— Я нашел светлячка!
Приятель подбежал и стал смотреть на мою ладонь.
— Брось его! — сказал он. — Это навозный жук!..
И не успел я опомниться, как он схватил жука и запустил далеко в траву. Я тут же бросился искать его, но он успел исчезнуть. Потом приятель всем ребятам говорил, что я нашел навозного жука, но я-то знал, что это был светлячок.
В конце нашей улицы жил дядя Кирилл. Раньше, до пенсии, он работал электромонтером. Ходил по домам ставить проводку, заменял лампы и пробки, следил за освещением на улице. Еще дядя Кирилл играл на всем, что попадало под руку, из всего извлекал звук. Возьмет несколько бутылок, одну оставит пустой, в другую нальет немного воды — совсем чуть-чуть, на донышке. В следующую бутылку нальет воды побольше, потом еще больше. Расставит бутылки в ряд, легонько бьет по ним деревянной палочкой. Прислушаешься — мелодия звучит. Дядя Кирилл мог играть на самоваре, кастрюлях и пиле, на стволах от ружья и на расческе. Но лучше всего — на ложках. Обыкновенных деревянных ложках. Две в одну руку возьмет, две в другую. Бьет ими друг об дружку — одними ведет мелодию, другими аккомпанирует.
Однажды я пришел к дяде Кириллу с нашими металлическими ложками.
— Дядь Кирилл, научи меня играть, — говорю. Дядя Кирилл попробовал играть на моих ложках.
— Плохо звучат, — говорит. — Иди помой!
Прибежал я домой, отдраил ложки с мочалкой, вернулся к дяде Кириллу. Он снова взял мои ложки.
— Совсем другое дело, — говорит. — Слышишь? — И сыграл мне какой-то вальс.
Однажды дядя Кирилл начал разводить цветы — пионы, бархотки, гвоздики, табак. Вдоль забора, от набегов мальчишек, дядя Кирилл установил дополнительные барьеры, насажал крапивы и репейник. После этого мы заключили, что дядя Кирилл стал жадный, и начали его называть «крокодилом». Время от времени мы посылали в его сад бумажных голубей с угрожающими записками, а по воскресеньям, когда он уезжал на рыбалку, залезали в его сад и нарывали охапки цветов. Из цветов мы плели венки или носили их в петлях рубашек, как ордена. Иногда мы залезали в сад с девчонками и потом устраивали игры. Крупные цветы, какие-нибудь георгины, ставили стеблями вверх и на стебель надевали венчик вьюна, и георгин превращался в королеву. Пион со шляпкой колокольчика — в короля. Любой стебель с граммофоном цветка — в солдата. Эти цветочные королевства ходили у нас в гости друг к другу, танцевали, ссорились и воевали. После каждого воскресенья садовые клумбы заметно редели. Обходя кусты, «крокодил» только вздыхал и качал головой. А мы втихомолку посмеивались и день ото дня все больше смелели — забирались в сад и в будни по вечерам… А однажды я забрался в полдень. Сорвал огромную розу и только хотел повернуть к дыре в заборе, как вдруг передо мной возник «крокодил». От страха я онемел, точно обмороженный, но все же успел спрятать розу за спину и нагнул голову, ожидая наказания. Но «крокодил» глубоко вздохнул и сказал:
— Что же вы делаете? Разве я все это себе сажал? Я ж букеты в детские дома посылаю. Детишкам, у которых нет родителей. А вы?… — Он махнул рукой и побрел к калитке. Потом распахнул ее и добавил:
— Зови своих друзей. Дорывайте!..
С того дня «крокодил» снова стал дядей Кириллом. И хотя калитка в его саду больше не запиралась — никто не сорвал ни одного цветка.
