам, серо и убого. Я включила Бинга Кросби, а Уэст покачал головой и притворился, что сетует на мой ужасный музыкальный вкус.
Его волосы холодные и влажные, а нос ледяной, когда он прижимает его к моему, но его губы теплые. Его улыбка еще теплее. У нас есть эта тусклая комната, эта кровать, окруженная цветом, наши ноги переплетены, его тело прижимается ко мне.
У нас медленные, глубокие поцелуи, которые становятся все глубже.
Я задираю его футболку и следую вдоль его позвоночника вверх. Мышцы его плеч напрягаются под моими руками. Я опускаюсь ниже. Моя футболка задирается вверх. Мы целуемся и целуемся, и я нахожу способ извиваться, пока мой голый живот не касается его живота.
Ты чувствуешь это? Твоя кожа и моя?
Потому что я чувствую это везде. Я хочу этого. Я хочу тебя.
Я провожу ладонями по его бокам, по его плечам, по внутренней стороне рукавов его футболки, пока не кончается место на его твердых бицепсах. Его бедра упираются в мое бедро, пряжка ремня впивается в верхнюю часть ноги, а я впиваюсь ногтями в его кожу и опускаюсь еще немного вниз, ища лучшего расположения.
Ищу давления между ног.
Мне нужно знание того, что я делаю с ним, жар того, что мы делаем друг с другом.
Когда я достигаю цели, он ворчит и прикусывает губу. Его глаза — щелки, ноздри раздуваются, пока он глубоко и быстро вдыхает.
— Кэролайн.
Я ерзаю на выступе возбуждения в его джинсах, наслаждаясь тем, что могу сделать это с ним. Нравится давление, вес, то, как его поцелуй становится темнее и отчаяннее, и мы двигаемся вместе, синхронно.
Это не секс. Это лучше, чем секс.
Это Уэст.
Четверг. Я надела эту майку — эту смехотворную майку. Она должна была спадать с плеч. Предполагается, что она должна быть надета под рубашку, но я не сказала ему об этом, и как только мы ложимся, чтобы начать целоваться, она спадает с моего плеча и обнажает бретельку лифчика и немного самого лифчика.
Красное кружево.
Давай, Уэст. Поддайся искушению.
На этот раз все происходит быстрее. Его первый поцелуй голодный, и я рада этому, потому что скучала по нему, скучала по этому, я не думала ни о чем другом в течение двух дней. Его руки с отчаянием скользят вверх и вниз, в мои волосы, обратно к моим рукам.
Но этого больше недостаточно. Эти границы, которые он нарисовал на моем теле, тусклые следы карандаша. Я хочу большего. Мы оба хотим большего.
Мне больше не нужно быть хитрой, чтобы заполучить его между ног. Я дергаю его за ремень, и он оказывается надо мной, такой же твердый и горячий, каким я его помню, но лучше. Намного лучше. Он внезапно поднимается, чтобы посмотреть на меня. Его глаза в этом свете не хранят никаких секретов. Мой живот виден, одна чашечка бюстгальтера наполовину выглядывает, и его руки дрожат на моих запястьях, когда он тянет их вверх и скрещивает на подушке.
Я никогда не чувствовала себя такой желанной. Это наркотик в моих венах, головокружительный экстаз, который заставляет меня ухмыляться ему хорошо зацелованными губами. Это делает меня сильной.
Сделай что-нибудь, — приказываю я ему глазами и мелкими, беспокойными движениями бедер.
Сделай что-нибудь, или это сделаю я.
Он опускается, волосы падают ему на лицо, и снова целует меня. Он делает толчок, ощутимый толчок, и моя голова откидывается назад. Весь мой позвоночник выгибается дугой, подаваясь ему навстречу. Я мокрая, и хочу его пальцы. Я хочу, чтобы вся его рука была в моих джинсах, чтобы он нащупал мои трусики. Его рот на моей груди. Хочу, чтобы мы прошли все базы, одну за другой, в ближайшие полчаса.
— Пожалуйста, — говорю я.
Уэст дышит мне в ухо. Лижет мочку. Кусает меня.
— Это не повседневная майка.
Я ухмыляюсь в сторону второго яруса кровати надо мной.
— Пожалуйста.
Он снова садится.
— Сними ее.
С радостью.
Я с радостью соглашаюсь, и тут его руки оказываются… везде.
Везде. И не один раз.
Мой лифчик расстегивается спереди. Я показываю ему, помогаю, а потом лифчик исчезает, и он снова целует меня, его теплая ладонь на моей груди.
Длинные пальцы. Великолепные, умелые, ловкие руки. Он точно знает, что делать.
Точно.
— Сними это, — говорю я, дергая его за подол, и он снимает и бросает футболку на пол, снова ложась на меня сверху, кожа к коже, — о Боже, это лучшее, что когда-либо случалось с кем-либо в истории Вселенной. Я скольжу руками по его спине. Он оставляет дорожку поцелуев от моего рта к челюсти, вниз по шее.
Он облизывает мой сосок, и я умираю. Просто умираю.
Мы — руки и объятия, цветной свет на гладкой коже, тепло и пот в жаркой комнате общежития. Мы целуемся губами, толкаемся бедрами, создавая напряжение между моих ног.
