— Ладно, — снисходительно повернулся Илья к Гришке. — Бери колун: им легче работать.
В четыре руки справляться с делом оказалось гораздо быстрее. Хотя Гришка несколько раз умудрился и новое орудие труда засадить глубоко в дерево и пару раз просвистел колуном мимо цели, тем не менее работа продвигалась довольно шустро, и уже через полчаса Илья, подобрав щепки, отер пот со лба и радостно улыбнулся:
— Ну вот и все.
— Отлично! — обрадовался Гришка, избавляясь от тяжеленного колуна. — Теперь пошли в лес.
— В лес? — нахмурился Илюха. — Я, ребята, вам вчера хотел сказать, да не стал. Думаю, в лес не надо нам идти. Люди там бродят странные, не историки-археологи… И не черные следопыты, которые оружие немецкое ищут, ордена, медали, а потом их загоняют.
— Да с чего ты взял?
— Чтобы черные следопыты пряжку от немецкого ремня бросили?! Да они за такие вещи удавятся! Это же валюта! Я вчера думал-думал — не могу понять, что они там искать могли. К тому же взрывы не на минные были похожи. Кажись, гранатами кто-то баловался.
— А ты откуда знаешь? — недоверчиво перебил Илью Гришка.
— Да у нас тут, — улыбнулся Илья, — дед Антип где-то в лесу гранаты нашел и на День Победы фейерверк устроить. Половина стекол в деревне вылетела…
Как бы то ни было, ни Гришка, ни Олег отказываться от разведки не собирались. Наоборот, когда в воздухе запахло чем-то из ряда вон выходящим, дело стало выглядеть еще интереснее.
— Ну и что с того, что они в лесу шастают? — уговаривал Илью Гришка. — Мы же по-тихому там будем ходить, никто нас и не заметит. Тем более ты места знаешь.
Эта легкая лесть попала в точку, и Илья то ли из боязни прослыть в глазах городских ребят трусом, то ли из врожденного, как и у них, авантюризма, согласился на вылазку. Поскольку все дрова были уложены на место, Илья спрятал инструмент, сбегал к дому, получил добро на то, чтобы развеяться перед обедом, не уточняя, где именно и с какой целью он будет нагуливать аппетит, и троица быстрым шагом пересекла луг и растворилась в лощине…
Петр Ефремович Мещеряков находился на пенсии уже третий год. Однако пенсионером он почувствовать себя никак не мог. Хотя утро не начиналось у него, как в прежние годы, с силовой зарядки, холодного душа и диетического завтрака — давал знать возраст — Петр Ефремович садился все же за свой любимый рабочий стол, сработанный мастерами-краснодеревщиками еще в прошлом веке, и погружался в бумаги. А бумаг у Петра Ефремовича было ой, как много!
Ранее работал он в одной весьма уважаемой как в России, так и за ее пределами организации и заведовал отделом по розыску военных преступников. А под военными преступниками в первую очередь в те далекие годы, когда Петр Ефремович еще был в полной силе, подразумевались в первую очередь фашисты, избежавшие суда в Нюрнберге. На всю эту когорту у Петра Ефремовича был особый, достаточно богатый материал, который частично, после многочисленных переименований организации, где он работал, осел у него дома. Может быть, со временем товарищ, а ныне господин Мещеряков и забыл бы обо всех этих архивах, но однажды он натолкнулся на один весьма любопытный документик.
Документик этот касался гибели в бою немецкого генерала. Некий политрук ссылался на снайпера своей роты, уверявшего, что «снял» офицера, у которого на шее висел самый настоящий железный крест. Да, железный крест, украшенный дубовыми веточками и алмазами. Такая штука не могла принадлежать ни низшему офицеру, ни тем более рядовому.
Основательно поворошив архивы, как доступные, так и недоступные простым смертным, Петр Ефремович пришел к выводу, что это вовсе не выдумка. Может быть, на эту историю он не обратил бы внимания, поскольку сам железный крест, даже усыпанный бриллиантами, его, конечно, заинтересовал, но уж никак не в плане солидного заработка. Но вдруг во всей этой истории стали проглядывать деньги. Причем колоссальные.
