Плейлист: Andrew Bird — Sisyphus
Всё хорошо. Всё нормально. Со мной всё хорошо.
Если я повторю это достаточное количество раз, то всё и правда будет нормально.
Фрэнки устроилась на заднем сиденье и сюсюкается со своей собакой, Паццой, помесью сибирского хаски и аляскинского маламута. Она уже не плачет, и это существенно улучшило мою способность нормально дышать и безопасно отвезти нас ко мне домой. Плачущая Фрэнки вызывала у меня такие ощущения, будто мне сердце из груди вырезали.
После разговора с копами они подтвердили факт взлома с проникновением и составили перечень украденного: её телевизор, компьютерный монитор, который она подсоединяет к ноутбуку, лекарства на случай чрезвычайной ситуации, большую часть её одежды и многое из кухонной кладовки. Маленьким утешением служил тот факт, что всю приватную информацию она хранила в надёжном сейфе, так что полиция уверена, что её личные данные не были украдены.
Делать в бунгало было больше нечего, и я по её просьбе повёз нас к бургерной In-N-Out, приготовившись купить всю франшизу, если это потребуется, чтобы она улыбнулась.
Взяв на вынос два шоколадных коктейля, три большие порции картошки и бургер Дабл-Дабл, Фрэнки, похоже, несколько успокоилась. Но настоящим решением проблемы стала поездка до дома Лорены в Эхо-парк. Фрэнки не переставала улыбаться, обнимая Паццу, массивную чёрно-белую собаку с умными золотистыми глазами, которая сейчас смотрит на меня в зеркало заднего вида и скалит зубы.
— Фрэнки?
— Да? — нараспев бормочет она, уткнувшись в пушистую шею собаки. — Кто моя хорошая девочка?
Пацца наконец-то перестаёт сверлить меня взглядом, поворачивается и лижет лицо Фрэнки.
— Твоя маски выглядит так, будто хочет сожрать меня на ужин.
Фрэнки тихо смеется.
— Эта смесь пород называется аласки, Сорен.
Я стараюсь игнорировать то, как мне нравится слышать своё полное имя из уст Фрэнки. Я залечил большую часть душевных ран, полученных в непростые подростковые годы, но безжалостные издевки из-за моего имени — это последний ноющий шрам, который просто отказывается уходить. Никто не зовёт меня Сореном, кроме Акселя, когда тот напрашивается на драку.
Когда Фрэнки произносит моё имя, оно звучит тепло и, если позволить воображению разыграться, то можно даже сказать, что ласково.
Я сворачиваю на свою подъездную дорожку.
— Аласки.
— Да. И она не ест больших крутых хоккеистов. Она на беззлаковой диете.
Припарковав машину, я оглядываюсь через плечо.
— Ну, так я же не злаковый. Меня совсем не успокаивает, что твой волк предпочитает палео.
— Она не волк! — Пацца тычется носом в Фрэнки, мягко откидывая её на спинку сиденья. Собака тут же скулит и роняет голову на её колени. — Я в порядке, Пацца.
— У нас есть всё, что ей нужно в данный момент?
Фрэнки улыбается мне поверх головы собаки.
— Ага. Ло приготовила ей еды ещё на несколько дней.
— Ты готовишь ей еду?
Фрэнки прищуривается.
— Да, Сорен.
— Не надо мне тут «Сорен», Франческа. Это был вопрос.
— Ты повторил то, что сказала я.
— Я просто удивился, Фрэнки. Я не осуждаю.
— Вот и хорошо, — отвечает она. — Потому что доказано, что кормление собак свежей пищей укрепляет их здоровье и увеличивает продолжительность жизни, — Фрэнки целует Паццу в макушку. — Я хочу, чтобы она была рядом как можно дольше.
В голосе Фрэнки звучит нежность, которой я не слышал прежде. На работе она резкая и деловитая. Но совсем как я удивил её тем вечером, принеся ей блузку и в итоге поев с ней еды на вынос, эта новая сторона Франчески Зеферино заставляет меня испытывать ещё больше запрещённых чувств к ней.
