Прошло четыре дня (ну, технически три) после того, как Чейз Китон сказал мне красивые, но сбивающие с толку слова и не спеша вышел из моей квартиры.
Другими словами, было утро вторника, восемь тридцать, то есть за час до того, как мне нужно было идти на работу, готовить библиотеку к открытию, и я сидела в своем «Чероки», наблюдая за ящиком для возврата книг в надежде увидеть мальчика.
Я сделала это во вторник, потому что по понедельникам библиотека не работала.
И еще потому, что раньше не успела все организовать.
Выспавшись, я убралась в доме и отправилась за покупками для себя и незнакомого мне ребенка. Еще я потратила время на ужин с родителями, включая помощь маме с готовкой и просмотр с ними двух фильмов после этого. Не говоря уже о том, что с целью отвлечься, я дважды ходила в спортзал и тренировалась час, а не половину привычного времени.
Кроме того, у меня была продолжительная переписка с Серенити, где я попыталась отговорить ее раскрывать компромат на пугающих, богатых влиятельных лиц (кстати, мне это не удалось). У меня также был продолжительный телефонный разговор с моей сестрой Лизой, жившей в Гно Бон, о ссоре со своим мужем. Впрочем, не в первый раз, даже услышав это от Лизы, я встала на сторону Бойда. В этом не было ничего необычного, но я не сказала об этом Лизе. Мало того, что я встала на сторону Бойда, я также посоветовала ей перестать быть такой королевой драмы.
Однако, что я знала? У меня даже парня никогда не было. Я не была в том положении, чтобы становиться консультантом по вопросам брака.
Так что вместо этого играла свою обычную роль стервозной сестры-слушательницы.
За время, прошедшее между тем, как Чейз оставил меня в четверг вечером (или, точнее, очень поздней ночью пятницы), я купила мальчику новую куртку, шапку, шарф, перчатки и три пары толстых шерстяных носков. Я также прикинула размеры и взяла ему две пары новых джинсов, два толстых теплых свитера и нижнее белье.
К этому я добавила пинту молока, три бутылки воды, упаковку колбасы, упаковку ломтиков американского сыра, буханку хлеба, коробку злаковых батончиков, три яблока, связку бананов, огурец (он не стал бы его есть, но мне пришлось приложить усилия, обеспечив его тем, что мой папа называл «грубой пищей») и огромную плитку шоколада «Херши» (которую он, скорее всего, съел бы).
Я засунула их в удобные для переноски сумки и разложила вместе с книгами, которые не взяла в библиотеке, а купила. При этом оставила записку, где сообщила, что все это для него, книги он может оставить себе, в среду будет больше, и если ему что-нибудь понадобится, пусть напишет мне записку, перечислив все необходимое, опустит ее в ящик для возврата, и я это для него достану.
И теперь я наблюдала, прошлой ночью заглянув в библиотеку и проверив ящик (он ничего не вернул), и надеялась, что он ничего не вернул с момента последней проверки. Кроме того, я надеялась, что он покажется, чтобы я могла получше его рассмотреть, определить, откуда он пришел, и, возможно, тайком проследить за ним.
Я была сосредоточена только на этом.
Потому что, если бы я не сосредоточилась на незнакомом мне маленьком мальчике, который нуждался во мне (или в любом другом взрослом), я бы сосредоточилась на своей странной ночи с Чейзом и сошла бы с ума.
Я проворочалась остаток ночи, заснув, наконец, в предрассветный час, и потащилась в пятницу на работу, настолько измученный, что абсолютно равнодушно приняла тревожную новость о том, что библиотеку, возможно, только, возможно, будут вынуждены закрыть из-за проблем с финансированием. Так что, решила, что это мой лучший образ действий.
Вокруг меня кипела жизнь. Одинокий мальчик бродил по морозу, его кто-то избивал, и он рылся в мусорках. И я могла потерять свою работу, а город — библиотеку.
Все вышеперечисленное я воспринимала, как личную трагедию, для города же трагедия заключалась только в последнем.
Для меня это было трагедией не только потому, что я теряла работу, но и потому, что это единственное, чем я когда-либо хотела заниматься. Мне нравилась эта библиотека. Сколько я себя помню, мама водила меня туда посмотреть книги. Она рассказывала, как ее мама тоже водила ее туда, когда она была маленькой девочкой. И так как я могла добраться туда самостоятельно, так я и поступала.
Я оставалась там и читала. Мне нравилось находиться там из-за особого ощущения, запаха книг, тишины. Больше всего я любила безмятежность, которая исходила от моего одиночества в мире книг, и в то же время я не была одинока, потому что меня окружали миры, некоторые из них были реальными, подавляющее большинство — фантастическими, живущие на страницах, вшитых в обложки.
Я не знала, что буду делать, если библиотеку Карнэла закроют, и не только потому, что она была моим источником дохода.
Так что у меня не было времени беспокоиться о сбивающем с толку Чейзе Китоне, посылающем мне смешанные сигналы.
Именно эта мысль, обосновалась у меня в голове, когда я услышала, как открылась дверца со стороны пассажира.
Дернувшись, я вскрикнула, и повернула голову не к кому иному, как к забирающемуся в мой грузовик Чейзу Китону, в джинсах, с фантастическим ремнем в западном стиле с еще более фантастической пряжкой, парусиновой куртке на флисовой подкладке, ковбойских сапогах, джинсовой рубашке с жемчужными пуговицами, строчкой в западном стиле и двумя белыми кофейными стаканчиками из кофейни «Ла-Ла Ленд». Я сразу поняла, что Солнышко либо готовила кофе, либо наполняла стаканчики, потому что фиолетовым маркером сбоку был нарисован букет цветов, а цветы всегда рисовала Солнышко. Если Шамблза посещало вдохновение, он рисовал луны и звезды.
— Возьми, — приказал Чейз ни с того ни с сего, даже не поделившись, почему залез в мою машину возле библиотеки в восемь тридцать утра с двумя стаканчиками кофе.
Один он протягивал мне.
Я на автомате протянула руку в варежке и взяла его.
Он уселся, захлопнул дверцу и продолжил командовать.
— Ради бога, Фэй, на улице минус двадцать. Заведи грузовик.
— Я в засаде, — сообщила я ему, и его взгляд остановился на мне, поэтому я закончила: — Думаю, против правил, когда во время засады мотор работает. Шум выдаст.
— Да, я догадался, что ты в засаде. Сообщу тебе новость, дорогая, раз ты не едешь на работу и твоя машина единственная на парковке, твоя милая задница в ней и ты не прячешься, не думаю, что наш уличный мальчишка упустит это. А значит, он не подойдет близко, так что можешь завести мотор, чтобы не отморозить свою милую задницу.
Это уже второй раз, когда он называет меня «дорогая».
И моя задница стала милой?
— Чейз…
— Заведи грузовик.
Боже, по утрам он такой властный и раздражающий.
— Чейз!
Он наклонился ко мне и тихо сказал:
— Детка, заведи чертов грузовик.
О, боже.
«Детка» звучало милее.
Намного.
Я зажала стаканчик между колен и завела мотор.
— Сколько уйдет на то, чтобы прогреть эту кучу хлама? Около года? — спросил Чейз, прежде чем сделать глоток кофе.
— Он надежный, — сообщила я, беря свой стаканчик.
— Джипы, да. Тем не менее, этот надо было избавить от страданий около десяти лет назад.
— С ним все нормально.
— Это куча хлама.