— Это не может чувствоваться хорошо, — говорит он и расстегивает ремень, вытаскивает его из петель и бросает на пол. Он ковбой, его ремень — кнут. Это самые сексуальные четыре секунды действия, свидетелем которых я когда-либо была.
Мне не хватает упора его пряжки в мой живот, но ненадолго. Недолго, потому что он прикасается к моей груди. Он наблюдает за мной. Выясняет, что мне нравится, нащупывает пальцами это напряжение, прижимается к моему клитору, пока я не открываю рот, задыхаясь, возмутительно мокрая. Это подкрадывается ко мне неожиданно, потому что я уже кончала раньше с парнем, но никогда от трения, никогда через джинсы. Никогда так легко. Я не осознаю этот легкий переход от хорошего к отличному и невыносимо потрясающему, но Уэст должно быть знает, потому что он подбирает углы и толкается в меня в нужное место, так сильно, так идеально, пока я не распадаюсь на части от его твердости, его рук и его рта.
О Боже, его рот.
Когда срабатывает будильник, я все еще перевожу дыхание, а он улыбается, как будто я вручила ему приз.
Думаю, скорее он дал мне приз. Не оргазм, хотя оргазм был великолепен.
А знание того, что это может быть так легко.
Он делает это снова перед уходом, его бедро между моих ног, его рот на моей груди. Он опоздает на занятия, думаю я, но я обмякла, он облизывает мою верхнюю губу, целуя меня на прощание.
Он снова натягивает ботинки и буравит взглядом меня, полуобнаженную, полумертвую от удовольствия.
Я никогда не чувствовала себя такой красивой.
И это самые короткие пятьдесят минут в моей жизни.
Наступает конец семестра, и я не готова к нему. Еще в сентябре это казалось невыполнимой задачей — продержаться все дни, не опускать голову, продолжать учебу. Я не знаю точно, когда это перестало быть невозможным, но знаю, что разница имеет отношение к Уэсту.
Сейчас выпускная неделя, что означает отсутствие занятий. Никакого расписания, кроме нескольких экзаменов, на которые я должна явиться.
Никаких утренних встреч с Уэстом во вторник и четверг.
Хуже того, я не увижу его целый месяц. Он улетает домой в Орегон. Папа повезет нас с Жанель и ее женихом на Сен-Мартен на Рождество, а потом я буду слоняться по дому, ожидая начала следующего семестра. В прошлом году я провела большую часть рождественских каникул с Нейтом. Теперь же впереди словно зияющая пустота — нечего ждать с нетерпением и есть от чего сокрушаться.
Хотя у нас нет занятий, у Уэста, конечно, есть работа, так что я вижу его в пекарне, библиотеке и его квартире. Мы с Бриджит часто общаемся с Кришной и Куинн, и с Уэстом тоже, когда он рядом. Мы впятером становимся как бы единым целым.
Я не понимала, как мне не хватает компании друзей, пока у меня снова не появилась такая компания. В этом есть непредсказуемость, потенциал для веселья — или, по крайней мере, для разговора. Когда были только Бриджит и я, я встречала ее в одних и тех же местах. Нам было весело, но думаю, что после августа я была чем-то вроде крепости, а мы были за стенами.
Теперь, когда я иду через кампус, я сталкиваюсь с Куинн. Она пытается уговорить меня купить обувь для регби. Она планирует большую вечеринку сразу после каникул и хочет, чтобы я помогла ей с организацией. Куинн руководит регбийной командой в одиночку с конца прошлого года. Думаю, она хочет завербовать меня на темную сторону.
Я выхожу с латыни и вижу Кришну, и мы с ним идем в одном направлении, болтая ни о чем. О ТВ. О том, что мама прислала ему по почте. Что он задумал на Рождество.
Фотографии все еще там, но это уже не все, что я вижу, когда оглядываюсь вокруг. Первый отчет, который я получила от нанятой мной службы, занимает всего страницу и скуп на подробности. Я отмахнулась от него, просто радуясь, что за это отвечает кто-то другой.
Уэст заполняет большую часть пространства в моей голове, где раньше были фотографии. Он мешает мне сосредоточиться, когда я пытаюсь просмотреть свои записи в библиотеке. Он толкает свою тележку мимо с наушниками в ушах, и его брови поднимаются в сдержанном приветствии.
Мне достаточно одного взгляда на эту ухмылку, и я снова оказываюсь в своей постели, под светом гирлянды. Под ним.
Я не могу сосредоточиться в течение часа.
Во время нашей обычной встречи во вторник я постоянно смотрю на свою кровать, удивляясь тому, как сильно я по нему скучаю. На следующий вечер мы тусуемся в пекарне, и я хочу дотронуться до него, но Кришна там, да и мне все равно нельзя. Не в пекарне. Не в библиотеке. Не там, где кто-то может увидеть.
Я сижу в своем уголке на полу, перелистываю латинские флэш-карты, и когда я поднимаю глаза, он смотрит на меня через стол.
На переносице и на его предплечьях мука.