Одно время я боялся темноты. С наступлением сумерек обходил стороной темные закутки и подвалы. Если же, заигравшись, я попадал на какой-нибудь чердак, волосы сразу вставали дыбом и я леденел от страха. Тогда каждый вечер я старался пораньше уйти домой, бросал удить рыбу после захода солнца и никогда не ходил в «ночное». Тогда я даже спал со светом. В то время я боялся разных домовых и леших. А больше всего — водяных. Ничего не мог с собой поделать. Несколько раз пробовал плавать вечером, но каждый раз казалось, что вот-вот за ногу схватит водяной и утащит в глубину. Днем, когда солнце просвечивало дно, я никого не боялся. Всегда первым прыгал в воду, переплывал на другую сторону, потом бежал по пружинящим мосткам до плотины, где вода бурлила и пенилась, и бросался вниз головой в шипящие завитки. Я лучше всех ребят плавал в деревне. Я да Вовка Стаканчиков, мой друг. Для плавания в деревне было раздолье — вокруг цепочкой тянулись озера. Некоторые из них были соединены протоками, а из последнего, Глубокого, даже вытекала речка.
Много раз мы с Вовкой устраивали заплывы по всем озерам сразу. Начинали мы с маленького и чистого озера Аракчино. Проплыв Аракчино, мы через мелкий проток перебегали в старицу, почти сплошь затянутую ряской. Проплыв старицу, мы через камыши пробирались в озеро Малые очки. В этом озере было много огромных плавающих листьев и ярко-желтых кувшинок. Проплывая между ними, мы тянули тугие стебли, и они шумно лопались, поднимая множество пузырьков. После озера Малые очки мы немного отдыхали — ложились прямо в траву около перелеска. Было хорошо обсыхать под солнцем, вдыхать горячее испарение цветов, смотреть, как перед глазами качаются высокие травы, а над головой курчавятся облака. Отдохнув, мы входили в озеро Большие очки и плыли среди плавающих разноцветных тыкв. Они служили поплавками для сетей рыбаков. После Больших очков мы проходили маленькую деревушку и попадали на озеро Глубокое. Вода в Глубоком была холодная, и на ее поверхности крутились водовороты. Говорили, в озере бьют подземные ключи. Из Глубокого вытекала речка Прозрачная, по ней мы и спускались к самой деревне.
Однажды к вечеру мы с Вовкой поплыли по озерам. Только вошли в Аракчино, смотрим, за нами барахтается собачонка Таблетка. Стали мы брызгать в нее, гнать обратно в деревню, а она повизгивает и подплывает все ближе.
— Ладно, пусть плывет, — сказал Вовка. — С ней веселее.
Так и поплыли втроем. Мы с Вовкой быстро добрались до противоположного берега и побежали по ручью к старице. Скоро и Таблетка вылезла из воды, отряхнулась и заспешила за нами. В старице Таблетке пришлось трудно — она то и дело увязала в мелкой плавающей листве. Нам с Вовкой все время приходилось ее подталкивать. Хорошо, что старица была маленькой.
На середине озера Малые очки Таблетка совсем выбилась из сил. Начала скулить, глотать воду и отчаянно колошматить по воде лапами. Мы с Вовкой схватили ее за ошейник и так, на буксире, дотащили до мелководья.
После озера Малые очки мы, как всегда, отдыхали. Вначале на песке, а потом перебрались в шалаш. К этому времени солнце склонилось к самому горизонту, но было еще светло.
Проснулся я от холода. Вокруг была густая темнота. Сквозь ветки шалаша виднелись зловещие черные кусты, в воде светились утонувшие звезды. Вовка спал, свернувшись калачом. Рядом, подрагивая, сопела Таблетка. Неожиданно послышались какие-то шорохи, и вдруг в шалаш кто-то бросил песок. Потом еще и еще. Я онемел от страха. А Таблетка дрыхнет, хоть бы что! Ничего не чует! И Вовка даже не пошевелится. Я стал озираться, но никого не увидел. Кидать в шалаш перестали, но тут же в кустах загорелись и снова пропали чьи-то глаза. А потом на озере что-то гулко плеснуло, и эхо многоголосо прокатилось по всему берегу.