— С ним все нормально, Чейз, — рявкнула я, а затем продолжила: — Что ты здесь делаешь? Ты ставишь под угрозу мое прикрытие.
Его взгляд остановился на мне, и уголки его губ приподнялись.
О, боже.
Его красивые, с поднятыми вверх уголками губы на красивом лице выглядели мило.
— Ставлю под угрозу твое прикрытие? — переспросил он.
— Мне кажется, ты наделяешь нашего уличного мальчишку большей силой, чем она у него есть. Он всего лишь ребенок.
— Ребенок, живущий на улице, что означает, что он находится в режиме выживания. Поскольку никто, включая учителей, не знает, кто он такой, значит, он какое-то время выживал.
Это стало новостью.
— Учителя его не знают? — спросила я.
Он покачал головой и сделал еще один глоток кофе, что напомнило мне сделать глоток своего.
Ореховый латте. Мой любимый.
— Нет, — ответил он, проглотив. — На следующий день после того, как ты сообщила, что видела его избитым, директор обратился к своим сотрудникам. Показал им набросок, его никто не узнал. Отпечатки пальцев тоже ничего не дали.
— Ничего?
— Неа.
— Как такое может быть? — удивилась я.
— Он не ходит в школу? — предположил он, но это и был ответ.
— О, — прошептала я, его взгляд опустился на мой рот, а уголки губ вновь приподнялись.
Мне это понравилось.
Frak.
Прежде чем я успела прийти в себя, Чейз заговорил.
— Каков улов?
— Прости?
Он кивнул в сторону библиотеки, делая еще глоток кофе, так что я тоже отпила и посмотрела на здание.
Затем оглянулась на него, когда он уточнил:
— Эти сумки у ящика. Что в них?
— Новая куртка, шапка, шарф, перчатки, три пары шерстяных носков, две пары джинсов, два теплых свитера, нижнее белье, пинта молока, три бутылки воды, колбаса, сыр, хлеб, коробка злаковых батончиков, три яблока, бананы, огурец и огромная плитка шоколада «Херши». — Чейз некоторое время смотрел на меня, не говоря ни слова, поэтому я закончила: — Он не съест огурец, но папа разочаруется во мне, не добавь я грубой пищи.
— Господи, — прошептал он.
— Не начинай, — предупредила я. — Знаю, что не должна была вкладывать шоколад, но он ребенок. Ему нужны лакомства.
Он все продолжал, молча, на меня смотреть, и я странно занервничала. И странность заключалась в том, что я нервничала в хорошем смысле, поэтому сделал единственное, что могла придумать.
Продолжила говорить.
— Между прочим, Чейз, я тут кое о чем подумала, ты ведь тоже за ним погнался.
— Что? — тихо спросил он.
— В четверг вечером или в пятницу ночью… не важно. Ты погнался за ним. Ты сказал мне, что я не должна за ним гнаться, а сам побежал.
На это я снова получила приподнятые уголки губ. От этого я занервничала еще больше, и в лучшем смысле, и он пробормотал:
— Достаточно справедливо. Хотя изначально я погнался за тобой.
Я почувствовала, как мои брови поползли вверх.
— Ты погнался за мной?
— Да, за тобой, но ты мчалась за ним, как одержимая, и мне пришло в голову, что ты не очень обрадуешься, если я тебя поймаю и остановлю. Я не хотел иметь дело с еще большим проявлением твоего характера, откажи я тебе в том, чего ты хочешь. Особенно, посреди ночи, когда ты на эмоциях, страдая, слушаешь бесспорно офигенного Доби Грея, но, не в обиду тебе, дорогая, или Доби Грею, на мой взгляд, песня не стоит слез. Мне также пришло в голову, что ты обрадовалась бы, поймай я парнишку, поэтому погнался за ним.
Мне сразу пришло в голову, что он дразнит меня. Совсем немного, но все же.
И он прямо сказал, что погнался за мальчиком ради меня, что было очень мило.
От этого я занервничала по-хорошему еще больше, поэтому, конечно же, продолжила болтать.
— Тогда, понятно. Но все же, укажу на тот факт, что впервые увидев его, ты схватился за пистолет. Так что, возможно, его напугал мой крик. Но признай, что это мог быть не только твой пистолет, но и то, что ты к нему потянулся, когда увидел мальчика. А потом ты погнался за ним, и ты крупнее, сильнее и быстрее меня, и, повторюсь, у тебя было оружие.
— С этим я тоже соглашусь, и пусть хреново, что я напугал ребенка, но я ни за что на свете не буду держать пистолет в кобуре, когда, оказавшись с красивой женщиной в переулке посреди ночи или в любое другое время, услышу грохот, понимая, что рядом неизвестно кто. Итак, если у меня появится шанс, я извинюсь перед ребенком. Чего я не буду делать, так это извиняться перед тобой.
Святой frak!
Мало того, что моя задница теперь была милой, я теперь была красивой женщиной.
Что происходило?
Нет, нет, я не хотела знать. Чейз мог быть милым, тихим или нежным, а потом отключался, отдалялся, злился или уходил.
Я не собиралась иметь с этим дело. Не снова.
Поэтому перенаправила ход своих мыслей.
— Вижу, ты находишь забавным, что песня Доби Грей трогает меня, но, к твоему сведению, жизнь сейчас довольно сумасшедшая. Не говоря уже о том, что я беспокоюсь о незнакомом ребенке, очень беспокоюсь, так что любая мелочь может вывести меня из себя. Включая Доби Грея.
Конечно, так я отреагировала на ложь, которую скормила ему о песне, которую не слушала, но в тот момент я считала это лучшим объяснением.
Оказалось, что нет.
Его брови сошлись вместе, и он спросил:
— Жизнь довольно сумасшедшая?
Ну, здорово.
Еще больше доказательств того, что ложь ведет ко всё новым неприятностям.
— Да, — ответила я, к счастью, не солгав, и больше ничего не сказала.
— Твоя жизнь? — недоверчиво спросил он. Я поерзала на сиденье и расправила плечи, видя, как Чейз слегка приподнялся на своем месте. Его глаза загорелись, и он пробормотал: — Иисусе, началось. Характер.
Но я разобрала его бормотание.
И это вызвало раздражение.
Поэтому я рявкнула:
— Тебя так удивляет, что у меня есть характер?
— Ну, да.
— Почему? — продолжила я резко.
— Детка, — сказал он мягко, одарив меня еще одной «деткой», и слово прозвучало так нежно, что мое сердце забилось сильнее, — ты живешь в книгах.
Я проигнорировала свою реакцию на то, что он назвал меня «деткой», и ответила:
— Я могу жить в книгах, но от реальной жизни никуда не уйти, а чтобы жить, ходить, говорить, дышать, питаться, должен быть характер.
— По мне, так из всего этого тебе нужно просто ходить, — ответил он, снова приподняв уголки губы. Он снова дразнил меня, мне снова это понравилось, но все же я одарила его свирепым взглядом.
Не уверена, смотрела ли я на кого-то так, кто не был мне родственником.
Но сейчас я точно свирепо смотрела на Чейза Китона.
— Ты смеешься надо мной? — резко спросила я.
— Нет, — ответил он, все еще ухмыляясь.
— Тогда почему улыбаешься?
— Потому что ты очаровательна, и ты еще более очаровательна, когда злишься, хотя это спорно, потому что ты очень очаровательна.
Теперь я еще и очаровательна?
Что происходило?
Я почувствовала, как мои брови сошлись вместе, и спросила:
— У тебя раздвоение личности?
