Если Ева планировала меня смутить, то у неё получилось. В данный момент я собирался выжать из себя все силы, чтобы выдать результат, а неуместный флирт только нервировал. Так что, писать вокал в одной комнате с ней чувствовалось как нечто слишком интимное, хуже, чем прилюдная дрочка.
Но выгнать её я не мог, Господину не может помешать какая-то девка. Из-за стекла на меня, к тому же, нацелилось пять пар пытливых глаз.
Я постарался уйти в себя, когда заиграла музыкальная дорожка. Зажмурил глаза. Гитарные партии, подкреплённые басом, густо зарокотали в наушниках. У меня расслабилась челюсть, а голос загудел из самых лёгких.
— Не надо смотреть, как я живу эту жизнь.
Пересчитай свои кости, гребанный ты журналист!
Я засыпаю каждый вечер, зная, что мне не соскочить,
Ты же — губишь то, что даже видеть не заслужил.
Когда я сочинял эти строки, представлял, как показываю средний палец абстрактной толпе репортёров. Теперь у меня появился идейный вдохновитель, на возрастающей популярности которого было угодно сыграть.
Я сожру тебя, придурок.
Злобы скопилось предостаточно. На Муратова, на девчонку, с трудом смиряющую своё сбившееся дыхание, на всех сваливших от нас придурков и пустозвонов, пытающихся засунуть мне в рот микрофон с долбанным интервью.
К припеву я преисполнился ненависти так, что лоб и грудь вспыхнули, а голосовые связки послушно сомкнулись, позволяя благополучно орать журналюге пожелания отравиться. Собственно, в этом и заключался смысл песни. Лающий крик переходил в грудной голос, а затем и в вой. А гвозди на будущем надгробии журналиста — стаккато, которым я вколачивал каждый слог, между барабанами, отстреливающими сильные доли.
Удачи иметь дело с нашими фанатами, парень.
Ева проникновенно морщилась, глядя на то, как я чуть не откусываю поп-фильтр на микрофоне. У меня хотя бы были наушники, другие — слушали снаружи. А она продолжала парализовано стоять, не отходя ни на шаг. У Кисы приоткрылся рот, задрожали ресницы и губы. На оголённых руках, выглядывающих из-под закатанных рукавов блейзера, проступили мурашки.
И это я не распевался. Закрались подозрения, что прежде она не имела понятия, кому демонстрировала свой оборзевший характер. И, оказывается, чтобы вызвать у девчонки вспышки благоговения, нужно было хорошенько поорать.
Напоследок я решил разбавить скрим-партии гроулом, уже планируя вырезать этот кусок из песни. Но в данную секунду манёвр со сменой звукоизвлечения не оставил шанса белью девчонки остаться сухим. Музыка в наушниках оборвалась, а я утёр рот и дал круг почёта по репетиционной «клетке». С руками на боках, как после бойни на ринге.
Первый, на кого я посмотрел — Муратов. Он побледнел и, словно оглушённый, бегал взглядом то по стеклу, то по полу. Кроме меня, к счастью, его катарсис никто не замечал. С расправившимися плечами я почти оценил шок Гриши и челкастого, когда Юрген швырнул наушники на стол и натянул кожу на лице.
— О-хре-неть! — просипел он. — Вы, случайно, не планируете записать весь альбом за сутки?
— Да говно, мне не понравилось. Перезапишем всё по отдельности и без импровизации в конце, — я остановился поодаль от микрофона, потому что рядом с ним Ева всё ещё не моргала.
Мне было как-то некомфортно к ней приближаться.
— Самокритично… Даже на тебя непохоже. Я думаю, надо оставить, как есть. Вышло очень мясно, на эмоциях. На тебя так дама повлияла?
Никто не посмеялся, и даже виновница шутки откашлялась, приходя в себя. Возможно, это была не шутка.
Выпендриться мне реально хотелось.
— Хочу перезаписать! Дай послушать, — я уложил руку на горячую грудь и прохрипел, присматриваясь к своему состоянию. — Гр-р-ра…
— Не-а. Давай завтра вернёмся к ней?
— Лёнь, а*уенно вышло, — Андрей встал с дивана и приблизился к микрофону на столе Юры. — Зря только на неё потратишься. Пишите пока дуэт, хоть отдохнёшь, а завтра нормально послушаешь. У нас ещё есть время.
Ну… Андрюхе я мог довериться. Я вздохнул, пытаясь отделаться от беспокойства, но глянул на Еву, взволновавшуюся при слове «дуэт». Чего это с ней?
— Окей, ладно…
— Брутальный самец, я тогда пойду наверх? Разомну свои… Шустрые пальчики. Чтобы не ударить мордой в грязь после вас с Юдиным, — Андрей, пригладил бородку.
— Мы тоже, можно?
— Валяйте.
Трое музыкантов, настроенных задать жару, ушли в поисках инструментов. Я рассчитывал, что Ванечка тоже найдёт повод смотаться, но он уткнулся в телефон и продолжил греть уши.
— Ну и я тогда щас чай сделаю и вернусь, — Юрген размял шею и встал со своего крутящегося трона. — Вы будете?
Наконец-то, девчонка отозвалась, подавая признаки существования.
Мне уже начало казаться, что у неё лопнули перепонки.
— Можно?
— Без проблем.
Я, Ева и Муратов остались в студии втроём. Молча. Теперь даже безукоризненно отыгранная гитарная партия не спасла Ванечку от моей очевидной неприязни. Всё-таки он был слегка нагловат и отвратительно хорош собой. Тряс кудрями и улыбался белыми зубами, набирая смс, наверное, своей благоверной. Не мог сделать этого наверху что ли?
Хотя, мне и самому было непонятно, почему я так завёлся. Иметь эту сучку прямо здесь я бы всё равно не стал.
Скитаясь по углам, я проверил пальцем уровень пыли на комбиках и синтезаторе, похороненном в глубине комнаты. Замёрзшая девчонка раскатала рукава кофты и обняла себя за плечи.
Ну ничего, сейчас начнёт петь и согреется.
— Слушай, не ожидала, — внезапно заговорила она и подкралась поближе. — А ты — крутой.
Хах! Смешная девка… Каким мне ещё быть?
В любом случае, в чужих формальных подтверждениях я не нуждался.
— Естественно, — я всё-таки удовлетворённо сглотнул. — Ты не могла сказать другого.
Ева медленно и раздраженно выдохнула, закусив губу.
— М-да-а, ясно… Самовлюблённость головного мозга.
— А что такое? Я должен был засмущаться, как тёлка? Сказать: «ой, да ладно тебе»? Я прекрасно знаю, что а*уенный, в каком бы смысле ты это не сказала. Я — просто Господин, и для этого много работал. Так что…
Мы жёстко сцепились взглядами. У неё оказался затуманенный, поплывший. Наконец, впервые я почувствовал себя на шаг впереди этой жалкой певички, потому что знал, что вызвал в ней восхищение.
Странно, что этого не случилось раньше.