И это катастрофа. Катастрофа кошмарных масштабов. Может, я не читаю любовные романы с таким рвением, как Вигго, но я прочёл достаточно, чтобы знать: запретная любовь — это весьма непростой троп, и сюжетная линия максимально замороченная и усложнённая (если не считать любовных треугольников, нахер их).
Пример А: Ромео и Джульетта. Их любовь под запретом, время ужасно неудачное, но они так увлечены друг другом, что забывают про всякую осторожность. Нетерпеливые ухаживания, импульсивная свадьба, недопонимание, взрывные характеры, жестокость, упущенные связи, и все это приводит к тому, что несчастливые любовники накладывают на себя руки.
Ага. Запретной любви надо избегать. Ну и конечно, это означает, что я оказался в самой её гуще. Типичная жизнь Сорена Бергмана.
Я со вздохом выхожу из машины, обхожу фургон, затем скользящим движением открываю раздвижную дверцу заднего пассажирского сиденья.
Фрэнки выходит, её собака следует за ней.
— Пацца, сидеть, — говорит Фрэнки.
Пацца опускается, виляя хвостом.
— Хорошая девочка. Ben fatto. Brava5, — воркует Фрэнки и чешет ей за ушком. Её голос звучит низко и певуче, совсем как она произносит Зензеро. Это до абсурдного сексуально.
Глянув на меня, она хмурится, и её глаза напрягаются от беспокойства, пока она изучает мое лицо.
— Всё хорошо? — спрашивает она.
— Ага. Всё хорошо, — да ничего не хорошо. — Ты, эм, говоришь по-итальянски?
— О. Практически свободно. Мой папа переехал сюда вместе с моей бабушкой, когда ему было пять. Так что я выросла, разговаривая с ними на итальянском. И я немножко полиглот. Мне нравится учить новые языки.
Супер. Просто супер. Женщина, которая вот-вот станет гостьей в моём доме, и к которой я питаю безответные и неподобающе похожие на любовь чувства, также говорит на сексуальном романском языке.
Непрошеный образ того, как Фрэнки шепчет мне на ухо что-то итальянское, пока её прикосновение творит чудеса с моим телом, практически ослепляет меня, появившись в моём мозгу — фантазия, у которой так же мало шансов на будущее, как у умирающей звезды, что проносится по небу.
Я моргаю, выдёргивая себя из этих мыслей.
— Это… впечатляет.
— Пацца тоже итальянка, — бодро говорит Фрэнки, наклоняясь, чтобы поцеловать морду собаки. — Ну, имя у неё итальянское. Означает «сумасшедшая». Потому что в щенячьем возрасте она была абсолютно безумной… то есть, прям на уровне психоза. Она была как кролик-энерджайзер… — взгляд Фрэнки возвращается ко мне, и она хмурится. — Ты точно в порядке, Рен? Пожалуй, ты не подписывался на такое, когда предлагал подвезти меня до дома, да?
— Фрэнки, я рад принять тебя здесь. Ну, то есть, я не рад, что твой дом ограбили, — я вздыхаю и тру лицо.
Её губы изгибаются в улыбке.
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — тихо говорит она.
— Верно. Давай пойдём внутрь, — я делаю шаг в её сторону, тянусь к тяжёлой сумке, оттягивающей её плечо, но Фрэнки вскидывает руки.
— Подожди, Рен! Пацца привыкла охранять территорию… — её голос стихает, когда собака приближается ко мне, нюхает мою ладонь и проводит языком прямо по костяшкам моих пальцев.
Я стою неподвижно, наблюдая, как Пацца тычется в меня носом и издает тихий скулящий звук. Затем она поднимает взгляд и смотрит мне в глаза, склонив голову набок.
— Ты ей нравишься, — тихо говорит Фрэнки.
