Метро 2035 - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 7

Глава 5Враги

Майорский кабинет оказался вполне уютен и даже больше напоминал холостяцкую квартиру. Сразу становилось ясно, что хозяин тут и ночует: угол задернут занавеской, но из-под занавески торчит краешком как-то по-домашнему кровать, небрежно застеленная синтетическим пледом. Ковер битый молью, с затейливым восточным узором, детали которого уже стали пропадать. В другом углу прилажена богатая икона: два тонких человека в красном, с печальными лицами и с хрупкими мечами в нежных долгих пальцах.

Отперев дверь, майор окинул комнату критическим взглядом, с оханьем подобрал брошенные в разных концах трогательные плюшевые тапочки, смущенно загнал их под стол.

– Прошу прощения за раскардаш. В спешке собирался.

Артем и остальные толклись пока в предбаннике. Прибравшись, Борис Иванович пригласил их внутрь. Но не всех.

– Брокер? – спросил он у Лехи с расстояния вытянутой руки.

– Брокер, – признал тот.

– Погоди снаружи, друг. Отдельно поговорим. А то ведь я в этом кабинете и обедаю. Работы невпроворот. Враг не дремлет.

И отрезал амбре дверью – стеганой, мягкой, но при закрытии лязгнувшей железно.

– Садитесь вот на стульчики.

Он смахнул со стола крошки, заглянул в расписанную гжелью кружку, цыкнул. Артем уже ждал – неужели и чаю еще предложит, но Борис Иванович не стал. Отодвинул латунную лампу под стеклянным зеленым абажурчиком в сторону, чтобы глаза не резало. И уже из уютного сумрака спросил:

– Откуда к нам?

– ВДНХ.

– О.

Борис Иванович ВДНХ покатал на языке как витаминку, потер себе нос, вспоминая.

– Как там начальство ваше? Каляпин, кажется, Александр Николаевич? Справляется?

– Каляпин в отставку вышел полгода назад. Сейчас Сухой.

– Сухой… Сухой! Это бывший по безопасности, да? Коллега! – обрадовался майор. – Рад за него!

– Так точно.

– А вы и сами оттуда, я так понимаю? – Свинолуп пролистнул Артемов паспорт. – Кем служите?

– Сталкер, – сказал Артем.

– Я так и подумал. Ну а вы? – Борис Иванович переключился на Гомера.

– С Севастопольской.

– Вот это – интересно! Не ближний свет. Севастопольская! Денис там…

Денис… По батюшке-то, господи…

– Михайлович.

– Верно! Денис Михалыч. Как он?

– В форме.

– В форме! Хаа! – Борис Иванович подмигнул Гомеру заговорщически. – Лучше и не скажешь. Пересекались с ним как-то. С искренним уважением к нему отношусь. Профессионал. Мда.

Свинолуп снова заглянул к себе в чашку, словно надеясь, что та сама собой наполнится. Потом осторожно притронулся к своим щекам. Что-то не так было с его щеками, но в полумраке Артем никак не мог понять, что именно. Казалось, лицо у майора… Разрисовано, что ли?

В остальном он был внешности скорее приятной: рослый, лоб широкий и высокий от залысин, спортивная молодость ссутулена кабинетной работой. Глаза из полутени поблескивали тепло, изучающе. Фамилия его ему удивительно не шла, слишком его грубила. Это не из народа был человек.

– А вы, кстати, не еврей? – спросил Борис Иванович у Гомера.

– Нет. А что?

– «Нет, а что?» – засмеялся хозяин кабинета. – Вы мне определенно нравитесь. Я, кстати, к вашему брату с большим пиететом, в отличие от многих коллег…

– Я не еврей. Вы же паспорт видели. А что, это имеет значение?

– Паспорт! Паспорта люди рисуют. Я же не про паспорт говорю, а про состояние души. Отвечая на ваш вопрос: значения – никакого! У нас же не Рейх тут, в самом деле.

На стене шуршали стрелками ходики: простые, стекляшка в синей пластмассе. На циферблате был нарисован, кажется, щит, и шли через тире какие-то буквы. В зеленом отсвете настольной лампы Артем прочел про себя: «ВЧК-НКВД-МГБ-КГБ-ФСК-ФСБ-СБ СКЛ». «СКЛ – Содружество Кольцевой Линии», механически расшифровал Артем настоящее наименование Ганзы.

– Раритет, – объяснил ему Борис Иванович. – Таких на все метро пара штук только. Ценитель поймет.

– У вас к нам какие-нибудь еще вопросы есть? – сказал Артем.