После войны прошло много лет, и засекреченные документы один за другим стали всплывать в зарубежных архивах. Часть из них после развала восточногерманской разведки попала в Москву. Поскольку они касались дел давно минувших дней, доступ к ним для Петра Ефремовича открыт. Тут-то Петр Ефремович и узнал, что некий Гюнтер фон Крюге, генерал, погибший от руки русского снайпера, был официальным владельцем огромной суммы. Только он один во всем Третьем Рейхе знал код, который мог активизировать счет в швейцарском банке. В том, что этот счет до сих пор существует, господин Мещеряков был абсолютно уверен. Один раз ему приходилось сталкиваться со швейцарскими капиталистами и юристами, которые насмерть стояли на страже своих клиентов, не желая особенно вдаваться, откуда у этих весьма сомнительных личностей могли появиться столь огромные деньги. Петр Ефремович не просто верил — он знал, что банк «Бауэр» не только сохранил деньги генерала, но, возможно, и приумножил их — за столько лет набежали проценты!
Петр Ефремович долго размышлял и пришел к выводу, что немецкий генерал никак не мог позволить себе унести тайну банковского кода в могилу. Больно педантичен он был, по отзывам современников, да и дисциплинирован. Либо он оставил указания на это счет своим соратникам, либо носил при себе, скажем, в своем мобильном архиве или, что еще логичнее, в медальоне, которые надевал любой солдат или офицер, отправляющийся на фронт, все сведения. И в самом деле, пока генерал был жив-здоров, он сам мог воспользоваться счетом, но если бы вдруг в него угодила случайная пуля? Или, скажем, сбила машина? Нет, генерал не мог допустить, чтобы деньги пропали зря. Значит, указания должны были быть. И когда генерал уезжал на восточный фронт, сведения о коде он обязан был взять с собой. Вернее всего, они остались в его медальоне.
Когда Петр Ефремович прикинул, какие плевые расходы сулят дальнейшие поисковые мероприятия, то понял, что в руки ему приплыл тот самый случай, который в мгновение ока делала богачами безвестных старателей Калифорнии и Аляски. Всего и дел-то — поработать пятнадцать минут лопатой в нужном месте. Правда, прежде надо было найти это самое «нужное место», где погребено сокровище. Сам Петр Ефремович такими делами заниматься уже не мог, да и не с руки ему было делать это напрямую. Пришлось выйти звонком (это выражение осталось в лексиконе Петра Ефремовича еще со старых времен, когда он руководил своим отделом) на своего бывшего подчиненного — Рому.
Поскольку Петр Ефремович брал Рому на работу, то не стесняясь попросил принести какие-то незначительные документы из архива. Встретился, однако, Петр Ефремович с Ромой не на служебной жилплощади и не на квартире, а в одном из небольших кафе, что как грибы после дождя стали появляться в Москве, заменяя собой пельменные, рюмочные и закусочные.
Петр Ефремович пришел в кафе «Бин» первым и, втайне гордясь своей стариковской дисциплинированностью, занял место в уголке, за столиком на двоих.
Кафе оказалось на удивление уютным, хотя Петр Ефремович и не привык к таким маленьким, плетенным из тростника столикам, ярко-желтым кружкам, перегородкам из темного дерева, библиотеке, из которой каждый желающий кофеман мог выбрать себе книжку по вкусу и листать ее, пока в кружечке не кончался напиток, а в кармане — деньги. От нечего делать Петр Ефремович положил свою шляпу на скамейку, поскольку никакого намека на гардероб не заметил, и пошел знакомиться, как он выражался, с репертуаром. Репертуар, то есть меню кафе, Петра Ефремовича неприятно изумил. Деньги были не просто большие для его пенсии, а очень большие. Однако это его только укрепило в той мысли, что он имеет полное, как моральное, так и материальное, право претендовать на деньги Третьего Рейха.