На нем джинсы и ботинки, и он отмеряет ингредиенты, скребет миски, высыпает пятидесятифунтовые мешки с мукой в корзину на колесиках. Я не могу перестать думать о сцене, которую я однажды видела в фильме, где мужчина и женщина занимались сексом, сидя на краю стола, и вся их одежда была на них, просто сдвинута в сторону.
Это, конечно, было бы не гигиенично, но я чувствую, что мне было бы все равно.
— Что ты собираешься делать после этого? — спрашивает Уэст.
Уже близко к концу смены и Кришна ушел. Он уже закончил свои финальные экзамены и едет домой в Чикаго на каникулы.
— Я собираюсь вздремнуть, а потом мне еще нужно написать работу по английскому.
— Это твое последнее задание, да?
— Да. Его нужно сдать в пятницу.
— И ты сможешь поспать?
Он имеет в виду, что семья Бриджит приедет за ней утром. Часть ее семьи — ее отец и его новая жена, плюс несколько приемных детей. Комната превратится в зоопарк.
— Надеюсь.
— Ты можешь переночевать на нашем диване, — говорит он. — Напишешь работу у нас.
— Да?
— Конечно. Почему бы и нет?
Уэст моет посуду, и меня клонит в сон. Я засыпаю, прислонившись головой к ножке раковины, и просыпаюсь один раз, когда кто-то приходит, чтобы купить у Уэста булочку восьмерку, и еще раз позже, когда он с громким стуком роняет сковороду.
Когда иду к его квартире, я чувствую себя пьяной. Я засыпаю на диване, пока он принимает душ, и едва просыпаюсь, когда он накрывает меня одеялом, целует в висок и говорит:
— Спи спокойно.
Я просыпаюсь от того, что меня пробирает дрожь.
Одеяло лежит лужицей на полу, в квартире холодно. Снаружи идет неприятный снег. Я думаю о Кришне в его машине и надеюсь, что с ним все в порядке. Но, похоже, уже позднее утро — наверное, он уже дома.
Поднимаю одеяло, накидываю его на плечи, встаю.
Я оказываюсь на пороге спальни Уэста, все еще сонная, и смотрю на него.
Он лежит комочком под детским пледом, темно-синим, с ракетами и планетами на нем. Однажды я спросила, не купил ли он его на распродаже, и он странно посмотрел на меня.
— Привез из дома, — сказал он, как будто мы все так делали. Как будто мы забирали пледы с наших детских кроватей и брали их с собой в колледж.
Все остальные, кого я знаю, стараются отделить детство от колледжа, чтобы доказать, что мы уже выросли и те годы остались далеко в прошлом. Но только не Уэст.
Но это не потому, что он все еще ребенок.
Интересно, может быть, это потому, что он никогда им не был?
Я не могу представить себе детство Уэста. Не могу представить себе ничего о его жизни вдали отсюда.
В комнате нет ничего особенного. Никаких украшений. Никаких рождественских огней. Никаких признаков того, что его любят или что он любит хоть что-то.
Это не располагает, но сегодня утро четверга. Девять часов, если верить дисплею его будильника. Я босиком, завернутая в синий флисовый плед с дивана, и чувствую, что меня пригласили.
Он пригласил меня.
Подхожу к его кровати и снимаю джинсы.
Откидываю одеяло и забираюсь к нему.
Я кладу свою руку поверх его, прижимаясь к его руке. Подтягиваю свои колени к его. Он без штанов, волосы на его ногах щекочут мои бедра, и я ненадолго задумываюсь, стоит ли мне это делать. Не рассердится ли он на меня за вольность.
Но именно Уэст сделал так, чтобы мы были одни, и вот мы здесь, на грани того, чтобы не видеть друг друга в течение месяца.
В основном я делаю это потому, что рядом с Уэстом — то место, где я хочу быть.
Положив голову на его подушку, чувствую его дыхание, медленное и ровное. Он теплый и тяжелый, безопасный и такой опасно необходимый.
Закрываю глаза. Он пахнет хлебом и мылом.
Я дремлю.
Когда просыпаюсь, мы уже поменяли положение. Он лежит позади меня в позе ложки, и энергия совсем другая.
Он не спит.
Весь в своих мыслях.
— Кэролайн, — его голос низкий и хриплый, с такой остротой, которую я никогда не слышала.
— М-м-м?
— Ты в моей постели.
— Да. Ты выглядишь уютно.
— Сейчас десять часов. Четверг.
Я перевернулась на спину. Он перекатывается прямо на меня, поднимая мои руки над головой. Наши глаза встречаются, а затем наши губы.
Поцелуй сонный, ленивый, но настойчивый.
На мне просто футболка. Мой бюстгальтер скучный и белый. Мне бы не помешало принять душ. У меня утренний запах изо рта.
Но он целует меня, как будто я вкусная.
Он сдирает с меня все слои одежды, как будто собирается найти под ней какое-то сказочное сокровище, а затем проводит руками по моему обнаженному телу, как бы говоря: «Вот оно. Вот оно. Ты.»
Он снимает футболку. Он великолепен — загорелый и безупречный, мускулистый и стройный. Я облизываю его бицепсы. Кусаю его плечо. На вкус он чистый и живой, как все, чего я хочу.