– Конечно. И немало. Вот руки можете на свет сюда, ладонями кверху? – не покидая тени, попросил майор. – Ага, спасибо. Пальцы. Разрешите, я потрогаю? Ну как будто руку вам пожму. Оп. Мозольки. А вот это от пороха, да? Плечо покажете? Да покажите, покажите. Правое. Нет, можно не раздеваться. Пожалуйста, синяк. Приходится, видать, пользоваться автоматом-то?

И вот еще странно: пальцы у него были влажные и липкие немного. Но это не пот на них лип, а… Артем еле переборол желание понюхать свои руки, только они освободились от майорова пожатия.

– Сталкер. Я объяснил.

– Ну да, это да. Но ведь сталкеры в химзащите, в перчатках всегда, так? Это-то вы не наверху себе настреляли. А вы, Николай Иванович? – по паспорту обратился он к Гомеру, аккуратно ощупывая свои скулы. – Руки. Будьте любезны. Спасибо. Вот, тут видно интеллигента.

Он задумался, разминая, эти свои пальцы: толстые, сильные. Словно что-то он ими делал такое, от чего они затекли и болели. Может, долго фонариком-жужжалкой работал?

Раритетные часы прокрутили сколько-то времени, четко тикая: ц-к, ц-к, ц-к, ц-к. Все молчали, давая звучать часам. Железная дверь отсекала наружные голоса. Если бы не раздельное и внятное тикание, тут тихо было бы, как оглохшим – после взрыва.

Потом Борис Иванович опомнился.

– Можно поинтересоваться, какова цель вашего визита на Ганзу?

– Транзит, – ответил Артем.

– Пункт назначения?

– Театральная.

– Вы в курсе, что ввоз несертифицированного оборудования связи на территорию Ганзы запрещен?

– Никогда не было такого!

– Ну как же. Вы раньше не пробовали, наверное, просто, Артем Александрович.

Царапнул звук отчества: первый паспорт ему выправлял Сухой, а Сухой имени настоящего Артемова отца знать не мог. Он и материного-то имени не расслышал. А сам Артем мог бы, да не запомнил. Так что дядя Саша вписал себя, а Артему тогда кишок не хватило с ним спорить. Так и прилипло. Но фамилию он все равно потом поменял. Когда Мельник выписывал ему новые документы вместо испорченных.

– Вот еще вопрос: живете и работаете на ВДНХ, о чем гласит штамп, а паспорт выдан в Полисе. Много приходится путешествовать? Часто бываете там?

– Жил год. Калымил.

– Не на Библиотеке имени Ленина, случайно?

– На Библиотеке.

– К Красной Линии поближе?

– Поближе к самой Библиотеке.

Свинолуп заинтересовался, заулыбался.

– А на Театральную вы идете, потому что поближе к Театру, видимо? А не потому что обе пересадочные станции – красные? Поймите меня правильно, я просто интересуюсь. По долгу службы.

– Почти. Выход наверх запланирован. На Театральной.

– Конечно, с использованием рации армейского образца? Кому там будете шифрограммы отправлять? Балетной труппе? Труп-пе, ха.

– Послушайте, – прервал его Артем. – Мы никакого отношения к красным не имеем. Я объяснил: я сталкер. Все и так понятно, нет? По лицу, по волосам. Да мне ночью свет в сортире включать не нужно, у меня, блин, струя светится. Ну да, есть с собой рация. Что такого? А если я там застряну, наверху? Если меня жрать будут? Мне что, и на помощь позвать никого нельзя?

– А есть, кого? – спросил Борис Иванович.

Он подался вперед, выдвинулся из тени. И стало ясно, почему он трогает свое лицо. Все оно было исполосовано набухшими, сочащимися сукровицей царапинами. Одна распахивала наискось его бровь и через перерыв – скулу, будто кто-то пытался вырвать майору глаз, но он зажмурился, уберег.

Вот что у него на пальцах клеилось: сок, вышедший из этих царапин. Совсем свежих, не засохших еще; что-то случилось с майором всего за несколько минут до того, как он арестовал их. «В спешке собирался»…

– Может, и есть, – медленно ответил Артем.

Спросить у него: что это с лицом у вас, Борис Иванович? Но что это даст сейчас? Ничего не даст, разве на минуту отвлечет.

– Ну так вы, может, позовете? – Борис Иванович улыбнулся; из-за царапин вышло не очень. – Потому что вам это может сейчас пригодиться. Прописаны на одной станции, документы выданы на другой. С огнестрельным оружием. С тремя боекомплектами. С вашим запрещенным радиооборудованием. Вы понимаете, о чем я? Эта ваша рация… Мы имеем все основания задержать вас. Артем Александрович. Так сказать, до выяснения.