Не закончил еще Петр Ефремович сокрушаться, как в двери кафе влетел раскрасневшийся Рома, который отпросился у начальства на обед, давая понять, что от этого обеда, вполне возможно, зависит его семейное счастье. Ну и посмеялись бы его коллеги, узнав, что он встречается в кафе не с юной красоткой, а с Петром Ефремовичем Мещеряковым, которого знающие его люди, кроме как «старый кабан», и не называли. Петр Ефремович действительно был достаточно грузным, а с возрастом, когда не только его шевелюра, но и щетина поседела, стал похож на старого, раздобревшего, но еще достаточно крупного и сильного хряка, который при случае может и загнать до истерики молодого подсвинка, и заставить дрожать от ужаса охотничью борзую. Охая и изумленно крутя головой, Петр Ефремович взял чашку кофе и торт «Наполеон», а потом решил гулять на все, добавил еще денег и купил им с Ромой по бокалу вина, стоившего ему треть пенсии.
— Ну что вы, Петр Ефремович, — еще больше покраснел Рома. — Деньги какие-то безумные. Могли бы на улице поговорить.
— О таких делах, — наставительно произнес Петр Ефремович, — на улице не разговаривают. Садись, Рома, садись. Дело, которое я хочу тебе предложить, не очень… — Петр Ефремович помолчал, подбирая нужное слово, — не очень хорошего свойства. Однако, видишь, как все складывается… Всю жизнь трудился на Отечество, а в результате… — горько покосился он на свою кружку, — денег не хватает, чтоб чашку кофе выпить.
— Вы это к чему? — с тревогой уставился на него Рома.
— Да не беспокойся, — махнул рукой Петр Ефремович, — все продумано. Только давай договоримся сразу. В случае успеха предприятия деньги делим в пропорции семьдесят на тридцать. Тебе тридцать процентов, мне — семьдесят.
— Какие деньги? — изумился Роман и подумал, не свихнулся ли старый кабан окончательно и не замыслил ли он ломануть какой-нибудь банк или сберкассу.
— Рассуждай шире, — хмыкнул Петр Ефремович, шевеля своими седыми кустистыми бровями. — Хочу подломить один банк. Но не наш. Швейцарский.
Рома при этих словах чуть не выронил изо рта кусок «Наполеона».
— Какой? — пролепетал он.
— Швейцарский, швейцарский, ты не ослышался, — аккуратно отщипнул рукой кусок торта Петр Ефремович и с наслаждением его проглотил. — Видишь ли, Рома, где-то в болотах у деревни Стрелковка лежит немецкий служака, на имя которого в свои время в банке «Бауэр» был открыт колоссальный счет. И у меня есть предположение, что цифровой код, которые может активизировать этот счет, лежит в медальоне этого генерала. Бой там произошел скоротечный и жестокий. Обе стороны столкнулись лоб в лоб, столкнулись и разошлись. Наши откатились на восток, фашисты на запад, и блукать потом в этих лесах — хоронить людей было некогда, началась крупная общевойсковая операция. Так что клад этот лежит и дожидается нас с тобой, Рома.
— Даже не знаю, что и сказать, — развел руками Рома. — Как это неожиданно, Петр Ефремович. Да никогда я такими делами не занимался.
— Да я б тоже не занимался, — в сердцах опрокинул остатки микроскопической чашки кофе к себе в рот Петр Ефремович. — Да вот смотри, какая петрушка получается. Дочь без работы сидит, внучка в лицее учится. Знаешь, сколько там обучение стоит? Думаю, догадываешься. Внук, и того хуже, поступил на коммерческое отделение университета. Нам и раньше-то денег не шибко хватало, а теперь хоть квартиру продавай. А тут, если это дело выгорит, так мы с тобой, Рома, в другой разряд граждан перейдем, которых уважать будут и в России, и в Америке, и в Германии, и даже, подозреваю, в Антарктиде.