Я отвожу взгляд от Паццы и смотрю на Фрэнки.
— Она кажется дружелюбной собакой. Разве ей не все нравятся? Помимо курьера.
— Неа. Она держится настороженно со всеми, кроме Ло и Энни. Нормально принимает Тима, начинает привыкать к Миа.
— Ну, для меня это честь, — я чешу Паццу за ухом и улыбаюсь ей. — Приятно быть частью такого клуба.
Когда я поднимаю взгляд, Фрэнки с любопытством наблюдает за мной, и её губы изгибаются в лёгкой улыбке, но тут её прерывает неохотный зевок.
— Пошли, Франческа. Давай уложим тебя и Паццу баиньки.
***
Я просыпаюсь рано, от тусклых лучей восходящего солнца. В доме тихо. Ни цокота собачьих когтей, ни тихих звуков, которых я мог бы ожидать от проснувшейся Фрэнки. Натянув спортивные шорты и футболку, я прохожу мимо гостевой спальни, где я её устроил. Дверь закрыта.
На кухне я замечаю, что моей кофемашиной Nespresso пользовались, и в раковине лежит одинокая ложка, оставившая под собой маленькую лужицу карамельного цвета. Кофе с молоком. Именно такой, какой любит Фрэнки. Сливки, если есть под рукой, и одна ложка сахара.
Тот факт, что я это знаю, делает меня похожим на сталкера. Но когда испытываешь безответные чувства к женщине на протяжении трёх с лишним лет, не имея уместной возможности пообщаться с ней за пределами работы так, чтобы не вызвать подозрений, то ты начинаешь подмечать каждую деталь, когда вы вместе.
Тихий лай собаки доносится с берега. Я иду на звук, открываю раздвижные двери на террасу, и меня встречает вид, к которому хотелось бы заранее подготовиться.
Фрэнки в штанах для йоги и очередной безразмерной толстовке. Она стоит босиком на берегу и бросает мячик Пацце, которая проносится по утоптанному песку, затем проворно хватает мячик из пенных волн, накатывающих в её сторону. Ветер подхватывает тёмные волосы Фрэнки, развевая их чернильными лентами, сияющими в рассветных лучах. Солнце уже чуточку выступило над водным горизонтом и освещает её щёки и чуточку курносый носик.
Её улыбка лёгкая, мысли как будто витают далеко.
Лицо Фрэнки редко озаряется таким тёплым выражением. Чаще всего её губы жёстко поджаты. Парни шутят об этом, называют её Фрэнк Ворчун. Но я никогда не воспринимал её так. Она серьёзная. Не тратит время на ерунду. Но женщины часто думают, что им надо быть такими, чтобы их уважали на работе, чтобы мужчины не воображали себе всякое и не переступали границы.
А ещё у неё артрит. Похоже, она не испытывает постоянный дискомфорт, но я понимаю, когда ей больно, и нельзя сказать, что это бывает редко. Я бы тоже не расхаживал с постоянной улыбкой, если бы моё тело так болело.
Хотя так и не поверишь, что воспаление вредит суставам Фрэнки, когда она швыряет мяч по воздуху в стремительной подаче. У меня вырывается невольный одобрительный свист, и её голова удивленно поворачивается ко мне.
Затем случается самая странная вещь на свете. Вокруг её глаз образуются морщинки. Губы растягиваются в широкой улыбке. На щеке появляется ямочка. И моё сердце буквально выскакивает из груди. Она, кажется… рада меня видеть.
Я впитываю это чувство как изголодавшийся жадина. Такой взгляд бывает раз в жизни. Потому что Фрэнки обычно бурчит приветствия. Бегло машет рукой без зрительного контакта. Конечно, я знаю, что она уважает меня, ожидает, что я буду достойным человеком во всём, что касается нашей работы, но это?
Это новое. Редкое. Нервозность скручивает моё нутро, когда я робко поднимаю ладонь.