Оправдываться? Объяснять этому человеку про то, зачем ему, Артему, рация? Он и сам мог за этого Свинолупа сказать все себе в ответ: за двадцать лет – никаких сигналов, никаких свидетельств, что выжил хоть где-нибудь кто-то еще. Кого вы хотите обмануть, Артем Александрович?

Майор выбрался из-за своего бруствера, пошел на середину комнаты – топтать грязными сапогами слепнущий от времени и темноты узор.

– И вас, Николай Иванович, за компанию… Может, хоть вам есть, что рассказать? Необязательно тут, при молодом человеке. У вас-то в багаже ничего, кроме дневника, не обнаружено. То есть, ваши милые каракули можно по-всякому истолковать. Может, это «Повесть временных лет», а может, это вы отчет в госбезопасность Красной Линии строчите. А?

Гомер втянул голову в плечи и проглотил язык; но от Артема откреститься не пытался. Свинолуп завинтил тисочки еще чуть-чуть:

– Ну, как знаете. Времена-то трудные. Тревожные времена. Трудные времена вынуждают к трудным решениям. Понимаете, о чем я?

Артем поискал ответ внизу, на плешивом ковре.

Выглядывали из-под стола тоскливые плюшевые тапочки. Какие-то они были… чужие этому кабинету.

Маленькие слишком для Бориса Ивановича с его ножищами.

Женские?

– И у вас, может статься, всему этому есть свое какое-то объяснение. Но ведь я его не знаю пока. Поставьте себя на мое место: мне приходится изобретать свои версии. И версия у меня пока вырисовывается вот какая…

В спешке собирался. Тапки подобрать не успел. Лицо в кровь разодрано. Кто его так, думал Артем – вместо того, чтобы думать, как себя выгородить. Женщина. Ногтями. Все лицо ему. Глаз выцарапать пыталась. Это не игра была. Что он с ней сделал?

– Что вы, товарищи, пытались проникнуть на территорию враждебной вам Ганзы мимо пограничного контроля путем подкупа официального лица. С целью, разумеется, шпионажа. Или, может быть, подготовки террористического акта?

Что он с ней сделал?

Чертова лампа жалела света, и в сумраке не понять было, не оплетал ли ковровый узор багровые пятна. Холостяцкая квартирка казалась прибранной, тут не дрались, не катались по полу, не опрокидывали мебель; но тапки-то… Тапки-то ведь тут валялись, раскиданные. Значит, она сюда пришла. Привели ее… Дверь захлопнули с этим лязгом, провернули ключ. Так же, как и за ними.

– У Ганзы немало врагов. Завистников. Но вот рация… Рация – не задекларированная и не сертифицированная, пронесенная контрабандой… Что это значит? Это значит: вы не одиночки. Ваше внедрение – часть какого-то плана. Кто-то собирался координировать ваши действия. Просочиться на территорию Кольца, создать тут схроны, возможно, найти связных, получить от них фальшивые документы, залечь на дно, ждать приказа… И в назначенный час выступить вместе с другими спящими агентами.

Гомер беспомощно тыкался в Артема своими прозрачными честными глазами. Но тот не хотел ему отвечать, поворачивался к нему все время бельмами, соскальзывал.

Кто она, интересно? Что с ней стало?

– И то, что вы молчите, означает, что возразить вам нечего. То есть, я все верно угадал, а?

Другого выхода из кабинета не было. Одна дверь – стеганая, удушающая всякий звук. Стол. Часы. Телефон. Икона. Кровать зашторенная в углу. Кровать. Застеленная синтетическим пледом. А что, если на ней… Шторка плотная, непроглядная, а за ней… На кровати…

– Ну?

Артем открыл рот, собираясь сделать признание. Свинолуп подобрался, затаился, прекратил гудеть. Чекистские часы потянули еще время. Ц-к. Ц-к. Ц-к. Гомер набрал воздуху, не смел дышать. И никто не дышал больше.

Она потому старалась из последних сил ослепить майора, что тот ее убивал. Навалился, может быть, на нее сверху… И душил.

Шторка эта. За ней. Застеленная кровать. И прямо на кровати. Где он спит.

Мертвая. А вдруг все же живая?

Вскочить? Отдернуть шторку? Закричать? Броситься драться?

Никто не дышит. А если там пусто?

– Кому сигналы подавать собрались? О чем? Откуда? – майор потерял терпение.

Артем остолбенело уставился на него. Голова налилась грязными грунтовыми водами, не вмещала их, грозила лопнуть; болела.

Кто она? Кто та женщина? За что ее?

Надо делать что-то. Нельзя тут оставаться. А шторка – разве его это, разве Артемово это дело?