Петр Ефремович умел говорить убедительно. Кроме того, суммы, которые он называл, действительно были фантастическими, а дело не представлялось особо сложным. Поскольку у Романа намечался очередной отпуск, он, поломавшись для виду, согласился на предложение своего наставника, втайне, правда, решив проверить, не напутал ли чего пенсионер, и не потратит ли Рома зря свой отпуск, которого он с нетерпением ждал целых одиннадцать месяцев.
…Вначале разведчики шагали довольно бодро, но с приближением того места, где они вчера обнаружили раскопки, и настроение подугасло, и разговор подувял, и движения стали куда менее уверенные и куда более осторожные. К тому же страшная жара, будто прессом, придавила лес. Дышалось тяжело. Из-за пекла поникли ветви березы. Солнце раскаляло их так, что в воздухе стоял запах, какой бывает в хорошо протопленной бане, где уже замочили в кипятке березовые веники.
— Парилка, — вытер ладонью пот с лица Гришка. — Вот оно где выплывает, городское ничегонеделание! Вот оно каким боком выходит жрачка у телевизора. Вот они, пропущенные уроки физкультуры! Хорошо еще, дед на сенокосе нас немного поднатаскал, а то были бы, как дохлые мыши, санэпидемстанцией заморенные.
Олег и Илья жару переносили легче, но и они то и дело покрывались липкой испариной и тоже украдкой смахивали пот со лба и отдувались.
На месте, которое вчера обнаружили ребята, ничего нового найти не удалось.
— Ну что ж, — подумав, решил Илья. — Поищем в окрестностях. Либо они уехали совсем, либо находятся где-то рядом.
— Да, найди их теперь, — посетовал Гришка. — Лес-то вон какой большой!
— Лес-то большой — вроде согласился Илья, — да мест в нем, где ходить, не так-то много. С той стороны, — ткнул он пальцем в сторону, — болото — там не то, что копать, пройти трудно. С этой стороны — тоже топь… Так что вариантов не так много. Начнем, пожалуй, с того места, которое ближе.
— Пошли, — охотно согласились ребята, поскольку уже решили, что опасное на первый взгляд путешествие превращается в обычную увеселительную прогулку. Неизвестные, похоже, испарились. Так что можно просто пройти по их следам и найти то, что ускользнуло от их взгляда — ведь одну пряжку и ржавый ствол на троих разделить трудновато.
Свернув с утоптанной тропинки, Илья провел отряд редким соснякам и вскоре вывел на небольшую, почти ровную, овальной формы лужайку, заросшую розовыми стрелами люпина.
— Вот оно, «круглышко». Здесь кое-что находили, но, по-моему, наши деревенские ребята тут все прошерстили, и задерживаться нет смысла.
Гришка и Олег нехотя согласились. Уж больно симпатичным было местечко. Самое оно поискать тут что-нибудь эдакое. А в темный еловый лес, чернеющий рядом, соваться не хотелось. Кто же будет беседовать с мрачным, насупленным стариком, опирающимся к тому же на внушительного вида клюку, когда рядом стоит симпатичная девчонка, с которой можно мило поболтать о всякой всячине. Но симпатичная девчонка в виде «круглышка» не обещала друзьям ничего интересного, а вот старик, несмотря на насупленные брови, мог знать очень много любопытных вещей.
Собравшись с духом, друзья пересекли полянку и, пригибаясь, то и дело въезжая головами в еле заметную паутину, стали пробираться в глубь леса.
С каждой сотней пройденных метров лес словно вырождался. Поначалу ели, широко расставив свои лапы, заставляли отряд топать то влево, то вправо. Потом и сами деревья стали меньше и куда менее монументальными. Нижние ветви были сплошь сухими, а под ногами тревожно потрескивал валежник. Потом и валежника стало меньше. Звуки шагов совершенно поглотил мох. Местами, там, где просвечивала стальным блеском вода, он чавкал, потом местность вдруг повышалась, так что приходилось идти по совершенно сухому мху, который противно хрустел под ногами, как пемза.
— Стойте, — Илья, наклонив голову, будто спаниель, готовящийся спугнуть утку, к чему-то прислушивался.