Через несколько минут мы остаемся в одних трусах, и я извиваюсь. Действительно извиваюсь. Я не знала, что способна на такое, но с Уэстом это даже не выбор. Я должна. Наши языки воюют, мои руки на его заднице, притягивая его ближе, ближе, всегда ближе.
Я такая мокрая. Мокрая даже через нижнее белье, я уверена в этом, и кончик его эрекции прощупывается, проталкивая мои трусики на несколько сантиметров внутрь меня под тяжестью его тела и его медленных, плавных толчков. Между нами два тонких слоя ткани, влажной, скользкой, неощутимой. Наши бедра сходятся в такт нашим ртам, нашим языкам, нашим напряженным потребностям.
Он нужен мне. Нужен.
Я не могу думать ни о чем другом. Мои руки находят пояс его трусов и скользят внутрь, чтобы почувствовать, как под моими ладонями сжимаются его мышцы.
— Господи, — говорит он, прижавшись лицом к моей шее. — Не надо.
Я убираю руки, обескураженная. Уэст смотрит на меня. Целует морщинку между моих бровей, кончик носа, подбородок, рот.
— Да ладно, я не это имел в виду. Ты убиваешь меня, вот и все.
— Я хочу убивать тебя.
Хочу, чтобы ты был внутри меня. Глубоко. Глубже.
Пожалуйста.
Слова вертятся у меня на языке, накапливаются, но я не могу заставить себя их произнести. Не могу попросить.
— Я хочу, чтобы ты кончила, — говорит он.
Это тоже было бы прекрасно.
Он проводит рукой по моей ноге, и я издаю звук, похожий на писк. Видимо, ему это нравится, потому что он крепко целует меня. Его ладонь начинает все сначала, скользя от моей шеи к плечу. Он скользит по ключицам, чтобы нащупать мою грудь и медленно провести по соску, а затем вниз к талии, к пупку, к пространству между нашими животами.
— Мне нужно прикоснуться к тебе.
— Пожалуйста.
Он сдвигается в сторону, его бедро нависает над моим, его локоть возле моей руки, его дыхание у моего уха, когда он ласкает мою грудь тыльной стороной ладони. Проводит взад-вперед по моим соскам. Прослеживает круги, случайные узоры, пока я не готова сделать ему больно, потому что предвкушение убивает меня, и я говорю:
— Уэст, пожалуйста, пожалуйста, — и он сдается. Он опускает руку и медленно — мучительно медленно — скользит ею вниз по моему животу. Над моим пупком. Прямо к краю моих трусиков, которые представляют собой нелепый хлопок в красно-белую полоску с ягодами остролиста на них и мультяшным Сантой, наименее сексуальные трусики из всех, что у меня есть.
Не знала, что окажусь здесь, что это случится. Понятия не имела, что принесет это утро. Никогда не могла представить, что почувствую руку Уэста, обхватывающую меня. Его пальцы ласкают меня, прослеживая тайные формы моего тела, звук его голоса, говорящего: — Черт возьми, Кэр, — как молитву и комплимент.
Он вводит в меня свой палец. Потом еще один. Когда он пробует три, я хнычу, и он находит большим пальцем мой клитор. Потрясенная, я начинаю сползать с кровати.
В каком-то смысле я делала это раньше, все это, но ощущения совершенно новые и поразительно разные. Это так хорошо, что больно, мучительно больно, и я ненавижу это, но не так сильно, как люблю.
— Тебе это нравится, — говорит он.
Я мяукаю. Как кошка. И его ухмылка такая самодовольная, что я тянусь к нему, чтобы игриво шлепнуть его, но он меняет угол наклона своих пальцев внутри меня, и в итоге я притягиваю его ближе за волосы и целую его так сильно, что наши зубы стучат друг о друга, и я прикусываю язык. Но мне все равно. Не сейчас, когда большой палец Уэста обводит мой клитор, снова и снова, немного слишком сильно, что, как оказалось, мне нравится.
Его пальцы двигаются внутрь и наружу в моем теле — постоянный ритм, который разрывает меня на тысячу отчаянных, жаждущих кусочков.
— Вот это моя девочка, — говорит он, когда мне приходится отвернуть лицо, потому что я не могу сосредоточиться на поцелуе, не могу дышать, не могу делать ничего, кроме как извиваться напротив его руки, бессмысленно, как животное. — Вот так.
Когда я кончаю, это ужасающе. Это низкое напряжение накапливается и нарастает, пока я не думаю, что умру, а потом я умираю, умираю, и это ощущение настолько потрясающее, что мне больно. Уэст остается со мной на протяжении всего этого, наблюдает за мной, успокаивает меня, и теперь я могу почувствовать прилив этого, ту часть, которая является удовольствием в одном большом импульсе, волне, пробуждении, пока она не захватывает меня повсюду, не затягивает меня и не отпускает.
Я плыву.
— Боже мой, — шепчу я, когда снова могу говорить. Мой голос слабый. Пот выступил на моем теле. Влажность между ног распространилась вниз по бедрам, и я чувствую запах секса.
Нейт как-то назвал его «рыбным запахом». Он так шутил.
Пошел ты, Нейт, — слабо думаю я, но в этом нет никакой злобы. Мне, честно говоря, все равно.