– Ты правда меня в шпионаже обвиняешь, майор? На красных? – Артем привстал.

Свинолуп из воздуха достал маленький тусклый «макаров», пристроил его рядом с собой на столе, черным широким зрачком – Артему в зрачки. Но поздно было уже отступать. Надо было открыть стеганую дверь, надо было обязательно выйти из этой уютной квартирки наружу. Выйти самому и вывести старика.

– Мозоли у меня нашел, да? Порох? Хорошо. Ну давай, я скажу тебе, откуда мозоли. В прошлом году помнишь историю с бункером? Должен помнить! Корбута с Красной Линии помнишь? Должен был знать! Коллега же твой! Когда Орден половину бойцов потерял, помнишь?! От красных держали оборону! От ваших, ваших врагов! Потому что если бы они взяли этот бункер себе… А от вас, от Ганзы вашей, мы подмоги просили, помнишь?! Когда уже думали, что все! Но у вас, сук, все силы на невидимом фронте видно были заняты! Вот откуда у меня мозоли! Оттуда же, откуда у Мельника коляска инвалидная!

– Закатайте рукав, – изменившимся голосом приказал майор.

Артем, кривясь, закатал. «Если не мы, то кто?». Татуировка уже посерела.

– Ну, по крайней мере, теперь с паспортом ясность появилась, – кашлянул Борис Иванович.

– Еще вопросы есть к нам?

– Вы вот напрасно так нервно со мной. У меня, между прочим, имелись все основания придержать вас тут до выяснения. Вы, может быть, не знаете, но мы сейчас на грани введения чрезвычайного положения находимся. У нас только на прошлой неделе выявлено и обезврежено пятнадцать агентов Красной Линии. Шпионы, диверсанты и террористы. Орден, конечно, другим занят. Я понимаю. Но ваш Орден, при всем моем почтении, в контрразведке не смыслит. Вам, может быть, кажется, что только в ваших руках судьба всей планеты. Вы, наверное, думаете, что мир и стабильность Ганзы – это нечто само собой разумеющееся, да? А если я скажу вам, что мы только вчера вот взяли человечка, который уже получил доступ к нашей системе водоснабжения? И у которого крысиного яду двадцать кило изъяли? Знаете, как мучительно от крысиного яда дохнуть? Или что вот такой же с виду беспечный говновоз, как дружок ваш, в бочке со своим товаром мину противотанковую привез на Белорусскую, знаете? Если ее в правильном месте поставить, представляете, что будет? А это только диверсанты. Провокаторов берем пачками. Агитаторов. Начинают с нытья о том, что у нас тут справедливости нет, что богатеи богатеют, а нищие нищают, что Ганза, дескать, душит бизнес, или что трудовому человеку по всему метро невмоготу, оттого что Ганза изо всех соки пьет, а потом вот листовочки – пожалуйста!

Он выложил перед Артемом кусок серой бумаги, на которой карта метро представала паутиной; в центре сидел жирный паук. На пауке было написано «ГАНЗА».

– А с другой стороны, переверните – «Передай товарищу!» или – «Приходи на собрание!». Вот так. Ячеечки создают. Соображаем? У нас тут под носом революцию готовят, ясно? Денно и нощно. Вы там бывали у них, боюсь спросить? Понимаете, что нам тут всем светит, если что? Они даже пуль на нас тратить не станут, просто арматурой забьют. А те, кого они осчастливят насильно, будут друг друга жрать – и то по карточкам. Вот! Будет власть Советов! И что вы против народного бунта можете сделать? Сколько у Ордена людей осталось? Тридцать? Сорок? Ну да, спецназ, ну да, герои, ну да, если не вы, то уж кто уж. А против толпы, которую провокаторы накрутили, науськали – что вы сделаете? В женщин будете стрелять?! В ребятню?! А?! Нет, друг мой! Вы, может быть, в тактике ближнего боя понимаете, или в штурме укрепобъектов, только жизнь-то этим не ограничивается! Жизненных ситуаций разных знаешь, сколько?

Ц-к. Ц-к. Ц-к.

Борис Иванович сцепил свои руки замком; это будто напомнило ему о чем-то, и он уставился на свои пальцы – толстые, сильные – задумчиво. Потом потрогал снова щеку.

– Зачем тебе на Театральную? – спросил он еще раз, спокойно. – И кто это с тобой? – он кивнул на Гомера.

– Выполняю задание Мельника, – ответил Артем. – Есть желание – свяжитесь, спросите у него. Я не уполномочен. Дед – проводник. Следуем до Павелецкой.