— По крайней мере, я об этом не знаю, — мгновенно ответил он.
— Советую провериться, — заявила я, а затем увидела, как он запрокинул голову и рассмеялся.
Я сердито отпила кофе. Даже вкусный напиток из «Ла-Ла Ленда» и смеющийся Чейз, который выглядел и звучал великолепно, не умерили моего раздражения, поэтому я продолжила грозно смотреть на него, даже когда его смех стих.
Я уже была готова к атаке.
— Почему ты здесь? Зачем принес мне кофе?
Он сразу же ответил:
— Сначала, потому что увидел, как ты сидишь здесь на морозе, поэтому взял тебе кофе и пришел сказать, что тебе не нужно мерзнуть здесь, так как я установил камеры.
Он поднял стаканчик с кофе, но его длинный красивый указательный палец (да, даже указательный палец у него был красивый) вытянулся в сторону лобового стекла. Я проследила за ним взглядом и прищурилась, чтобы разглядеть, на что он указывал, и, действительно, там были камеры. Три из них располагались в верхнем углу здания библиотеки и направлены в разные стороны на ящик для возврата книг, снимая картинку с нескольких ракурсов.
— Видео записывается, — продолжил он, и я оглянулась на него. — Стажеры в участке их просматривают. Как только они увидят ребенка, предупредят меня или Фрэнка. Получив его фото, что лучше, чем набросок, возможно, сможем найти его в национальной базе данных пропавших без вести или беглецов. Получим результат, я могу поставить больше камер, в разных местах, под разными углами, узнать, откуда он приходит и возвращается ли тем же путем.
— О, — прошептала я.
— Вот почему я здесь, чтобы принести тебе кофе, пока не услышал, что твоя жизнь довольно сумасшедшая, — продолжил он. — Теперь я здесь, чтобы послушать, почему твоя жизнь довольно сумасшедшая.
— Да, это ерунда, — выпалила я.
— Не ерунда, раз ты глубокой ночью отправилась под песню Доби Грей на улицу, подвергая себя опасности, чтобы поразмышлять.
— Мне ничего не угрожало, — возразила я.
— Фэй, — сказал он мягко, — ты же в курсе, что не так давно у нас орудовал серийный убийца, живший незамеченным среди обычных горожан, и умел притворяться таким довольно долго. И ты также знаешь, что недавно произошло серьезное дерьмо, которое потрясло этот город, и я полагаю, что ты, как и все, ожидаешь, не потянет ли это дерьмо за собой что-то еще. И, милая, оно может потянуть за собой что-то еще, так что ты должна думать о своей безопасности.
— Оно может потянуть за собой что-то еще? — тихо спросила я, добавляя очередной пунктик в свой мысленный список дел, которые нужно сделать, когда я вернусь домой. Я напишу Бенджи и Серенити и буду умолять их отказаться от удаленного расследования.
— Покажи мне, и я покажу тебе.
При его словах я почувствовала, как мои глаза расширились, и выдохнула:
— Что?
— Сумасшедшую жизнь, — объяснил он, и до меня дошло.
Я решила, что могу рассказать ему. Становилось ясно, что наряду с раздвоением личности, Чейз Китон ругался с угрожающей частотой, а по утрам был властным и раздражающим. Он тоже был упрям, но не только по утрам.
— Ходят слухи, что из-за бюджетных ограничений грядут сокращения, и одно из этих сокращений — библиотека Карнэла. Ставится вопрос о ее закрытии.
Я увидела в его глазах вспышку прямо перед тем, как он мягко заметил:
— Ты потеряешь работу.
— И город лишится библиотеки, — добавила я.
— Черт, Фэй, — прошептал он.
— Так что, да, это сумасшествие. А теперь покажи мне ты.
Он покачал головой и спросил:
— Мы можем что-то сделать?
— Кто — мы?
— Ты, я, город, — пояснил он.
Я покачала головой, но сказала:
— Я спрашивала. Мы, вероятно, можем собрать средства, подать заявку на гранты, и поддержание библиотеки в рабочем состоянии не стоит ни копейки, но это лишь капля в море. Есть вещи, которые нам нужно было сделать давно, но на них не выделялось денег, например, на обновление компьютеров, которым уже пять лет и которые часто используются. У Карнэла есть немного денег, несколько частных спонсоров, которые в приступе щедрости могут помочь, но если они этого не сделают, сбора средств среди местных может оказаться недостаточно.
— Петиции? — спросил он, и я пожала плечами.
— Без понятия.
— Не повредят. Подготовь одну, я отнесу ее в участок. Другую можешь дать Лекси, она соберет подписи в салоне. Стелла — в автомастерской. Кристал — в «У Баббы». Может, увидев, что граждане поддерживают библиотеку, сокращения затронут что-то другое.
— Это мило, Чейз, но сокращения чего-то другого — это школа или полицейский участок. Когда люди об этом узнают, библиотеке придет конец.
— Милая, консультанты решили, что штат полиции Карнэла раздут. Нам выделили места для двух детективов, двенадцати офицеров, капитана и никакого шерифа. Администраторов сократили с четырех до двух, и убрали саму должность из штата, взвалив всю работу на дежурных офицеров. Городской совет становится главным, и Кэп будет подчиняться непосредственно ему. Мы потеряем десять человек. Одна зарплата Фуллера превышала шестизначную цифру, его прихлебателям также переплачивали. Только на этом они дохера сэкономят.
— Твоя работа под угрозой? — быстро спросила я и увидела, как его губы расслабились.
Но его голос прозвучал странно, немного самоуничижительно, когда он ответил:
— Нет, они ни за что не избавятся от спасителя ДПК (прим.: Департамент полиции Карнэла).
— Чейз, — прошептала я, но больше ничего не сказала, потому что не совсем поняла его слова, или, что более важно, его тон, потому что он был спасителем полицейского департамента. Люди гибли, среди них была и его жена, а других подставляли и они отбывали срок за преступления, которых не совершали. Чейз и Фрэнк Долински серьезно рисковали, работая под прикрытием по заданию отдела внутренних расследованиям, чтобы засвидетельствовать, задокументировать и раскрыть коррупционеров, заразивших ДПК и державших весь город Карнэл под пятой ограниченного, фанатичного, самовлюбленного тирана уже более десяти лет. Все это знали.
— Я посмотрю, что можно сделать с проблемой библиотеки, — предложил Чейз, отвлекая меня от моих мыслей.
— Что ты можешь сделать?
— Поспрашивать. Узнать, почему расходы на ДПК сократились на сотни тысяч долларов, и тем не мене, мы теряем нашу библиотеку.
— Тебе не обязательно этого делать.
— Ты права. Мне действительно не обязательно. Но я сделаю.
Я перевела дыхание.
Это тоже было приятно.
Затем я прошептала:
— Хорошо, — и после этого отпила кофе.
Он сделал глоток и перевел взгляд к лобовому стеклу.
— А теперь, — осторожно начала я, — покажи мне…
— Бл*ть, — пробормотал он, и я увидел, что его взгляд на чем-то сосредоточился.
— Что? — спросила я, повернув голову, и прошептала на представшее зрелище: — Святой frak.
У ящика для возврата был мальчик. Он присел на корточки, просматривая содержимое сумок, что я ему оставила.
Я затаила дыхание и даже не заметила, как протянула руку и вслепую нашла руку Чейза. Даже когда его пальцы сомкнулись вокруг моих.