Она в ответ поднимает свой термос с кофе и кричит:
— Иди сюда уже! Я не могу вечно бросать этот мяч!
Пробежавшись по песку, я забираю мячик у Паццы, когда она вновь подбегает с ним. Затем швыряю его так, что он описывает высокую арку в воздухе.
Фрэнки наблюдает и щурит глаза.
— Позёр, — бормочет она в термос перед тем, как сделать глоток.
— Сказала женщина с убойной софтбольной подачей.
Она косится на меня.
— Ты видел, да?
— Видел. Ты что-то от меня скрывала, Зеферино?
— Едва ли, — она снова отпивает кофе. — Я не играла в софтбол с одиннадцатого класса, ещё до того… — очередной глоток кофе. — Много времени прошло. И это адски больно. Как я не вывихнула локоть при такой подаче, ума не приложу.
Когда Пацца возвращается, я любовно треплю её по боку, затем снова бросаю мячик.
— Ну, похоже, ты не растеряла навыки.
Фрэнки бросает на меня косой взгляд. Её щёки слегка розовеют, после чего она отводит глаза.
— Спасибо.
Между нами воцаряется молчание, но я не возражаю. Я вырос в хаосе (наша семья состоит из семи братьев и сестёр и двух занятых родителей) и умею в нём ориентироваться: орать достаточно громко, чтобы быть услышанным, толкаться, дразнить и воевать за внимание. Но прожив два года в своём доме на пляже (в этом большом доме, который однажды, надеюсь, обрастёт полным любви хаосом вроде того, в котором я воспитывался), я научился наслаждаться тишиной. Так что я слушаю, как волны разбиваются о берег. Я любуюсь тем, как ветер треплет волосы Фрэнки, а над водой расстилается рассвет. И всё это кажется необъяснимо правильным.
— Зензеро.
Я прихожу в себя.
— Я пялился. Прости. Ты такая красивая, когда тебя сзади освещает рассвет… в смысле, это чисто платоническое заявление… — мой голос обрывается, румянец обжигает щеки.
Фрэнки улыбается мне.
— Не волнуйся. Ты всё равно милый, даже если спотыкаешься на каждом слове, мистер Спокойный, Хладнокровный и Счастливый.
Я хмуро смотрю на неё.
— Вот как ты меня видишь?
Скорее уж, Сумасшедший и Безумно Влюблённый.
Она пожимает плечами и переключает внимание на Паццу.
— Я начинаю понимать, что в тебе есть нечто большее, помимо ослепительной улыбки.
— И что же?
Пацца несётся в нашу сторону и тормозит на песке, бросая мяч к нашим ногам. Склонив голову, она смотрит на нас обоих, счастливо свесив язык набок.
Фрэнки подхватывает мячик с песка, легонько подбрасывает в воздух и ловит, шагая рядом со мной.
— Застенчивый, чудаковатый, милый. Мне заранее жаль всех женщин Лос-Анджелеса, когда это станет известно общественности, Рен.
— Погоди, — я спешу догнать Фрэнки, что вовсе не сложно. Утром она двигается медленнее. Она также не использует трость, поэтому бережёт левую ногу и идёт осторожно. — Фрэнки, позволь пояснить, я хочу, чтобы моя личная жизнь оставалась только между мной и моими друзьями.
Фрэнки останавливается у низа ступеней, ведущих на мою террасу.
— То есть, мы друзья, так?
— Ты сама так сказала тем вечером.
Она приподнимает бровь.
— Верно. Но если меня не подводит моя помутнённая травкой память, когда я это сказала, ты сделался ужасно похожим на помидор.
Я почёсываю шею.
— Ты застала меня врасплох. Я не знал, что нравлюсь тебе достаточно, чтобы ты считала меня другом.
Улыбка Фрэнки исчезает.
— Что?
— Нет, подожди, — я нервно сглатываю. — Это прозвучало неправильно. Я… мне нужен кофе. Пошли внутрь, и я попробую ещё раз.
