Тетка Аксинья задумалась, потом снова посмотрела на нож, повторила:
— Тим. — Вздохнула. — Холера его знает… Ну, вот что, сынка, ложись спать. Мы сыщем этого баламута. Я завтра Дарье покажу вашу трофею… Погоди-ка, поверни рожу-то ко мне… Ишь как ссадил. — Она принялась счищать грязь с царапин. — Терпи-терпи.
Колька терпел. Он только морщился и цедил сквозь зубы воздух.
Он редко спал с матерью. Сегодня он забрался к ней. Тревожно было мальчишке.
Меня оглушил Колькин рассказ. Мама ничего не сказала и, задумчивая, отошла.
Я оглядел ссадины на Колькином неожиданно чистом лице и сразу представил, как он растянулся на земле и как огромный человек, словно медведь, навалился на Кольку и принялся холодными руками, как щупальцами, лазить по его телу. Мне стало страшно. История Хромушки, успевшая притонуть в памяти, всплыла теперь и тяжело заполнила воображение. Тёмная неподвижная фигура, застрявшая в тальнике, вдруг ожила, и я отчётливо представил, как она притаилась уже не в зарослях, а за углом амбара, чтобы ничего не подозревающего Кольку сбить с ног. Я даже увидел его когтисто скрюченные пальцы… Откуда же этот зловещий человек и что ему нужно от нас?
— Мамка сказала, что это кто-то из наших деревенских, — наклонясь ко мне, шёпотом произнёс Колька.
— Но?
— Да-а! Дед Митрофан так же говорил!
— Как же из наших, когда все кругом знакомые?
— А я почем знаю.
— Не может быть!
Под окном щёлкнул бич и раздался Петькин свист-шипение.
Мы выскочили на улицу, и Колька прямо с крыльца крикнул, что он знает тайну.
В это время хлопнула дверь Кожиных.
— Вить, скорей сюда! — позвал я.
А Колька уже, размахивая руками, обрисовывал ночное нападение. Прежнего волнения в его голосе не было. Теперь Колька будто пересказывал прочитанное.
Когда он кончил, ребята некоторое время молча смотрели на него, потом Петька выдохнул:
— Вот пёс!
Витька испуганно повторял:
— Неужели правда? Неужели правда?
— Вот что, Колька, — сказал Петька Лейтенант. — Сегодня ночью мы с тобой вместе пойдём к вам. Пойдём мимо амбаров. Ты будешь первым идти, а я вторым. Как только он на тебя бросится, я подскочу и его — в спину.
— Чем? — спросил я.
— Обухом его тюкну.
— Нет уж, — отказался Колька. — С меня будет. Иди-ка ты первым, а я сзади.
— Дурак. Ты же испугаешься. Он кинется на меня, а ты, как заяц, тикать.
— А! Гляди-кось, какой храбрый.
— А если испугаешься, так не разглядишь да и меня вместо бандита по черепку трахнешь.
— Хватит болтать-то, — перебил Шурка. — Вы думаете, он снова будет подкарауливать? Как бы не так. Он теперь упрячется, ровно крыса… Мать, говоришь, взяла нож-то?
— Взяла. Хочет тётке Дарье показать.
— Значит, сыщут, раз фамилию нашли, — уверенно произнёс Шурка.
— Тим, — повторил вдумчиво Петька. — В соседней деревне вроде есть Тимы.
О Граммофонихе мы позабыли. Тут было не до тыквенного пугала, когда такое творится.
Бандит в деревне! А мы шляемся допоздна. Может, он давно охотится за нами? Может быть, мы не раз проходили мимо него, спрятавшегося где-нибудь за плетнём? Может, он потому только и боялся нападать, что нас было много? Что же это такое?.. Откуда? Не напутал ли чего Колька? Не приснилось ли ему?
Дед Митрофан, когда мы рассказали ему о новом происшествии, хлопнул по коленям и неожиданно принялся ругать себя:
— Старый пень, а! Как есть, лишился рассудку. Ночью-то я спал. А ведь могло оборотиться в бедствие. Коровы-то спят открымши! — Дед вдруг спохватился и засеменил к коровьему стаду под навес считать скотину.
Мы выгнали овец.
За ночь небо не расчистилось. Воздух был сырым и прохладным. Таёжные дали, не расцвеченные солнцем, серели однообразно. Всё сулило непогодь, всё навевало тревогу.
Разговор не клеился. Мы чувствовали, что сейчас в правлении распутывают преступные следы и что к вечеру всё, наверное, выяснится окончательно. Поэтому хотелось, чтобы день пролетел быстрее, хотелось подтолкнуть его, как буксующую машину. Но он не спешил.
Мы долго топтались у зарослей на памятном месте, где была зарезана Хромушка. Сохранились даже пятнышки крови на траве — дождя-то не было. Заходили в тальник, в котором укрывался злодей, топча ветки. Но гибкие молодые талины успели выпрямиться, и ничто не говорило о том, что здесь был человек.
Домой погнали овец раньше — не терпелось.
На скотном дворе нас поджидала тётка Дарья и Аксинья, мама и дядя Андрей — милиционер. Мы поняли, что начинается нечто неслыханное до сих пор. У дяди Андрея на боку висела кожаная кобура. Она часто болталась у него на поясе и всегда пустая, как осенняя скворечня. Мы даже думали, что нету у дяди Андрея никакого оружия. Но сейчас из застёгнутой кобуры торчал серый затылок револьвера.
— Загоняйте, — поторопила тётка Дарья, видя, что мы растерянно остановились. — Только тихо… Загоняйте и заходите в сторожку.
Овцы без особого желания лезли в свою кошару. Лишь забегут во двор — тотчас рассыплются по всем углам: и в конюшню, и в телятник, и под коровий навес. Обычно мы орём на них. А тут действовали бесшумно, да и сами овцы будто понимали, что не время сейчас для капризов.
Подождали, пока Шурка запихал засов. Пошли.
— Саньк, а как ты думаешь, заряжен у дяди Андрея наган, а?
— А то как, — ответил вместо Шурки Петька Лейтенант. — Так ли ещё заряжен. Туда знаешь сколько патронов влезает?
— Сколько?
— Ы! Сколько… Да уж не мало.