Мы сидели неподвижно, молча, держась за руки и глядя, как мальчик нашел мою записку, быстро прочитал ее и сунул в сумку. Затем опустил в ящик для возврата несколько книг и схватил ручки всех сумкок. Бросив взгляд влево и вправо, но не назад, где находились мы, он прокрался вокруг мимо фасада библиотеки и исчез.
— Я пойду за ним, — пробормотал Чейз, и я услышала, как открылась его дверца.
Моя рука сжала его руку, и он замер и оглянулся на меня.
— Не пугай его, — прошептала я.
— Не буду, детка, — прошептал он в ответ, сжал мою руку, отпустил и выскочил из внедорожника.
Он захлопнул дверцу, и я смотрела, как он бежит к библиотеке и огибает ее, пока не исчез.
Мой взгляд переместился на приборную панель, и я увидела, что он оставил там свой стаканчик с кофе.
Я посмотрела на свой стаканчик, купленный им для меня.
Я чувствовала, как тепло наполняет салон, создавая уют.
Мой взгляд вернулся к его кофейному стаканчику, и мой разум решил, что я действительно должна отлить его в бронзе. И свой стаканчик тоже (когда допью). А, может, и пассажирское сиденье. И, возможно, свою руку, которую он сжимал.
Потом до меня дошло все, что только что произошло, — появление Чейза с кофе, наш разговор, — и это казалось нормальным, если не считать, что он назвал мою задницу «милой», меня «красавицей», говорил, что я очаровательная, и поддразнивал.
Будто мы были друзьями.
Друзьями, которые танцевали после полуночи.
Боже, мне нужно перестать прятаться и как можно скорее пригласить девочек на ужин и «маргариту».
Но после того, как я решу, стоит ли звонить Чейзу через час или два, чтобы узнать, что он выяснил о мальчике.
Чейз
Чейз шел по улице, глядя на библиотеку.
Он никогда ее особо не замечал, даже зная, что там работает Фэй.
Теперь, узнав, что она может потерять работу, а город лишится библиотеки, он вгляделся пристальнее.
Привлекательное здание. Из красного кирпича. Над дверью висела бетонная табличка, на которой было выбит год строительства — 1902. Шесть ступеней вели к двойным парадным дверям. По обеим сторонам располагались четыре больших окна. На кустах и траве перед ними сейчас лежал снег, а высокие снежные шапки покрывали четыре больших вазона, — два наверху ступеней, два внизу, — которые, как он мельком заметил в летние месяцы, благоухали цветами.
Глядя на вазоны, он подумал: не Фэй ли посадила в них цветы прошлым летом?
Пока он размышлял, ее милый, нежный, властный голос заполнил его голову.
Не начинай. Знаю, что не должна была вкладывать шоколад, но он ребенок. Ему нужны лакомства.
Чейз усмехнулся про себя.
Она купила этому парнишке еду и одежду, за которые многие дети из неблагополучных семей готовы были бы убить, а беглецы — определенно. И книги. Она не купила ему только куртку, колбасу, хлеб и газировку. Она выложилась по полной. Затем заняла наблюдательный пост напротив ящика для возврата книг.
Ухмылка Чейза стала шире.
Он вел себя чертовски глупо. Ему нужно было держаться от нее подальше. Все это он прекрасно понимал.
Но ему было плевать.
В ту минуту, когда в свете уличных фонарей он увидел в ее глазах боль и понял, что она плакала, он перестал сопротивляться. Все выходные Чейз только об этом и думал. Он был рассеян во время ужина с мамой, что от нее не укрылось, и она спросила об этом, но он осторожно увернулся от этой темы и ничего ей не сказал.
Но он знал, еще до того, как утром проехал мимо библиотеки и увидел ее в «Чероки», что дало ему прекрасную возможность с ней встретиться, что он больше не собирается бороться с тягой к ней.
Поэтому прекратил попытки.
Он должен лучше позаботиться о ней. Должен оставить ее, чтобы она нашла хорошего мужчину, который сможет сосредоточиться на ней, на их жизни, на семье, которую они построят. Мужчину без целой тонны багажа, из-за которого ему порой было трудно вытащить свою задницу из постели утром, вот насколько чертовски тяжелым тот был. Мужчину, не запятнанного грязью, в которой он плавал в течение десятилетия. Который не ушел из неблагополучной семьи, еще больше утяжелявшей и без того неподъемный багаж. Который не относился с ненавистью к своему отцу. Которому не нужно было тратить силы на защиту своей хрупкой, сверхчувствительной матери. Мужчину без мертвой жены, которую он не любил, но и не защитил, и поэтому в ее последний миг на этой земле ей пришлось пережить насилие.
Но он не собирался оставлять Фэй в покое.
В данный момент Фэй беспокоилась о том пареньке. В данный момент ее разум омрачала проблема, отправившая ее в темную ночь. Теперь он знал, что это за проблема: она может потерять работу, а для библиотекаря в маленьком городке это был пи*дец. Чтобы найти работу по специальности, ей придется переехать. Переезд уведет ее от семьи и родного города. Или ей придется найти другую работу. Сейчас у нее не было мужчины, который мог бы удержать ее здесь. Только друзья и хорошая семья, но это не то же самое, что мужчина, который будет прикрывать ей спину.
Это означает, решил Чейз, что именно он удержит ее здесь.
Это решение было слабостью, и оно было неправильным. Это была отговорка и очень убогая. И весьма вероятно, что когда она узнает о нем все, добром это не кончится.
Но мысленным взором он увидел, как ее лицо приняло очаровательно сердитое выражение, и услышал, как ее мелодичный, но сердитый голос спросил: «У тебя раздвоение личности?».
Увидев ее лицо, услышав ее голос, он снова решил, что ему плевать, что он слаб и то, что он поступает неправильно.
Он все равно сделает все по-своему.
И с этой мыслью он направился обратно к библиотеке, чтобы рассказать Фэй, что случилось с мальчиком, а не в свой грузовик, чтобы отправиться на работу, где он и должен был находиться.
Но когда он перебегал улицу к противоположному углу, где стояла библиотека, то повернул голову, чтобы взглянуть на ее старый, потрепанный «Чероки» на стоянке сбоку, и уловил кое-что краем глаза. Поэтому повернул голову дальше, и увидел свой бордовый «GMC Yukon» все еще на том же месте, где он его припарковал. А также знакомого человека, прислонившегося к радиаторной решетке, скрестив руки на груди, человека, которого Чейз ненавидел немногим меньше, чем родного отца.
Гребаное. Дерьмо.
Он хотел его проигнорировать, но не мог. Пришло время сказать свое слово, заявить о своей позиции со всей этой херней, таким образом, чтобы его поняли предельно ясно, и, надеяться, хоть и сомнительно, что он сможет двигаться дальше.
Он перешел с бега на шаг, не переставая смотреть на мужчину, чувствуя, как сжимается челюсть.
Клинтон Бонар, соратник его отца, другим словом — лакей, не сводил глаз с Чейза, когда тот приближался. Он был в темных очках, но Чейз все равно ощущал на себе взгляд мужчины, главным образом, по мерзкому покалыванию в затылке, которое он всегда чувствовал рядом со своим отцом, приспешниками отца или их приспешниками.
Он остановился в футе от мужчины и опустил взгляд на оставшиеся два дюйма.
Клинтон молчал, даже не кивнул в знак приветствия.
Чейз тоже не кивнул, но заговорил.
— Папа вернулся со своего больного трахофона?
Клинтон не пошевелился, но поинтересовался:
— Не пора ли тебе забыть об этом, Чейз? Нет ничего необычного в том, что мужчина или женщина имеют определенные склонности.