Я немного приподнялся и увидел того, кого боялся больше всего — бородатого водяного. Он медленно выходил из воды, волоча за собой… водяного змея. У меня затряслись руки и внутри что-то оборвалось. Я хотел крикнуть, но мой рот точно одеревенел. Водяной потоптался на берегу, потом повесил змея на дерево и стал разжигать костер. В это время его учуяла Таблетка. Вскочила, выглянула из шалаша и зарычала. Приподнялся Вовка и уставился на меня слепыми сонными глазами.
— Да это ж старичок рыбак! — сказал Вовка. — Я его знаю.
Таблетка выскочила из шалаша и с лаем помчалась к костру. За ней побежал Вовка.
Только когда они уселись у костра и старичок чем-то угостил Вовку, я вылез из укрытия. Уже рассвело, и на бородатом водяном даже издали различались обыкновенная телогрейка и болотные сапоги. Приблизившись к костру, я отчетливо увидел, что змей на дереве — всего-навсего рыбацкая сеть, а горящие глаза в кустах — тлеющие светляки.
— О! Еще один пират! — улыбаясь, сказал старичок, когда я подошел. — Присаживайся, отогревайся! Замерзли небось. Да бери картошку, не стесняйся.
После этих слов я почти пришел в себя, но какая-то смутная тревога все еще оставалась.
— В нас ночью кидали песок, — сказал я.
— Какой песок? — спросил Вовка.
Я пожал плечами, а старичок ухмыльнулся.
— Кто же мог кидать? — спросил он. — Я тут всю ночь. Вроде бы, кроме меня, некому, а я этих шалостей не люблю. Это, наверное, «болиголова» стреляла.
— Какая «болиголова»? — спросил я.
— Обыкновенная. Вон ее кусты около шалаша. Как ее плоды перезреют, так лопаются и брызгают.
С тех пор я полюбил плавать ночью. Ночью вода была теплая и гладкая, с рассыпанными дрожащими звездами; их можно было набирать прямо в ладони.
В деревне самым сильным моим увлечением была охота. У меня были все виды оружия: рогатка, самострел, лук, пробочный и водяной пистолеты, деревянная шпага, булава и копье, фанерный щит, тростниковый дротик, пистоночный пугач и несколько глиняных гранат. Все это оружие я постоянно носил при себе. Видя, как я сгибаюсь под тяжестью своих доспехов, многие надо мной смеялись. Находились и такие, которые говорили, что я похож на бандита с «большой дороги». Но я был уверен, что они просто мне завидовали.
Я все время хотел столкнуться с опасностями, но это мне никак не удавалось. Каждый вечер я бегал по деревне и в каждом кусте видел разъяренного носорога или обезумевшего от злобы слона. Я надувался, принимал угрожающие позы, делал выпады и хрипел — пугал невидимых противников. Днем я был еще смелее. Я носился по окрестностям и безостановочно палил в воздух, а чтобы еще поддерживать в себе воинственный дух, во все горло орал марши. Как-то заглянув в сарай, я увидел там полчища любителей мрака — огромных пауков-домовиков. Я сразу представил себя в стаде разгневанных осьминогов, испустил боевой клич и набросился на врагов с яростью. В другой раз на наших кустах смородины я заметил множество «божьих коровок». Мгновенно, приняв их за бизонов, я начал крушить одну ветку за другой. Я очень усердствовал. На месте этого побоища не осталось ни одного кустика.
Самым обидным тогда было то, что никто из приятелей не разделял моей страсти к охоте и к приключениям. Даже самый близкий мой приятель Венька Лосин занимался рисованием и разводил рыбок. Много раз я уговаривал Веньку заняться охотой. Обещал научить его стрелять, и прятаться в зарослях, и выслеживать добычу, и неожиданно нападать из засады. Но каждый раз Венька говорил:
— Какая это охота! Да и все жуки и пауки полезные.