Мне так хорошо.
С Нейтом все было не так. Я кончала, но это была цель, которую нужно было достичь. Препятствие, которое нужно было кропотливо преодолеть, чтобы мы могли перейти к следующему, а потом к следующему. Это никогда не было этим… этим блаженством, этим общим делом, которое мы с Уэстом делаем между собой, естественным результатом нашего совместного существования, а не результатом наших упорных усилий.
— Эй, где ты витаешь?
Уэст опирается на один локоть рядом со мной, его рука покоится на моем животе.
Бедная рука, она, должно быть, устала.
Я похлопываю ее, а затем соединяю наши пальцы вместе. Он улыбается и убирает локоть, оседая на матрас. Я слишком устала, чтобы делать что-либо, кроме как смотреть на него. Его лицо, его грудь, его живот, его трусы, темно-серые, с интригующей выпуклостью и еще более интригующим мокрым пятном.
Я никогда не прикасалась к нему там. Боялась, всегда боялась, что есть правила, а я их не знаю. Как будто, если буду ждать достаточно долго, кто-то даст мне книгу под названием «Как трогать пенис Уэста», и я смогу изучать ее, пока не стану уверенной. Экспертом.
Хватит об этом.
В этой постели, в этом коконе, мне позволено тянуться к нему. Наслаждаться резкостью его вдоха, его опущенными веками, его губами, зажатыми между зубами.
Мне позволено провести пальцами по его счастливому следу, прижаться ближе, чтобы мы оказались живот к животу, моя грудь вдавилась в его грудь, моя рука скользнула внутрь его трусов и исследовала то, что нашла.
Твердый. Горячий. Большой — о Боже мой.
— Ты как печка, — говорю я, и он смеется.
Я думаю, что это смех, но он звучит так, будто Уэсту больно. Я хочу сделать лучше.
Крепко сжимаю руку и осторожно поглаживаю, наблюдая за его лицом, чтобы понять, все ли в порядке. В порядке ли я, делая это. Это не первое мое родео, но не хочу быть неумелой. Хочу дать ему то, что он дал мне.
Когда я поглаживаю его снова, его рот открывается, голова откидывается назад.
Значит, хорошо.
Кажется, это работает, и я делаю это, пока он не издает звук, который, как полагаю, официально является мычанием, но это так сексуально, что я могу умереть. Нахожу мокрое место на головке его члена, провожу по нему ладонью, скольжу вниз. Рука Уэста внезапно оказывается там, грубо проталкивается мимо моей, крепко обхватывая себя у основания.
— Я.… ты хочешь, чтобы я…
— Ты идеальна, — говорит он, — Чертовски совершенна. Продолжай в том же духе.
И я делаю то же самое еще несколько раз, поглаживая и размазывая, делая его скользким. Он начинает толкаться в мою руку, все сильнее и сильнее, его щеки наливаются краской. Мне это нравится. Я наблюдаю за ним, ожидая новых признаков того, что ему это нравится. Целую его, желая столкнуть его со скалы, как он сделал это со мной, но он не способен целоваться. У него это плохо получается, я думаю, потому что он не может сосредоточиться.
Это заставляет меня улыбаться.
Моя рука ускоряется. Его лицо суровое, свирепое и великолепное.
— Кэролайн, — он закрывает глаза предплечьем, а рука, которая в его боксерах, захватывает мою, направляя меня в ритм, захват более жесткий и жестокий, чем все, на что я осмелилась бы сама.
— Вот так, милая. Не останавливайся. Я сейчас кончу, не останавливайся.
Не могу решить, на что смотреть, поэтому смотрю на все. Наши руки работают вместе, головка его члена, выглядывающая между ними, его бедра, поднимающиеся с кровати, беспомощность на его лице, когда он кончает, заливая наши руки, мое бедро, его живот. Я слушаю его стоны, чувствую, как его тело приподнимается подо мной, грязное, сексуальное и великолепное.
Когда все заканчивается, его рука опускается вниз и крепко прижимает меня к себе. Его хватка на моей руке ослабевает, пальцы разжимаются. Лицо расслаблено. Я натягиваю на нас одеяло.
Слушаю ветер снаружи, снег бьет в окно тысячами мелких ударов.
Думаю, о том, сколько фотографий я видела в интернете. Блестящие члены, розовато-фиолетовые головки, извергающаяся сперма.
Думаю, о том, что мы только что сделали, Уэст и я. Как бы это выглядело на фотографии.
Подобная фотография — она никогда не сможет стать больше, чем тенью того, что мы сделали. То, чем мы являемся вместе. Это были бы только части, но части — это не то, что важно.
Важно все это. Уэст и я. То, что мы чувствуем.
Уэст прав. Фотографии лгут. Не понимаю, почему не поняла этого раньше — что это не я в интернете. Это просто глупые снимки. Какая-то ложь, которую Нейт стремится донести до мира.
Они о нем, эти фотографии. Они не обо мне.
— Ты в порядке? — спросил Уэст.
Никогда не видела его лицо таким расслабленным. Я целую уголок его рта, и он растягивается в однобокую улыбку.
— Я в норме.
Его улыбка усиливается.