— Ошибаешься, Бонар, я знаю отцовские пристрастия, и они очень необычны.
— Он очень энергичный мужчина даже в его возрасте.
— В его возрасте он женат, как и шесть лет назад и последние тридцать семь лет тоже.
— У мужчины есть свои потребности, и если он не может получить их дома, он найдет способ получить их на стороне.
Чейз вздернул подбородок.
— Именно так отец и поступает.
Клинтон покачал головой.
— Не понимаю, почему мы говорим об этом.
— Тогда я сделаю тебе одолжение и введу в курс дела. Мы говорим об этом потому, что я вынужден тебе напомнить, что, за каким бы хреном он ни послал тебя сюда, я этого делать не собираюсь.
— У нас сложилось такое впечатление, учитывая, что ты не отвечаешь на наши звонки и не перезваниваешь.
— Тогда у вас сложилось правильное впечатление. Я не хочу вас ни слышать, ни разговаривать с вами. Ни с кем из вас.
Клинтон оттолкнулся от машины Чейза, чтобы встать прямо, и тихо сказал:
— Есть незаконченное дело.
— Да, ты говорил мне не раз, — ответил Чейз. — А я говорил тебе, что это не мое незаконченное дело. А ваше.
— Ты знаешь, что это неправда.
— Чувак, видимо, ты не уловил, что это правда, из того, что я отказываюсь разговаривать с тобой и твоими приятелями.
Чейз наблюдал, как Клинтон вдохнул через нос, пытаясь успокоиться, а затем продолжил:
— Нам известно, что Даррен Ньюкомб передал копию видео с твоим отцом Тайреллу Уокеру, а мистер Уокер сделал копии и раздал их некоторым жителям Карнэла. Мы хотим собрать эти записи обратно.
— Удачи.
Клинтон проигнорировала его и продолжил:
— У Ньюкомба также имеется много чего, что нам нужно вернуть.
— Удачи и в этом.
Клинтон покачал головой.
— Не думаю, что ты меня понимаешь, Чейз. Ньюкомб обратился ко всем моим коллегам, поделившись этим кое-чем и своими намерениями. Он получил за возвращение этого кое-чего вознаграждение и отказался от своей части сделки, потребовав большего вознаграждения. Так не может продолжаться.
— Вижу, у вас серьезные проблемы, Бонар, вы, конечно, парни, сообразительные, так что сами все знаете, но я все равно скажу. Ньюкомб потерял работу, он — опальный полицейский, и ни за что, черт возьми, не найдет себе другое такое место, а у его дочери лейкемия. У него нет страховки, но есть сильное желание сделать все возможное, чтобы сохранить ей жизнь. А это стоит охеренно много денег и будет вытягивать все больше, если она не победит эту болезнь или, не дай бог, не умрет. Так что, мой совет: смиритесь, потому что он собирается еще долго на вас ездить.
— Мы все согласны с тем, что, к сожалению, семья Ньюкомба страдает, и мы надеемся, что исход будет положительным. При этом мои коллеги считают, что они должны сами выбирать, на какую благотворительность будут направлять свои пожертвования.
— Тогда им не следовало так тупить, творя е*анутую дичь, и оказаться на крючке Фуллера и его банды засранцев. Это их проблема, а не моя.
Клинтон слегка подался вперед, Чейз напрягся, поэтому он мудро отступил, но сказал:
— Напомню, твой отец — один из тех, кого могут разоблачить, если он перестанет платить.
— А я напомню тебе, что мне насрать.
— Его разоблачат, — продолжил Клинтон, — и твоя мать узнает о его… — он выдержал паузу, — склонностях. Если ты, мужчина, детектив полиции, считаешь их неприятными, представь, что испытает Валери.
На этот раз уже Чейз подался вперед и, даже видя, что Бонар напрягся, не отступил.
— Ты поймал меня на этот дерьмовый крючок много лет назад. Я проглотил эту горькую пилюлю и угробил свою жизнь.
— Если это правда, почему ты переметнулся в отдел внутренних расследований и предложил себя для работы под прикрытием?
— Пилюля рассосалась, Бонар, и когда это произошло, я не мог больше жить с этим дерьмом.
— Ты поставил многих влиятельных людей в очень уязвимое положение, Чейз. Им не нравится чувствовать себя уязвимыми.
— Мне на это тоже насрать.
— Ты сделал уязвимой Валери.
Чейз успешно подавил желание резко вдохнуть и более сильное желание схватить мужчину за модный шелковый галстук и швырнуть его на капот машины, а просто ответил:
— Тогда мне пора поболтать с мамой. Разговор будет не из приятных и выбьет ее из колеи, но лучше пусть она услышит это от меня, чем от СМИ или одного из ваших головорезов.
— Чейз, ты меня не понимаешь, а тебе нужно меня понять. Мои коллеги считают эту ситуацию неприемлемой, они хотят, чтобы ей был положен конец, и у них есть средства, чтобы сделать это способами, которые тебе не очень понравятся.
— Это угроза? — спросил Чейз.
— Ты же знаешь, что эти люди не угрожают.
— Тогда вот тебе ответ: ты или они связываются с моей матерью или со мной, я делаю то, что им очень не понравится.
— Из-за Трейна мы понимаем, что Валери и ты — под запретом. Тем не менее, в этом городе есть несколько горожан, которых ты любишь так сильно, что готов предать родного отца, лишь бы защитить их. Те люди без промедления сделают то, что должны сделать, чтобы получить желаемое, и в процессе опустошат этот город. И начнут они с Тайрелла и Алексы Уокер.
Чувствуя жар в венах и зуд в ладонях, Чейз шагнул к мужчине, встал грудь к груди, нос к носу, заставив Клинтона вжаться в решетку внедорожника.
— Тронете Тая или Лекси — тронете меня. Тронете любого в этом городе — тронете меня. Если эти люди захотят опустошить Карнэл, пусть сначала пройдут через меня. Ты запамятовал, Бонар, пусть я ушел из дома, пусть я стал копом, но я находился в руках Трейна Китона целых семнадцать лет и научился каждому его трюку. И будь уверен, козел, чтобы защитить то, что принадлежит мне, я пущу их в дело.
— Успокойся, Чейз, — усмиряюще ответил Клинтон.
— Нах*й спокойствие, — прорычал Чейз. — Мой отец, е*анутый извращенец, слишком долго превращал мою жизнь в ад. Я — чист. И останусь чистым. Скажи своим парням, чтобы держались подальше и мужественно принимали все, что с ними случится.
— Мы всего лишь просим тебя поговорить с двумя мужчинами. С Уокером, чтобы заставить его собрать сделанные им копии видео, и с Ньюкомбом, чтобы заставить его выполнить свою часть сделки. Все очень просто.
— Дело не в разговоре с целью заставить любого из этих мужчин сделать что-то. Речь идет о применении власти, и я должен пойти на это ради вас и ваших мальчиков. От этого я тоже устал.
— Поскольку ты сам поднял эту тему, к сожалению, должен тебе напомнить, что ты как раз и использовал власть ради моих коллег. Если об этом станет известно, ты сочтешь вопросы, заданные твоим начальством, очень неудобными, и, несомненно, потеряешь свое положение в этом городе как героя-спасителя.
— Эта роль не для меня, ты знаешь почему, раз уж вы с коллегами втянули меня во все это дерьмо. Так что сдавай меня. Я справлюсь.