Гомер замигал. Услышал про Мельника. Помнит, куда тот Артема на самом деле послал. «Помешательство». Но и он всего не знает. Татуировка-то осталась, но если кто-то скажет Мельнику, что Артем до сих пор служит в Ордене… Если кто-то и в самом деле сейчас снимет вот эту угловатую трубку и попросит соединить с Мельником…

– Полупроводник, – рассеянно протянул майор и усмехнулся. – Полупроводник-полудед. А брокер что?

– Брокер… С нами.

– Был с вами. Теперь будет с нами. Это ведь он вас через кордон провел, договорился? В нарушение фитосанитарного карантина? Взятку ведь кто-то давал чиновнику Содружества Кольцевой линии? Так сказать, если не вы, то кто?

– Нет, – помотал головой Артем. – Брокер с нами.

Свинолуп ничего не слышал.

– Так что придется брокеру с нами тут… Пообщаться. А вас до Новослободской отправлю транспортом. По кратчайшей. И камень с души.

Гомер скосился на него. Но Артем не мог оставить тут этого дурацкого парня. Не Борису Ивановичу. Не в эти трудные, тревожные времена.

– Отпускаешь всех. Или давай звонить Мельнику.

Свинолуп постучал пальцами по столу, юлой раскрутил маленький тяжелый «макаров», сжал и разжал кулак.

– Что ты меня Мельником стращаешь? – выговорил он наконец. – Он-то меня поймет. Мельник – офицер, и я – офицер. Просто глупо это будет. У нас ведь с вами враги общие. Мы вместе должны сражаться, плечом к плечу. Вы – по-своему, мы – по-своему. Метро от хаоса защищаем. От большой крови бережем. Кто как умеет.

Жарко было. Нечем дышать. Стучала в уши мутная вода. Нечем дышать, проворачивалось в голове. Койка в углу зашторенная. Тапочки под столом. Просто схватиться за занавеску эту треклятую… Открыть.

– Отпускаешь всех, – повторил Артем. – Всех троих.

– До Новослободской. Мой участок. В ту сторону – чужие. И я не хочу всем и каждому объяснять про тебя, про брокера, про Мельника твоего. Кто-нибудь начальству стуканет наверняка. Докладными замучают.

– Прямо сейчас, – нажал Артем.

– Прямо сейчас ему…

Ц-к. Ц-к. Ц-к. Святые в углу шептались, совещаясь. Мечи у обоих были наголо. Гомер тыльной стороной ладони хотел утереть пот с лысого лба, но весь пот было не высушить.

Наконец Борис Иванович снял трубку плоского кнопочного телефона.

– Агапов! Брокера на выход. Да. Я все сказал. Что? А что с Леоновым? Ну и выдай ему. Труд должен быть оплачен. Да. Тем более он! Сказочник от бога! Особенно это ему удается, про невидимых наблюдателей… Заслушаешься! – он засмеялся. – Да. И брокера давай.

Артем толкнул Гомера в плечо: уходим. Тот стал подниматься, но медленно, будто зацепился за что-то.

– Вещи верните, – сказал Артем.

– На границе, – пообещал, посерьезнев, Борис Иванович. – А то побежите еще, прятаться станете. Мы же с вашим заданием так деталей и не выяснили. Не беспокойтесь. На границе все вернем.

Прежде чем запереть кабинет, окинул его хозяйским взглядом. Все там было в порядке. Борис Иванович зыркнул в угол, шаркнул сапожищами перед меченосцами в нимбах по-строевому, как перед командиром, и потушил свет. И Артем оглянулся через плечо в последний раз – на шторку. Не мое дело, сказал он себе.

– На граниииице тучи ходяяят хмуууроо… – тихонько запел себе под нос Свинолуп.

* * *

Проспект Мира-Кольцевая имела совсем другое лицо, чем ее сиамский близнец. Радиальная станция слепо пялилась в темноту, Кольцевая щурилась от яркого света. Радиальная вся была загромождена лотками, киосками, развалами всевозможного хлама и ширпотреба, и выглядела в общем, как прибарахлившийся на помойке бомж. Кольцевая, хоть и срослась с ней переходом, умудрилась от нее не завшиветь. Пол в черно-белую шашку был выскоблен и вылизан, позолота на потолке подновлена, а затейливо простеганный косыми линиями потолок, пусть и подкоптившись несколько, все же давал понять, что некогда был снежно-бел. Тяжелые бронзовые люстры с множеством ламп свисали с него. Горела на каждой люстре всего только одна лампочка, но и этого хватало, чтобы на станции не оставалось ни темного угла.

Часть платформы была отведена под грузовой терминал: у нагнувшегося к дрезине подъемного крана курили вкусное и недешевое грузчики в синих спецовках, ящики какие-то построились и стояли ровно, дисциплинированно, прибывала из туннеля еще новая подвода с товарными тюками, звенел бодрый матерок. Шла работа и спорилась жизнь.

