Значит, выселился… Это было предсказуемо, но настолько плохо отозвалось в груди. Когда я прощался с парнями из DB, считал их лжецами. Здесь гандоном навсегда оставался я.
Из меня вырвался судорожный вздох.
— Лёх… тебе в аэропорт? Я подвезу, — хоть что-то я в состоянии был сделать для Муратова!
Он обернулся и предосудительно оглядел меня с ног до головы.
Что? Такой мудак, как Господин, не сойдёт за таксиста?
Я тут же опустил голову, повторяя его зрительный путь, и увидел, что пришёл к нему в домашних тапках. Зато переодел джинсы, в них лежали ключи от машины.
— Поехали, — почти умоляюще добавил я и забрался в карман, наощупь ища кнопку. — Уже прогревается… Внуково? Шереметьево?
Он продолжал хранить убийственное молчание, глядя прямо мне в глаза.
Пожалуйста. Я ведь даже не извинился… Не знаю, смогу ли.
— Домодедово… Тогда отменю такси, — неожиданно сжалился Лёха и опустил взгляд в телефон, что выудил из куртки.
Я тут же взволновался, суетливо двинувшись к лифту, лишь бы не видеть его выражение лица. В подъезде раздалось отчаянное шорканье тапок. «Всё когда-то заканчивается. Главное, чтобы на хорошей ноте», — хоть в одной ситуации в своей жизни я последую этому долбанному правилу!
Мы в многозначительном молчании спустились на лифте в подземку. На парковке, облепленной слепящими огнями и буквенными указателями, уже покрывшихся инеем, было гораздо морознее, чем пару часов назад на балконе. Дыхание мгновенно превращалось в стойкие облака пара. В одной кофте и тапках на босую ногу я одубел за пару минут прогулки вдоль ряда автомобилей, и, когда увидел в тёмном углу красные габариты, облегчённо протиснулся замёрзшей рукой в карман за ключами.
Задницу внутри салона хорошо припекало. Пока я стучал зубами на водительском, Муратов оставил сумку с гитарой на заднем сидении и привычно рухнул на пассажирское кресло, где уже работал подогрев. Внутри тачки всё ещё шёл пар изо рта.
Я даже не запомнил, в какой момент он исчез, самозабвенно следя за разметкой на парковке, затем на выезде, и вдруг обнаружил, что на грязных полуобледеневших дорогах в свете фонарных столбов практически не видно полос.
Нам нужно было ехать не так уж долго, а меня не тормозили даже ублюдские тапки вместо ботинок, изгибающиеся между голой ступнёй и педалями.
— Тебя ждать обратно? — буркнул я, глубже вжимаясь в мягкое сидение.
Какого-то хера будущее Муратова меня волновало.
Можно подумать, Лёша мне братом приходится… Да уж, поближе родного! В отличие от Никиты девушку уводить не стал.
— Нет, — сухо выпалил он, нарушив свой сегодняшний получасовой рекорд молчания, и уткнулся лбом в стекло.
Жаль. Безумно жаль! Я терял не просто наиталантливейшего музыканта в своём окружении, занозу в собственной заднице. Но и близкого человека. Его ничто не заставит усомниться?
— А как же альбом? — пожал я плечами, смотря на грязный бампер киа, попавшей в белый свет фар.
— Мне это не нужно… Расскажи всем, что Ваня умер.
— Нет! Вдруг ты передумаешь?!
— Не передумаю, — уверенно произнёс Лёша и оторвался головой от запотевшего окна. — Я всё решил.
Вот как? Я понял. Мы встали на красном за очередью автомобилей с загоревшимися габаритами.
— Если когда-то захочешь сделать карьеру, я помогу. Номер мой есть, — уныло выдавил я, глядя в его волчьи глаза, равнодушно высверливающие взглядом бардачок.
— Спасибо, Савицкий, но… не жди. Не захочу я никакую карьеру. И звонить тебе не буду.
Довольно прямолинейно.
— Тогда… нужно будет расторгнуть контракт, решать что-то с компенсацией. Всё равно нужно твоё присутствие.
— Расторгни сам, ладно? Компенсацию вложи в альбом Евы, а мне ничего не нужно, — устало выдохнул он и перевёл на меня взгляд. — Я просто возвращаюсь домой, — с облегчением подытожил Лёша, поджав губы.
Просто возвращаюсь домой…
Я практически дождался приезда в Домодедово прежде, чем смог сподвигнуть себя на одно жалкое слово, першившее в горле всю дорогу.
— Извини.
Не знаю, услышал Муратов или нет. По ощущениям мой пульс участился выше двухсот звенящих в ушах ударов.
Мы остановились в зоне парковки на аварийке. У мерцающего сквозь панорамные окна аэропорта, где когда-то впервые мы с ним наебали сотрудников на одну известную личность, исколесившую всю страну по поддельному паспорту.
Лёша как раз достал его из кармана вместе с ключами от квартиры и бесстрастно протянул мне.
Решил обрубить все концы махом. Я, поджав губы, взял и закинул на заднее сидение. Не успел опомниться, как Муратов уже вышел, извлекая из салона гитару с сумкой.
Много раз видел, как он делает это в туре, но никогда не представлял, что настанет последний.
Я поторопился выскочить на ветреную улицу, хлопнул дверью, шоркая по наледи вокруг машины. Остановившись возле собравшегося Лёши, как долбанный пингвин, открыл рот, но так и не нашёлся, что ему сказать на прощание.
— Надеюсь, мы больше никогда не встретимся. Прощай, Господин Разрушитель, — беззлобно и едва заметно улыбнулся кудрявый Муратов. — Сбереги хоть то, что у тебя осталось. А я попробую сберечь своё.
Он протянул мне широкую ладонь, испуская на улицу ртом клубни пара. Я, не поверив своим глазам, неловко принял его крепкое рукопожатие.
А уже в следующую секунду Лёха развернулся и зашагал было ко входу в аэропорт. Изнутри я весь вскипел несогласием.
— Стой! Подожди! Пожалуйста, — я, как смог, прошоркал ему вслед, но получилось лишь на жалкий метр.
Муратов обернулся.
— Ты уезжаешь навсегда. Скажи честно, как есть… Вдруг я просто наивный идиот. Это ведь не ты нас сливал?
Я, совершенно уставший от психологических игр и потерь, готов был принять любую легкодоступную правду. И распрощаться с идеей мести. В конце концов, если бы это оказался Лёша, мы остались квиты.
Но он насмешливо и даже как-то удивлённо искривил губы.
— Не-а… Нет, не я. Ты всё-таки усомнился… У меня есть одно предположение, кто это был.
Моим выпучившимся на морозе глазам стало холодно. К Лёшиным предположениям я всегда был готов прислушаться. Странно, что он не поделился раньше.