— Возможно, это попадет в новости. Тебя преподносили как мальчика с плаката, храбро сражающегося с коррупцией. СМИ обожают создавать героев. Но больше всего им нравится их разоблачать. Это может разрушить твою жизнь.
— Подсказка, сволочь, моя жизнь уже в унитазе. Мало того, что я испытал бы облегчение, хотя не думаю, что ты бы это понял, но я знаю, какие игры ведет отец, и я — не мой отец или любой из мужчин, на которых ты работаешь. У меня есть яйца. Дерьмо случается, я не прячусь за своими деньгами и такими мордоворотами, как ты. Я беру все в свои руки. Никого не прошу. И хочу, чтобы ты это понял. Я уже живу под грозовой тучей. Ни ты, ни те мудаки, на которых ты работаешь, которые обеспечивают тебя дорогими костюмчиками, шикарными ботинками и красивой стрижкой, не сделают хуже.
— Ты очень ошибаешься, Чейз.
— Еще посмотрим.
Клинтон выдержал его взгляд, и Чейз позволил ему.
Затем тихо сказал:
— Наступит время, когда Трейн не сможет тебя защитить.
— Пусть это время наступит сейчас, — предложил Чейз. — Мне не нужна защита этого куска дерьма.
— Это неправильное решение, — прошептал Клинтон.
— Нет, — не стал шептать Чейз. — Твои парни так напуганы, в то же время полагая, что их деньги и положение могут купить им что угодно, что не видят дальше своего носа. Сделаете ход против Тая и Лекси, всколыхнете такую бурю дерьма, что она никогда не уляжется. Тай Уокер перетерпел достаточно и не будет терпеть больше, и не только он пойдет на что угодно, чтобы защитить себя, свою жену и семью, которую они создают, но за его спиной еще и стоит серьезная сила. Он ушибет палец на ноге, и это будет выглядеть подозрительно, вся мощь прессы, Сэмюэля Стерлинга и всех, кого Стерлинг сможет подключить, вцепятся вам в задницы. Я прикрою их спины любым путем, даже если для этого придется пожертвовать собой. Подумайте об этом на своих стратегических собраниях. И раз уж я даю совет, Даррен Ньюкомб — мудак-расист, продажный полицейский, который так жестоко избивал свою жену, что единственным выходом для нее стал побег, и она бросила его и родных детей. Но он любит свою дочь. Ради нее он пойдет на все. И если ему представится шанс помочь дочери победить тот яд, что ее разъедает, троньте его, он устроит вам ад. Так что посоветуй своим мальчикам заняться новой благотворительностью и научиться надеяться, что Ньюкомб не начнет жадничать. Увидьте его дочь сквозь все это дерьмо, а с ним разберетесь после. Он это заслужил. Его дочь — нет.
— Я возьму это на заметку и поделюсь с коллегами.
— Хорошее решение.
— Но ты не затронул вопрос о своей матери.
На этот раз Чейз не смог сдержаться и втянул воздух.
Если бы мама узнала об отце, это бы ее убило.
Она была красавицей всю свою жизнь, даже сейчас, в шестьдесят лет. Она родилась в богатой семье, ее баловали, но это не сделало ее похожей на Мисти, жадной и властной. Никто не мог сравниться с его милой мамочкой. Она была такой по своей натуре.
Она любила и обожала сына.
Она любила и боготворила мужа.
Трейн Китон обладал многими чертами, и ни одна из них не была хорошей. За исключением той, что он тоже любил и боготворил свою жену, в собственной извращенной манере. Как и Чейз, он обращался с ней бережно, как с нежным, хрупким созданием, коим она и являлась, которое не привносило в мир ничего, кроме красоты.
Но именно эта хрупкость стала причиной ее порока. Эта хрупкость вынудила ее принимать лекарства, чтобы укрепить себя, иначе она разлетелась бы на части. Эта хрупкость еще до лекарств, и даже иногда после них, приводила к эпизодам, в лучшем случае неприятным, а в худшем, особенно в его детстве, ужасающим.
Черт, после прочтения статьи о маленькой девочке, которую похитили, изнасиловали и убили, с ней случился припадок, отправивший ее на лечение. Каким бы ужасным ни было это дерьмо, она совершенно не смогла с ним справиться.
И чем тогда закончится новость о том, что ее муж неоднократно изменял ей на протяжении всего их брака?
Чейз знал это. Его отец знал это. Вот так Чейз и согласился на сотрудничество с мудаками, пока в один прекрасный момент больше не мог выносить того, что творилось, потому что ему было невыносимо даже смотреть на себя в зеркало.
В то время его угроза рассказать все матери была блефом, и Клинтон об этом знал. Но теперь, как и тогда, когда он принял решение обратиться в отдел внутренних расследований и предложить свою помощь в разоблачении коррупции в Карнэле, Чейзу пришлось взвесить психическое здоровье матери и благополучие всего города.
И Чейз чертовски сильно любил ее.
Но Тай и Лекси Уокер достаточно пережили в своей жизни, и у них скоро родится ребенок.
Они склонили чашу весов.
Остальное пусть катится к черту.
— Вынудите меня, и я сделаю то, что должен. С последствиями я разберусь позже, а ты будешь разбираться с моим отцом, — ответил Чейз.
И снова солнцезащитные очки Клинтона остались прикованы к глазам Чейза.
Затем он пробормотал:
— Прошу, отступи.
— Если получу твои заверения, что больше тебя не увижу и не услышу ни о ком из вашей банды мудил.
— Я не могу этого гарантировать, Чейз.
— Очень жаль, — прошептал Чейз.
Клинтон еще долго не сводил с него глаз, прежде чем тихо спросил:
— Я прошу тебя отступить.
Чейз перевел дыхание, в то же время, осознав, что не может сделать то, чего ему очень хотелось. Почесать кулаки о Клинтона Бонара, чтобы дать прочувствовать то, с чем дочь Даррена Ньюкомба была очень хорошо знакома, — длительное пребывание в больнице.
Его единственным правильным выбором было отступить на шаг и уйти.
Поэтому он отступил и пошел прочь. В сторону библиотеки.
— Это еще не конец, — предостерег его Клинтон.
— Этому никогда не будет конца, — пробормотал Чейз, не зная, слышит ли его Клинтон, и ему было плевать, слышит ли он.
Он смотрел, как здание библиотеки становится все ближе, и вспоминал, как танцевал с Фэй после полуночи под чертовски фантастическую песню, как она улыбалась ему и позволяла обнимать себя. Как он сидел в ее грузовике, вдыхал аромат ее духов, наблюдал за эмоциями на ее лице, слушал ее милый голос, переливающийся множеством различных тонов, столь же выразительных, как и ее лицо.
Он купил ей кофе. Видел, как ребенок, у которого ничего не было, схватил пять сумок, полных того, что он считал сокровищем, подаренным ему добрым сердцем Фэй Гуднайт.
Это утро было добрым, его первое доброе утро за очень долгое время, после того как отец и его сомнительные делишки превратили его жизнь в дерьмо.
И именно это он ощущал, когда его длинные ноги съедали расстояние от его грузовика до библиотеки. Дерьмо. Его запах. Его вкус.
Он должен был избавиться от этого.
И он знал только один способ. За гребаные годы он всего два раза не ощутил ничего, кроме сладости, и всего раз попробовал это на вкус.
Танец с Фэй и ее поцелуй.
Библиотека еще не открылась, но он все равно взялся за ручку входной двери и нажал.
Не заперто.
Слава богу, она была там и не заперла двери.