Дома у местных были устроены в арках выхода на платформы, чтобы не занимать зал и не портить его красоты: проемы заложили кирпичом и даже оштукатурили белым, дверки пустили по внутренней стороне, а рядом с дверками проделали еще и окошки – лицом к люстрам; сквозь занавески, наверное, можно было представить себе, что снаружи просто вечереет. А если в дверь постучат – отдернуть шторку и посмотреть, кто, прежде, чем отпирать. Люди тут были умытые, приодетые даже, и как ни ищи, выискать в толпе хоть одного дистрофика не получилось бы нипочем. Если был в этом мире еще возможен рай, Проспект Мира наверняка был бы одной из его станций.

Борис Иванович распрощался с ними еще до выхода в свет: извинился, дескать, надо отлучиться в травмпункт. Ему на замену вышел из служебных помещений какой-то дядечка в усах, приличный и заурядный, и вывел за собой брокера Леху. У того была разбита губа, но улыбаться это ему не мешало.

– На Новослободскую с нами поедешь, – сообщил ему Артем. – И на Менделеевскую потом.

– Да хоть куда! – сказал Леха.

Дядечка одернул свой застиранный свитер – не форменный, разумеется, а такой добрый, с вязаными снежинками – и, хлопнув Леху по плечу, поманил всех троих за собой. Со стороны казалось: четверо друзей шли по платформе. Четверо друзей, перешучиваясь, курили на остановке.

Подъехала точно по времени знаменитая ганзейская маршрутка: дымная мотодрезина с прицепленным пассажирским вагончиком. Вагончик, правда, был открытоверхий, но зато обустроенный мягкими сиденьями, вывороченными в каком-то метропоезде. Кондуктор собрал со всех по два патрона: свитер заплатил за всю компанию. Уселись друг напротив друга, качнулись и покатили.

Мест свободных больше не оставалось. Слева сидела баба с обесцвеченными волосами и с зобом. Справа – носастый смурной гражданин в чем попало. Позади – молодой сонный отец с сопящим кульком и мешками под глазами, потом человек с просто неприличным пузом, и темненькая девчонка лет шестнадцати, в юбке до пола – от греха. И там еще люди, а в конце, как и в голове дрезины – автоматчики в кевларовых жилетах, с титановыми шлемами на коленях. Но это не Артему конвоиры были: даже тут, на Ганзе, с постоянным ее движением и негаснущим освещением, туннели оставались туннелями, и в них могло случиться всякое.

– И при нем – двадцать кило крысиного яда! – продолжила крашеная баба разговор из предыдущего перегона. – В последний момент взяли.

– Озверели. Крысиным ядом! Самого бы этого гада крысиным ядом, чтобы все сожрал, заставить! – пробухтел пузан. – Сколько этих можно терпеть! Тут один вон переметнулся от красных эт-самый… С Сокольников. Говорит, они там детей своих хавают уже! Это там Антихрист, этот их Москвин. И хочет нас всех тоже! Сатана!

– Ну уж детей… – протянул недоспавший отец со свертком. – Никто своих собственных детей есть не станет.

– Много ты в жизни понимаешь! – всхрапнул пузан.

– Своих детей – никто, – упрямо сказал тот.

– Вот когда они сюда придут, тогда и узнаем, – поддержал разговор свитер.

– Ведь хуже и хуже! А в прошлом году? С бункером! Орден еле выстоял! Чего им неймется? – пыхтела баба с зобом.

– С голоду дохнут потому что! – пузан потер свой огромный живот. – Вот и лезут на нас эт-самый. Отнять и поделить.

– Не приведь хасподь! – попросил кто-то старушечий сзади.

– А я бывал вот на пересадке на Красной Линии один раз. И ничего такого страшного нет у них. Цивильно вполне. Одеты все по образцу. Пугают это нас ими!

– Да ты от буферной зоны шаг в сторону хоть делал? Я вот сделал! Тут же скрутили, чуть к стенке не поставили! С фасаду-то у них порядочек, ага!

– Работать не хотят, оглоеды, – сказал носастый. – Мы тут все своим трудом. Двадцать лет на галерах. А эти… Как саранча они. Конечно, им теперь новые станции подавай, у себя-то они все уже подчистили. Схарчат в два присеста.

– А мы-то почему должны?! За что?

– Только жить начали по-человечески!

– Войны бы не было бы… Войны бы…

– Хотят там – пускай своих детей и жрут, а к нам не лезут! Дела нам до них…

– Ох, не приведь хоспади! Не допусти!