— Это не так. Ты плохая. Плохая, как и все мы, Кэролайн Пьясеки.
Я целую его подбородок. Эта улыбка всезнайки.
— Знаю. Это веселее, чем я думала.
Его смех такой же мягкий, как и его лицо.
— Я лучше приберусь здесь.
Он перекидывает ноги через край кровати и идет к ванной, по пути натягивая джинсы. Я слышу, как течет вода.
— Хочешь что-нибудь поесть? — кричит он. — Кажется, у меня есть куриный суп с лапшой. И я принес домой буханку.
Смотрю на часы, удивляясь, что уже поздно. Наши пятьдесят минут истекли, но на этот раз нет никаких сигналов будильника. Никаких возведенных стен.
— Да, звучит здорово.
Я зарываюсь в постель, натягиваю одеяло до подбородка и даю себе три минуты, чтобы побаловать свое глупое сентиментальное сердце, накапливая воспоминания на предстоящие одинокие недели.
— У меня есть кое-что для тебя, — говорю я ему.
Он сидит на краю матраса, натягивая носки. Готовится приготовить мне куриный суп с лапшой, который, я должна сказать, просто бесподобен. Даже несмотря на то, что все, что для этого нужно, это банка и немного воды.
— Мне ничего не нужно.
В том, как он произносит слова, чувствуется напряжение, и когда он смотрит на меня, его глаза насторожены.
Я не позволяю этому беспокоить меня. Может быть, Уэст не получал много подарков. Я сажусь и прижимаюсь грудью к его руке, целуя его шею.
— Не будь Гринчем. Подожди, я схожу за ним.
Выхожу в гостиную в одних рождественских трусиках, роюсь в сумке задницей к верху, устраивая небольшое шоу, потому что знаю, что он может меня видеть, и чувствую себя так хорошо. Такой счастливой.
Когда я возвращаюсь, то протягиваю ему книгу, которую купила, завернутую в бумагу с оленями и блестящим золотым бантом. Он кладет ее на колени, неохотно, а может быть, ожидая, что я дам ему в руки открытку, и я так и делаю.
Он открывает открытку первой, разрывая ее по бокам таким образом, что она сгибается внутри конверта, а затем выходит, слегка помятая, на его ладонь. Деньги вылетают наружу. Двести долларов двадцатками, упавшие неопрятной кучей на книгу.
— Что это?
Два слова, но от того, как он их произносит, я дрожу.
Что-то не так.
Что-то не так, и я чувствую себя внезапно испуганной и маленькой. Стыдно стоять здесь почти голой, когда Уэст одет и закрыт. Когда он говорит так сердито.
Я начинаю оглядывать комнату в поисках лифчика.
— Ты должен был открыть сначала подарок, — дразню я. — Кто начинает с открытки?
— Я.
Мне удалось найти лифчик, и я надеваю его, застегивая крючки, когда рука Уэста сомкнулась вокруг моей икры.
— Кэролайн. Для чего это?
Он задает этот вопрос очень медленно и нарочито, опираясь на каждое слово. Ярость вытравлена в чертах его лица.
Я не могу представить, что, по его мнению, я сделала.
Благотворительность? Жалость?
— Кредит, — и я приказываю себе не говорить больше, но я не могу замолчать, когда его глаза такие злые. Я лепечу, — Прости, что не больше. Это все, что я смогла накопить за последние шесть недель, а ведь скоро Рождество. И надеюсь, ты не из тех людей, которые считают, что книга — это плохой подарок, потому что в этом году я купила книги для всех. Подумала, что тебе это может понравиться. Она о науке приготовления хлеба, и там есть глава… что?
Он смягчился. Облегчение в его глазах, во всем его теле — ощутимо.
— Боже. Уэст, как ты думал, что это было?
Он не отвечает. Я жду, а он разворачивает книгу, перелистывает страницы. Думаю, если бы она была на латыни или пустая, он бы не заметил. Он просто берет себя в руки, и мне неловко стоять здесь и смотреть, как это происходит, когда он явно хотел бы, чтобы я была где-то в другом месте.
— Это здорово, — говорит он после долгой, неловкой минуты. — Спасибо, — пауза. — Ты не должна возвращать мне деньги.
— Конечно, должна.
Наконец-то он поднимает глаза.
— Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала.
Не знаю, как на это ответить. Я в недоумении, но он кладет книгу на кровать и кладет руки мне на бедра. Он притягивает меня к себе и упирается лицом в мой живот.
— Правда, — говорит он. — Просто не надо.
Его руки скользят по моей попе. Я беспокоюсь о том, что произошло, но руки Уэста успокаивают. Эффективное отвлечение. Уверена, что он знает об этом.
— Я ничего тебе не купил, — пробормотал он.
— Ничего страшного.
— Я говорил тебе, как мне нравятся эти трусики?
— Эти? Почему?
— Они на тебе.
Я выдыхаю смешок. Не знаю, что делать со своими руками, поэтому кладу их ему на макушку.
— Думала, ты собирался приготовить мне суп. Это может быть моим рождественским подарком.
Он засовывает палец в резинку моих трусиков, тянет их вниз, следует за пальцем носом. Вдыхает.