— Много ты понимаешь! — усмехался я. Я был уверен, что Венька просто трусит. И вот однажды иду я на очередную охоту и вдруг вижу, впереди меня вышагивает с самострелом Венька. «Очень странно», — подумал я и прибавил шагу. Подойдя ближе, я увидел, что у Веньки на голове был маскировочный шлем, а за поясом торчали стрелы. Но главное, этот горе-охотник шел мягкой, охотничьей походкой. Это просто меня взбесило. Какое он имел право походить на охотника, если даже ни разу в руках не держал ружье?! Да и зверей-то никогда не видел! Только в кино. Самое неожиданное произошло, когда я окликнул Веньку. Он обернулся и сразу стал рассказывать мне, как только что выслеживал ворону, как подкрадывался к ней, когда она клевала вишню, как стрельнул из-за кустов и как немного ее ранил. Выпалив все это залпом, Венька передохнул и как-то нахально на меня посмотрел. А потом вдруг начал говорить о том, что недалеко от деревни обнаружил сусликов, и что они едят посевы, и что завтра он пойдет их вылавливать. Это уж было слишком! Я прямо не помнил себя от злости. Человек, который первый раз вышел на охоту, который до этого и «пороха не нюхал», столько болтал об охоте! У него прямо чесался язык поболтать. И самое смешное, кому он все это рассказывал? Мне! Который всю жизнь занимался охотой! Другой бы на моем месте, не раздумывая, выстрелил бы в Веньку пробкой, но я сдержался и, преодолев волнение, усмехнулся:
— Ну, ну, давай охотиться, вылавливай! Посмотрим, что у тебя получится.
И, повернувшись, пошел в сторону. На другой день Венька убил ворону, а потом поймал суслика. Обидно мне стало — какой-то Венька, не посоветовавшись, ничего у меня не расспросив, ходит на охоту и приносит трофеи. А я сколько времени занимаюсь охотой, и мне никто не попадается. Расстроившись, я даже нехотя пошел на охоту, но именно в этот день мне повезло. На окраине поселка я увидел какую-то редкую птицу. Серо-черную, с длинным-предлинным носом и красными перьями на голове. Птица прыгала по стволу дерева и клювом долбила кору. Я сразу представил ее грифом, пожирающим падаль. Подбежав к птице, я натянул тетеву самострела и пустил стрелу. Острый наконечник вонзился в крыло птицы, она пискнула и свалилась вниз. Я со всех ног бросился к дереву, но птица снова поднялась, как-то боком пролетела несколько метров и плюхнулась в кусты. Я чуть не задохнулся от волнения, бросил самострел и стал шарить среди ветвей, но птицы почему-то нигде не было. До позднего вечера я искал ее, но так и не нашел.
На другой день я с утра забежал к Веньке и все рассказал о необыкновенной птице. Когда я закончил, Венька подвел меня к клетке на окне и спросил:
— Не эта?
У меня пересохло во рту. За прутьями сидела моя птица. На ее забинтованном крыле виднелись капельки крови.
— Это дятел, — сказал Венька. — Самая полезная птица. Хорошо, что я нашел ее, а то бы так и умерла.
Венька бросил в клетку сосновую шишку. Птица повернула голову набок и стала внимательно ее рассматривать. Потом, прихрамывая, подскочила и начала долбить, разбрасывая крупную чешую. Шишка то и дело отлетала в угол клетки, и птица, распушив оперение, смешно гонялась за ней. Я смотрел на эту перебинтованную хромоножку, и мне вдруг стало стыдно, что я хотел ее убить.
По дороге к дому мне вообще расхотелось становиться охотником. Я решил уговорить дедушку купить аквариум и начать разводить рыбок.
С тех пор я не ходил на охоту. Только рассказывал о своих охотах в прошлом. Если ребята мне не верили, я тут же ссылался на Веньку, который прекрасно помнил, каким я был охотником, когда он еще только разводил рыбок.