Фрэнки идёт первой, но Пацца останавливается, преградив мне дорогу и окидывая меня удивлённым взглядом.
— Поверь мне, — бормочу я собаке. — Райдер мне об этом говорил. Я просто король в том, что касается неудачных ляпов.
Пацца фыркает и семенит передо мной.
После того, как Фрэнки помыла шлангом лапы Паццы и свои ноги, мы устраиваемся на кухне. Единственные звуки в комнате — это то, как собака уминает свой завтрак. Фрэнки стоит за кухонным островком и улыбается мне поверх своего кофе. Я делаю обжигающий глоток и пытаюсь сформулировать мысли. Я так раздражающе неуклюж со словами, когда дело касается её.
Поставив кофе, я щурюсь, заметив её забавляющуюся улыбку.
— Наслаждаешься моими страданиями?
Улыбка Фрэнки становится ещё шире, и проступает ямочка.
— Не могу врать, Зензеро, это правда забавляет. Обычно ты такой непринуждённый.
Я медленно поворачиваю свою кружку с кофе по часовой стрелке.
— Я пришёл к выводу, что всё складывается лучше, если люди видят меня таким.
— Но ведь это не весь ты, так? То, что видит большинство людей — это… неполная картина.
Я поднимаю глаза к ней. Её радужки мерцают — лесная зелень с золотистыми крапинками, будто солнце проглядывает сквозь лиственный покров.
— Да.
— Что ж, — говорит Фрэнки, поставив кофе и откашлявшись. — Я это очень хорошо понимаю, Зензеро. Твой секрет в безопасности со мной.
Я склоняю голову набок, надеясь, что она скажет больше. Вместо этого она переступает с ноги на ногу и говорит:
— Раз уж мы затронули тему приватности, я хочу, чтобы ты подумал, как выглядит тот факт, что я остановилась у тебя. Мне нужно очень чётко дать команде понять, что только уважительные обстоятельства, и ничего больше, привели к тому, что я поселилась у тебя.
— Понял. Я скажу парням, чтобы не ползли слухи. К тебе домой кто-то вломился. Я живу поблизости. Было поздно. Ты перекантовалась здесь. Ты останешься здесь до тех пор, когда можно будет безопасно въехать обратно. Так нормально?
— Да, так подойдёт, — она медленно подходит к раковине, ополаскивает кружку и посвистывает Пацце. — Вот только… ты серьёзно предлагаешь остаться здесь, пока дом не будет готов? Конечно, это недолго — арендодателю всего лишь надо устранить лёгкий нанесённый урон и поменять замки, а страховой компании нужно получить необходимые доказательства.
— Конечно, я серьёзно. И сдаётся мне, даже когда всё будет улажено и безопасно, ты не сразу почувствуешь себя комфортно дома. Так что знай, что ты можешь жить здесь столько, сколько захочешь.
Она кажется нерешительной, кусает губу.
— Спасибо. Я со своей стороны поговорю с Дарлин, объясню ситуацию с нашим совместным проживанием. Лучше сразу сказать открыто, чтобы не было странностей.
Дарлин — её босс. Главный руководитель всех наших медиа-связей и пиара.
— Тогда я пошла в душ.
Меня омывает жаром. Слишком легко представлять, как вода стекает по её груди, собирается между бёдер. Я хрипло выдыхаю и дёргаю футболку, пытаясь охладиться.
— Душ. Конечно. Супер.
Боже, я безнадёжен.
Фрэнки одаривает меня забавляющейся улыбкой.
— Ладно. Я буду готова примерно к восьми?
— Звучит здорово.
Я залпом выпиваю остаток кофе, надеясь, что жжение от горячей жидкости в горле отвлечёт меня. «Не делай этого. Больше не надо. Не думай о голой Фрэнки в душе. Не надо. Не надо. Не надо».
Включается горячая вода, и я со стоном роняю голову на стол.
Поздно.