Все это время дрезина катила мирно и неспешно, попыхивая приятным дымком – бензиновым, из детства – через образцовый перегон – сухой, молчащий и освещенный через каждые сто метров энергосберегающей лампочкой.

А тут вдруг – р-раз! – и стала темнота.

Во всем перегоне. Погасли лампочки, и будто Бог уснул.

– Тормози! Тормози!

Завизжали тормоза, кубарем полетели друг на друга зобастая тетка, человек с носом, и прочие все, неразделимые в темноте. Замяукал младенец, все больше расходясь. Отец не знал, как его успокоить.

– Всем оставаться на местах! Не спускаться с дрезины!

Щелкнул один фонарик, зажигаясь, потом еще. В прыгающих лучах видно стало, как суетливо и неловко пролезают в шлемы кевларовые бойцы, как они нехотя сходят на рельсы, оцепляя маршрутку, становясь между людьми и туннелем.

– Что?

– Что случилось?!

У одного кевларового зашебуршало в рации, он отвернулся от гражданских и пробубнил что-то в ответ. Подождал приказа – не дождался, а без приказа не знал, что делать, и застыл недоуменно.

– Что там? – спросил и Артем.

– Да брось, хорошо сидим! – беспечно ответил свитер. – Куда нам торопиться?

– Вообще бы хотелось… – обсасывая губу, промямлил Леха.

Гомер молчал напряженно.

– А мне есть вот куда! – отец кулька привстал. – Мне к матери вон надо ребенка! Я сам ему, что ли, сиську дам?

– Ребятки, что там говорят хоть? – колыхнула зобом пергидрольная тетка в сторону бойцов.

– Сидите, женщина, – твердо сказал кевлар. – Ждем пояснений.

Минута натянулась, как струна. Вторая.

Сверток, не утешенный своим неумелым отцом, зашелся уже визгом. Из головы дрезины раздраженно посветили им всем в глаза миллионом свечей, разыскивая источник плача.

– В жопу себе посвети! – крикнул отец. – Ни хера не могут! Да пускай бы тут красные и взяли все, может, хоть порядок наведут! Каждый день отрубают!

– Чего ждем? – поддержали с тыла.

– Далеко едешь-то? – в голосе свитера слышалось сочувствие.

– Парк культуры! Полметро еще! А‑а‑а. Ба-ю-бай.

– Давай шагом хоть двинемся!

– У нас-то не на электричестве! Заводи! До станции бы добраться, а там уже…

– А если диверсия?

– И вот что наша эс-бэ? Где она, когда нужно?! Допустили же!

– Да уж не началось ли, хоспади?!

– Шагом, говорю, давайте! Помаленечку…

– Вот за что налоги плотим!

– Ждем указаний! – бормотал в рацию боец, но оттуда только кашляло.

– Точно ведь диверсия!

– А это что там? Ну-ка посвети… – свитер прищурился, ткнул пальцем в темень.

Один кевларовый по его наводке нацелил фонарь: на черную дыру. Из туннеля шел в земную толщу ходок, узкий коридорчик.

– Эт-то что еще?.. – изумился свитер.

Кевларовый резанул ему лучом по глазам.

– Не лезьте, мужчина, – отрезал он. – Мало ли.

Свитер не обиделся. Сделал себе из ладони козырек и стал для света неуязвимым.

– Про Невидимых наблюдателей сразу… Слышали историю?

– А?

– Ну… Про Метро-два. Что правительство… Лидеры той России, которая раньше была… Великой. Что не делись они никуда. Не бежали. Не погибли. Ни на какой Урал не спаслись.

– А я про Урал слышал. Ямандау там, или как называется. Город под горой. И туда все сразу, как заварушка! Мы-то тут пускай гнием, а первые лица все… Там и живут.

– Брехня! Никуда они нас не бросили. Они-то бы не предали нас, народ. Тут они. В бункерах, которые рядом с нами. Вокруг нас. Это мы их предали. Забыли. И они вот от нас… Отвернулись. Но тут где-то… Ждут. Присматривают за нами все равно. Берегут. Потому что мы им – как дети. Может, их эти бункера – за стенами наших станций. А их туннели, секретные, – за стенами наших. Вокруг прямо идут. Следят за нами. И если мы заслужим… Спасение. То – вспомнят. Спасут. Выйдут из Метро-два и спасут.

На дрезине попритихли, уставились на черный ходок, на беспросветный омут, зашептались.

– А вот черт знает…

– Х-херня это все, – зло бросил Артем. – Ересь! Был я в этом Метро-два.

– И что?