Он вошел, смутно замечая обстановку, полки, книги, ощущая тот запах, который присущ только библиотекам, но его внимание было сосредоточено на осмотре помещения.
Справа тянулась длинная стойка.
За ней слева была дверь, из которой вышла Фэй.
— Привет, — поздоровалась она своим мелодичным голосом. — Ты узнал, куда он пошел?
Чейз не ответил, а направился прямиком к ней.
Она наклонила голову вбок, а выражение лица сменилось с любопытного на пристальное.
— У тебя все нормально? — тихо спросила она.
Чейз обогнул стойку.
На ней была симпатичная, обтягивающая юбка до колена, облегавшая бедра и попку. Коричневые сапоги на низком каблуке. Блузка с круглым вырезом под кардиганом. Декольте украшало необычное и привлекательное ожерелье в три ряда. Каштановые волосы ниспадали на плечи и грудь, прядь с правого бока придерживала милая заколка-невидимка. Макияж был естественным и привлекательным.
Она походила на библиотекаршу с хорошим вкусом в одежде и способной нанести легкий, но искусный макияж. Это был ее личный стиль, который никак не подчеркивал явно привлекательные черты лица или телосложения, но по необъяснимым причинам, именно это и делало ее внешность такой прекрасной. Этот стиль невероятно ей шел.
И Чейзу он нравился уже долгое время.
— Чейз, — позвала она по-прежнему тихо, — что-то…
Она резко замолчала, когда ей стало ясно, что он не перестанет наступать на нее.
Она сделала шаг назад.
Слишком поздно.
Он настиг ее, обхватил за талию и стал теснить обратно к двери, из которой она вышла.
— О, боже, — прошептала она, слегка касаясь руками его груди, ее широко распахнутые глаза смотрели на него. — Мальчик в порядке?
Он не ответил.
Он провел ее через дверь, захлопнул ее за собой, резко развернул Фэй и прижал к двери.
— Что ты..?
На этот раз она резко замолчала, потому что он одной рукой стиснул ее талию и дернул на себя, прижимая к своему телу. Другой рукой провел по ее шелковистым волосам на затылке. Затем обхватил ее голову и наклонил ее набок. Сам же склонил голову в другую сторону и впился в ее губы поцелуем.
Фэй издала звук удивления, напрягаясь всем телом, и он проник языком между ее губ. Не имея выбора, они открылись, еще один звук удивления наполнил его рот, но он проигнорировал и его, продолжая овладевать ее ртом.
Она снова источала аромат мяты. На этот раз он знал почему, так как его язык наткнулся на жевательную резинку.
Сладкая, свежая, чистая. Чертовски чистая. Прекрасная.
Боже, нет ничего прекраснее.
Он углубил и без того глубокий поцелуй, нуждаясь в нем, и она позволила ему. Напряжение покидало ее тело, она растворялась в объятиях Чейза, ее руки скользнули вверх по его груди, одна обвила его затылок, зарываясь пальцами в волосы. Другой она обняла его за плечи и крепко держалась.
Затем Фэй позволила больше, погружаясь в него глубже, ее язык робко коснулся его языка, хватка на его волосах и плече усилилась. Чейз притянул ее теснее к себе, одновременно прижимая спиной к двери, заставляя ее мягкие изгибы принять форму его тела.
Когда он почувствовал, что эмоции начинают брать верх, когда понял, что потеряет контроль, если не остановится, он остановился.
Прервав поцелуй, Чейз склонил голову, прижимаясь лбом к ее лбу, а открыв глаза, он увидел вблизи, как ее веки поднимаются с милым, сексуальным трепетанием, и прошептал:
— Фруктовая мята.
Она медленно моргнула. Нет, вяло. Словно избавлялась от сна, не желая просыпаться.
Затем прошептала в ответ:
— Я пристрастилась к ней.
Чейз не мог сдержать стон, вырвавшийся из его горла, когда скользнул щекой по ее щеке и уткнулся лицом ей в шею.
Ее цветочные духи смягчали нотки ванили. Сладость и свежесть.
И чистота.
Женщина в его руках страдала зависимостью от жевательной резинки. Не от наркотиков. Не от извращенного секса. Не от алкоголя. Не от шоппинга. Не от того, чтобы пилить мужчину и контролировать его.
От жвачки.
От чертовой резинки.
Он улыбнулся ей в шею.
— Чейз, — позвала она с дрожью в ласковом, теперь несколько хриплом голосе. С неуверенностью, намеком на страх. Он чувствовал, как ее телом овладевает напряжение, оно готовилось, не зная, что последует дальше, но зная, что это может быть неприятно, и этому научил ее он.
— Я потерял его на Шайенн-стрит, — объявил он, подняв голову.
Фэй моргнула, на этот раз быстрее, а затем прошептала, заикаясь:
— Ч… что?
— Похоже, он обвел меня вокруг пальца, хотя я не знаю, как. Он направился в город, вверх по Навахо, вниз по Юте, двигался быстро, но явно не торопясь. Нервничал, смотрел по сторонам, но, как обычно, не боясь. Выйдя на Шайенн, он испарился.
— Ох, — разочарованно прошептала она.
— Поскольку я не знаю, как он обвел меня вокруг пальца, он мог жить на той улице, и поняв, что я следую за ним, исчез по дороге домой, или, если он приметил меня раньше, намеренно увел меня с правильного пути.
Ее голова слегка склонилась набок, и она напомнила ему:
— Ему девять или десять, Чейз, а ты снова ведешь себя так, будто он гений преступного мира. Он всего лишь ребенок.
Черт, он был сражен, ему нравилось, когда она называла его Чейзом своим нежным голосом. Каждый раз это начисто сбивало его с ног, оставляя чертовски приятное послевкусие.
— Он беспризорник, — напомнил он ей.
— Да, беспризорник, а не криминальный гений.
Он крепче ее обнял и приблизился лицом к ее лицу, в то же время понизив голос и сказав:
— Детка, я полицейский. Просто поверь, я знаю, о чем говорю. Ага?
— Ага, — тут же прошептала она, и Чейз не упустил из виду, что это был не первый раз, когда он называл ее «детка», и после этого она сразу же сдавалась.
Он запомнил это на будущее, а затем спросил:
— Что дальше в запланированном улове?
— Запланированном улове?
— Для парнишки.
— О, — тихо сказала она, к сожалению, передвинув руки, но, к счастью, переместив их недалеко, всего лишь на его грудь, так что она пошевелилась, но не отодвинулась. Затем продолжила: — Больше еды. Думаю, на этот раз хлопья, а значит, к ним нужно взять еще и молока. Наверное, миску, тарелку, ложку, вилку, нож и спальный мешок на случай, если ему не на чем спать.
Она отвела взгляд и пробормотала:
— Схожу в торговый центр сегодня вечером после работы. Я обещала ему завтра больше еды. — Она снова сосредоточилась на Чейзе. — И я напишу еще одну записку. Представлюсь, расскажу немного о себе. Может, если он узнает меня поближе, то начнет доверять.
— Моя очередь, — заявил Чейз. — Я куплю еду и спальный мешок и завезу тебе вечером, вместе с пиццей и пивом. Приеду в семь.
Это заставило ее еще раз моргнуть, и он увидел это ее уже знакомое, чертовски милое выражение: широко распахнутые глаза, приоткрытые губы, шок, удивление.
— Пицца и пиво у меня дома? — прошептала она.
— В семь, — твердо произнес Чейз.