— У меня есть идея получше.
Я шлепаю его по плечу. Один из тех шлепков, которые превращаются в ласку.
— Уэст.
Что-то случилось. Я бы хотела надавить на него, но, по правде говоря, я боюсь этого делать, а он уже запустил руки в мои трусики. Его ладони большие и теплые, его дыхание дразнит, заставляя меня думать о его языке и о том, что мне никогда раньше не нравился оральный секс, но с Уэстом все по-другому.
С Уэстом, я чувствую, что мне это понравится.
— Вернись в постель, — приказывает он.
И я возвращаюсь.
И о Боже. Мне это нравится.
***
Позже раздается звонок в дверь.
На улице порывы стихли, но снег все еще падает. Я на диване Уэста, мой ноутбук греет мои бедра, мои мысли о романтической поэзии, греческих вазах, Монблане. Я смотрю на затылок Уэста, который сидит на полу у моего бедра, решая практические задачи для выпускного экзамена по физике. Я пытаюсь решить, может ли возвышенное на самом деле быть этим моментом. Это сияние в моем теле, моя симпатия к его ушам, то, как мои пальцы хотят покоиться на нем, когда я думаю о следующем абзаце, который собираюсь напечатать.
Звонок в дверь вообще не имеет никакого смысла. Не могу представить, зачем кому-то выходить на улицу в такую погоду или по какой причине человек, не являющийся Уэстом или мной, может быть здесь.
Однако он почти сразу же встает, достает из кармана телефон, проверяет смс или электронную почту.
О, точно, он дилер.
— Ты кого-то ждешь?
Пекарня была загружена прошлой ночью, многие студенты хотели убедиться, что у них достаточно припасов, чтобы оставаться под кайфом в течение месяца, когда они будут устраивать вечеринки со своими старыми друзьями из старшей школы.
— Нет.
Он идет к двери, открывает ее и загораживает мне вид на пожарную лестницу. Он живет на втором этаже, в квартире над магазином, где продаются подарки и женская одежда. Площадка снаружи маленькая, и с дивана открывается лучший вид на дверь, чем из моего закутка в булочной. Я вижу две фигуры за Уэстом.
Не знаю точно, почему я встаю. Наверное, потому что не хочу чувствовать себя сегодня отдельно от него. Потому что я все меньше хочу отводить глаза от вещей, которые вызывают у меня дискомфорт, и просто делать вид, что их не происходит.
Это прозвучит странно, но это немного связано и с пенисом Уэста. Что я имею в виду: Я боялась трогать его там без четких указаний. Боялась, что у меня ничего не получится, или я все испорчу. Но посмотрите, как хорошо все получилось, когда я это сделала, правда?
Я боюсь этой части его сущности больше, чем боялась прикоснуться к нему. Этот Уэст, который нарушает правила, которого могут арестовать или отправить в тюрьму… Я даже не знаю, почему он это делает. Только ради денег? Потому что ему так хочется? Потому что хочет доказать, что не боится?
А может быть, он делает это, потому что ему это нравится. У него есть опыт, который я не разделяю — слова, которых я не знаю, тайны семян и смолы, веса и стоимости. У него есть голос, который он использует, когда ведет дела. Но думаю, именно поэтому я попросила его достать мне дурь, когда он пришел ко мне домой. Потому что я хочу знать все его части. Даже те, которые меня пугают.
В любом случае, я не разбираюсь во всем этом сознательно. Я просто пригибаюсь под его рукой, улыбаюсь, касаюсь его, претендуя на этот вечер и эту часть его жизни, на него, на все.
И тут я замираю, улыбка сходит с моего лица.
В дверях стоит Джош и разговаривает с Уэстом. А позади него, прислонившись к перилам, закутанный в зимнее пальто, шапку и шарф, который я подарила ему на прошлое Рождество, стоит Нейт.
Он выглядит так же потрясенным, увидев меня здесь, как и я его. Его брови сходятся вместе, рот сжимается и белеет по краям — боль, а затем так же быстро она исчезает, и он пытается — и безуспешно пытается — выглядеть безразличным.
Разговор замирает.
— Привет, ребята, — говорю я бодро. Не знаю, как еще можно это разыграть. Кто-то должен сгладить эту неловкость, и думаю, что это должна быть я. — Получили что-нибудь, чтобы передохнуть?
— Они ничего не получат, — тон Уэста едкий. Он смотрит на Джоша. — Какую часть из «Сначала напиши мне» и «Не появляйся там, где я живу» тебе было так трудно понять?
Джош вызывающе поднимает подбородок.
— Мы просто подумали об этом, когда проезжали мимо. Я подумал, что ты можешь быть здесь, так как скоро выпускные экзамены.
Уэст качает головой.
— Я говорил тебе, как это работает.
— Да, но…
— Я устанавливаю условия, — отрывисто говорит он, — не ты.
— Мы купим целую унцию, — говорит Нейт. Он прислонился к перилам, изображая расслабленность. Выражение его лица всецело благочестивое, и я узнаю в нем лицо, которое он делал, когда хотел, чтобы я сделала для него что-то, чего я не хотела.
Уэст никогда не смотрел на меня так.