– И ничего. Туннели пустые. Пустые туннели и кучка дикарей, которые человечиной кормятся. Вот и все ваши Наблюдатели. Так что сидите тут, ждите.

Спасут.

– Не знаю, – добродушно хмыкнул свитер. – Рассказчик из меня не особо. Тебе бы послушать того мужичка, который мне все это дело изложил. Я прямо проникся!

– Правда, что ли, людоеды? – уже у Артема спросил отец с кульком.

Но тут дали свет.

Охране в рацию пробурчали благословение. Дрезина чихнула. Скрипнули колеса. Поехали.

Люди выдохнули, даже ребенок затих.

Стали проплывать мимо темного ходка, заглянули с опаской.

Ходок оказался подсобкой. Тупичком.

* * *

Новослободская была одной нескончаемой стройкой. На свободном пути стоял караван, груженный мешками – песок, наверное, или цемент; таскали кирпичи, мешали бетон, капали стынущим раствором на пол, промазывали щели, откачивали воду с путей. Шумели добытые где-нибудь наверху обогреватели, гнали лопастями горячий воздух на сырую штукатурку. К каждому был приставлен охранник в сером.

– Текёт, – объяснил свитер.

Изменилась Новослободская. Тут когда-то были цветные витражи, и станцию держали чуть в сумерках, чтобы стекольная живопись ярче сияла. А по-наверх витражей раньше бежала двойная окантовка золотом, выделывая округлые арки; и пол тоже был в гранитную шашку, словно пассажир вступал на драгоценную шахматную доску, подаренную русскому царю персидским шахом… Теперь был всюду один цемент.

– Хрупкая штука, – проговорил Гомер.

– А? – Артем обернулся к нему: старик вот уже сколько молчал, странно было даже слышать его.

– Был один знакомый. Сказал мне как-то раз, что на Новослободской витражи полопались давно, дескать, хрупкая штука. А я и забыл. Сейчас вот, пока ехали, все думал увидеть их.

– Ничего. Вытянем, – уверенно сказал свитер. – Спасем станцию. Отцы могли, и мы сможем. Если войны не будет, все вытянем.

– Наверное, – согласился Гомер. – Просто странное чувство. Я эти витражи не любил никогда, и Новослободскую-то не любил за эти витражи. Думал, безвкусица. А сейчас, пока ехал, все равно ждал их.

– Может, и витражи восстановим!

– Это вряд ли, – мотнул головой Артем.

– А нет, значит, и хрен с ними! – лопнуто улыбнулся Леха. – Жизнь и без них продолжается. Где тут выход у вас?

– Все восстановим! Главное, чтобы войны не было! – повторил свитер, хлопая Леху по спине.

Он повел их на лестницу, над путями, по перешейку – к Менделеевской. Прошли один камуфляжный кордон, другой, и только потом – граница замаячила, с коричневым ганзейским кругом на штандартах, с пулеметной позицией.

Леха вертелся, все время оборачивался зачем-то назад; надрывное было у него веселье, знал Артем, не настоящее. Гомер склеил губы и смотрел в свое подлобье, на невидимый киноэкран. Свитер продолжал нести всякое жизнеутверждающее.

На последнем блокпосту маялись, помимо серых пограничников, еще и двое других, одетых работягами – в заляпанных спецовках и сварочных очках на лбу. В ногах у них стояло Артемово: баул с химзой и ранец с рацией.

Поприветствовали, расстегнули молнию, пригласили удостовериться, что и автомат, и патрончики все вот они, на месте, хотите – пересчитайте. Артем не стал считать. Сейчас просто убраться отсюда, живым убраться, а больше ничего не нужно.

Невозможно в одиночку бороться со всей их службой безопасности. Со всей Ганзой. А там, в комнате, за шторой… Нет там ничего. Паранойя.

– Ну! – свитер тряхнул энергично грязную Лехину лопату и протянул руку Артему. – С богом!

Со стороны поглядеть – четверо старых друзей прощались, не зная, когда свидятся снова.

* * *

Только когда они перешагнули уже на Менделеевскую, когда люди в штатском точно не могли их больше слышать, Гомер взял Артема за рукав и зашептал:

– Вы очень правильно с ним разговаривали там. Ведь мы могли бы оттуда и не выйти.

Артем пожал плечами.

– Не могу перестать об одном думать, – досказал Гомер. – Вот мы когда в кабинет его зашли, он тапки убирал разбросанные, помните?

– И?

– Это ведь не его тапки были. Вы обратили внимание? Женские. Это женские были тапки. А царапины…

– Ерунда! – рявкнул на него Артем. – Чушь собачья!

– Сожрать бы чего, – произнес Леха. – А то домой еще когда теперь попадем.