Внезапно Фэй опустила голову, устремив взгляд на свои руки на его груди. Затем ее глаза заметались по сторонам, тело напряглось, и он понял, что она, наконец, осознала, где находится, и поэтому с опозданием занервничала.
Чтобы успокоить, он крепко держал ее одной рукой за талию, а другую высвободил из ее волос, но сделал это, скользя по ним пальцами, чувствуя их шелковистость, и прижал ладонь к ее лопаткам.
— Фэй, — позвал он, и ее глаза метнулись к нему.
— Что происходит? — Ее вопрос прозвучал тихо.
— Милая, вспомни, — мягко призвал он. — Две минуты назад я целовал тебя. Три дня назад мы танцевали. Ты знаешь, что происходит.
Она покачала головой и пробормотала:
— Я… я… — Она с видимым усилием собралась с мыслями и продолжила, на этот раз еще тише: — В последний раз, когда я поцеловала…
— На этот раз я поцеловал тебя, — оборвал ее Чейз.
— А есть разница?
— Я же говорил, что не люблю сюрпризов. Ты меня удивила. Я плохо отреагировал.
Фэй выпрямилась. Он увидел это и на этот раз еще и почувствовал, она сузила глаза и согласилась:
— Да, ты действительно плохо отреагировал.
Его поступок вывел ее из себя. Он понял это тогда, понимал и сейчас. Ему было ненавистно это тогда, ненавистно и сейчас. Ему чертовски повезло оказаться сейчас там, где он был, и он тоже это понимал.
Но так как он все еще стоял там, где стоял, а она не закатила истерику, не оттолкнула его и не отгородилась, Чейз воспринял это как добрый знак и пошел в наступление.
— Ты права, — прошептал он, глядя в ее прищуренные глаза. — Я действительно отреагировал плохо.
Она слегка надавила ему на грудь и рявкнула:
— Вы посылаете мне смешанные сигналы, детектив Китон.
Это было неправильно.
Услышав, как она назвала его «детектив Китон», отказав в том, что он полюбил за две недели, считая, что ему не скоро светит обнять городскую красотку-библиотекаршу, как он обнимал ее сейчас. К нему вернулись воспоминания о его недавним разговоре с Бонаром и обо всем остальном. Фэй злилась и отталкивала его. Нечто внутри него, за что он слабо цеплялся долгое время, оборвалось, и он тут же решил действовать другим путем.
Он крепко стиснул ее, прижимая к двери всем телом, приблизил к ней лицо и прорычал:
— Вот тебе не смешанный. Не называй меня детективом Китоном. Для тебя я… Чейз.
— Ох… — выдохнула она, затем продолжила дышать, закончив, — ладно.
— Ладно, что? — подсказал он.
— Ладно, Чейз, — тут же прошептала она.
— Хорошо, — продолжил он рычать, — с этим мы покончили. Теперь перейдем к прямому и не смешанному. Ты знаешь, что у меня голова забита проблемами. Я работаю над ними. Первый раз ты появилась не вовремя, а во второй — удивила меня. Я плохо справился и с тем, и с другим. Проблемы, над которыми я работаю, я не могу обещать, что исправлю их. Но точно обещаю, что мне нравится, как ты одеваешься. Мне нравится звук твоего голоса. Мне нравится, как ты пахнешь. Мне нравится, что твои волосы выглядят так, как и ощущаются: как шелк. Мне нравится твой вкус. Мне нравится, что у тебя есть характер. Мне нравится, когда ты боишься меня. Мне нравится, когда ты мне противостоишь. Мне нравится, что ты так сильно беспокоишься о незнакомом ребенке. Мне нравится, что ты понятия не имеешь, как целоваться, но тем не менее, два поцелуя, которые я разделил с тобой, — лучшие, что у меня когда-либо были. На данный момент. Мне не должно все это так нравиться, ради собственного же блага, но, особенно, ради твоего. Но мне это так нравится, что я игнорирую все и надеюсь, черт возьми, что это не рухнет, как все остальное в моей жизни. Мне это так нравится, что я готов рискнуть. Мне это так нравится, что я решил, что ты рискнешь со мной. И я говорю тебе об этом прямо. Я не прошу тебя идти на этот риск, я говорю тебе, что ты на него идешь. А это значит, что в семь я буду у тебя дома с пиццей, пивом, спальным мешком и едой для нашего паренька.
Он почти не двигался, так что его губы находились на расстоянии одного дыхания от ее губ, и он мог чувствовать запах жвачки. Выражение ее лица, ощущение ее тела в его объятиях и запах жевательной резинки пронзили его насквозь, как всегда.
Затем Чейз закончил шепотом:
— Ну, детка, у нас все в порядке?
— Да, — прошептала она в ответ, доказывая, что после его речи пещерного человека уловка с «деткой» сработала чертовски здорово.
— Хорошо, — пробормотал он, борясь с ухмылкой.
— Я не люблю пиво, — тихо объявила Фэй.
— Что ты любишь?
— Вино.
— Какое?
— С пиццей?
— Да.
— Красное.
— Сухое или сладкое?
— Сухое.
— Я куплю, милая.
Показался кончик ее язычка, она облизнула нижнюю губу, и его губы были так близко, что коснулись его, и когда она попробовала его вкус, ее тело чуть дернулось, а язычок исчез. Но было слишком поздно, он почувствовал разряд тока, прошедший сквозь него, и сильнее прижал ее к двери.
Она вцепилась в его куртку и продолжила шепотом:
— Я не люблю ананас в пицце.
— Мне подходит, потому что я тоже его не люблю.
— Хорошо, — продолжила Фэй шепотом, закусила губу, отпустила ее и призналась: — Ты меня немного пугаешь.
— Хорошо.
Она снова моргнула, и ее голос повысился на полоктавы, когда она спросила:
— Хорошо?
— Фэй, дорогая, ты играешь в полную мощь — мне пи*дец. Я вывел тебя из равновесия и одержал верх. Что сказать, с тобой мне понадобится быть хозяином положения.
— Я, э-э… это звучит… э-э… ты уверен, что, э-э…
Она замялась, показывая то, что он уже знал, что она не имеет ни малейшего представления, как играть с мужчиной, в игре или в отношениях, и это было тоже мило и горячо. Наконец, она закончила:
— Это звучит нехорошо.
— Моя работа состоит в том, чтобы это зазвучало для тебя хорошо.
— О, — выдохнула она, и он снова подавил ухмылку.
Затем Чейз спросил:
— Ты поняла?
— Нет, — мягко призналась она.
Она не поняла, и это тоже было мило и горячо.
— Ты поймешь, — пробормотал он.
— Хорошо, — пробормотала она в ответ.
— В семь, — напомнил он.
— В семь, — согласилась Фэй, кивнув.
— Мне пора.
— Ладно.
— Прежде чем я уйду, хочу поцелуй, — приказал он и увидел, как ее глаза расширились.
Мило.
Горячо.
— Что?
— Детка, — прошептал он. — Прежде чем я уйду, я хочу твой поцелуй.
Он почувствовал, как она задрожала в его объятиях. Затем скользнула вверх по его телу, приподнимаясь на цыпочки.
И поцеловала.
Чейз ответил и продолжал отвечать, пока поцелуй не вышел из-под контроля. Только тогда он остановился, оторвался от ее губ, поцеловал ее в нос и отступил назад. Он оттащил ее от двери и свободно держал, пока не убедился, что она твердо стоит на ногах. Затем подарил ей ошеломляющую, нежную, прекрасную, возбуждающую улыбку, и ушел, не оборачиваясь.