— У меня было кое-что из того, что ты продал Маршаллу, — говорит Нейт. — Это хорошее дерьмо. Он сказал, что полсотни за пол унции.
— Я не буду тебе продавать.
— Я заплачу тебе четыреста, — в том, как Нейт это говорит, есть что-то коварное, словно он пытается выяснить цену Уэста, чтобы заплатить ее, а потом посмотреть на него свысока за то, что тот был настолько слаб, что позволил себя унизить.
Я немного поражена. Имею в виду, я видела его на полу после того, как Уэст ударил его. И не могу поверить, что у него хватает смелости находиться здесь, а тем более вести себя так высокомерно.
— Может быть, я не совсем ясно выражаюсь, — Уэст начинает злиться. — Я бы не продал тебе, сколько бы ты мне ни заплатил, — он жестом показывает на Джоша. — С тобой тоже покончено. Убирайся на хрен отсюда.
Челюсть Нейта сжимается.
— Ты мудак.
— А ты членосос.
— Разве это не больше по части Кэролайн?
У меня есть время зафиксировать, что эти слова делают с Уэстом — эта странная пульсация напряжения в нем, когда каждая часть его тела становится твердой и яростной, все сразу.
У меня есть время подумать: «Вот дерьмо».
Затем все происходит быстро. Уэст делает выпад вперед и одновременно толкает меня обратно в квартиру. Я обхватываю его за талию, пытаясь не дать ему ударить кого-нибудь или получить удар, не по моей вине, не сегодня.
— Держись подальше от этого, — говорит он и направляет меня к двери, но пожарная лестница скользкая, я теряю опору и ударяюсь виском о что-то твердое, от чего у меня появляются звезды, что я всегда считала фигурой речи. Нейт прижимается к перилам, Уэст на него, Джош толкает Уэста, кулак Уэста поднимается…
Я не думаю, что это вина Уэста, правда не думаю.
Но когда все закончилось, Уэст стоит на пожарной лестнице в мокрых носках, рассеянно потирая костяшки пальцев, а Нейт стоит на коленях у основания лестницы, зажимая ребра и сплевывая кровь.
— Думаю, тебе нужна скорая.
— Я могу идти.
— Держись от нее подальше.
— Она тебе не принадлежит.
— Тебе тоже не принадлежит, придурок. У тебя был шанс. Ты просрал его.
— Хотел бы я иметь ее подольше. Скучаю по этой сладкой попке. Или ты еще не трахал ее там?
— Вытащи его отсюда. Или я за себя не отвечаю.
— Пошли. Нейт. Пойдем.
— Ты пожалеешь.
Я сползаю по дверному косяку, трясу головой, моргаю.
Холодно.
Лучше бы я не подходила к двери.
Уэст стоит там, его лицо прямо напротив моего, его напряженность почти больше, чем я могу выдержать.
— Черт, Кэр, ты в порядке?
— Я в порядке.
Он поднимает меня на ноги, обнимает меня, закрывает дверь перед Нейтом и Джошем. Они там, на снегу, Нейт ковыляет, когда пытается идти, возможно, он ранен.
Это так уродливо. И все это, это уродство, из-за меня.
Я ненавижу это.
Думаю, мне это должно нравиться. Я думаю обо всех фильмах, которые видела, где парень защищает свою женщину.
Но в этих фильмах девушка никогда не получает удар. Никто никогда не бежит в туалет, сгорбившись, и не выплескивает полупереваренный куриный суп в унитаз.
Очевидно, я делаю это неправильно. Я все делаю неправильно.
Слышу, как Уэст входит в комнату, но не понимаю, что он от меня хочет.
Когда я подошла к двери, еще даже не выглянув на пожарную лестницу, я обняла его, и он отпрянул от меня.
Мне было больно, когда он так поступил. Все, что было потом, только усилило боль.
Думаю, о подарке, который я ему подарила. Блестящий бант. Двести долларов в конверте.
За что, по его мнению, я ему платила?
Уродство — оно не только во мне. В нем тоже, и он не хочет, чтобы я об этом знала, но от этого оно не становится меньше.
Я влюбляюсь в парня, который продает наркотики, который бьет кулаками, когда злится, который знает мое тело лучше меня.
Я уже влюблена в него. В Уэста, который любит устанавливать правила и который не хочет, чтобы я передавала ему деньги в конверте после того, как возьму его член в руку и заставлю его кончить.
Не знаю, кто он, каково его прошлое. Я не могу знать, потому что он мне не скажет. Но его настоящее достаточно уродливо, чтобы я с ужасом и болью осознала собственную наивность.
Я дрожу, сжимаю холодный фарфор и плачу.
Уэст приседает рядом со мной.
— Позволь мне осмотреть твою голову.
Я позволяю ему. Несмотря на то, что мне плохо, я рыдаю больше из-за него, чем из-за себя. Несмотря на то, что я ненавижу себя.
Я свернулась калачиком на коленях Уэста на полу его ванной и позволила ему осмотреть мою голову, проверить меня на сотрясение мозга, обхватить меня руками и прислонить к стене, обнимая меня. Держа меня.
Что-то не так с нами обоими, но я не хочу, чтобы он когда-нибудь отпускал меня.